Хрюша снова был тут как тут, сел на каменный уступ и завистливо разглядывал зеленое и белое тело Ральфа.
– А ты ничего плаваешь!
– Хрюша.
Хрюша снял ботинки, носки, осторожно сложил на уступе и окунул ногу одним пальцем.
– Горячо!
– А ты как думал?
– Я вообще-то никак не думал. Моя тетя…
– Слыхали про твою тетю!
Ральф нырнул и поплыл под водой с открытыми глазами: песчаный край бухты маячил, как горный кряж. Он зажал нос, перевернулся на спину, и по самому лицу заплясали золотые осколки света. Хрюша с решительным видом стал стягивать шорты. Вот он уже стоял голый, белый и толстый. На цыпочках спустился по песку и сел по шею в воде, гордо улыбаясь Ральфу.
– Да ты что? Плавать не будешь?
Хрюша покачал головой:
– Я не умею. Мне нельзя. Когда астма…
– Слыхали про твою какассыму!
Хрюша снес это с достойным смирением.
– Ты вот здорово плаваешь!
Ральф дал задний ход к берегу, набрал в рот воды и выпустил струйку в воздух. Потом поднял подбородок и заговорил.
– Я с пяти лет плавать умею. Папа научил. Он у меня капитан второго ранга. Как только его отпустят, он приедет сюда и нас спасет. А твой отец кто?
Хрюша вдруг покраснел.
– Папа умер, – пролепетал он скороговоркой. – А мамка…
Он снял очки и тщетно поискал, чем бы их протереть.
– Меня тетенька вырастила. У ней кондитерская. Я знаешь, сколько сладкого ел! Сколько влезет. А твой папа нас когда спасет?
– Сразу, как только сможет.
Хрюша, струясь, выбрался из воды и голый стал протирать носком очки.
Единственный звук, пробивавшийся к ним сквозь жару раннего часа, был тяжелый, тягучий гул осаждавших риф бурунов.
– А почему он узнает, что мы тут?
Ральф нежился в воде. Перебарывая, затеняя блеск лагуны, как кисея миража, его окутывал сон.
– Почему он узнает, что мы тут?
«Потому что, – думал Ральф, – потому что – потому». Гул бурунов отодвинулся в дальнюю даль.
– На аэродроме скажут.
Хрюша покачал головой, надел очки и сверкнул стеклами на Ральфа.
– Нет уж. Ты что – не слыхал, что летчик говорил? Про атомную бомбу?
Все погибли.
Ральф вылез из воды, встал, глядя на Хрюшу и сосредоточенно соображая.
Хрюша продолжал свое:
– Это же остров, так?
– Я на гору влезал, – протянул Ральф. – Кажется, остров.
– Все погибли, – сказал Хрюша. – И это остров. И никто ничего не знает, что мы тут. И папаша твой не знает, никто.
Губы у него дрогнули и очки подернулись дымкой.
– И будем мы тут, пока перемрем.
От этих слов жара будто набрякла, навалилась тяжестью, и лагуна обдала непереносимым сверканьем.
– Пойду-ка, – пробормотал Ральф, – там вещи мои.
Он бросился по песку под нещадными, злыми лучами, пересек площадку и собрал раскиданные вещи. Снова надеть серую рубашечку оказалось до странности приятно. Потом он поднялся в уголок площадки и сел на удобном стволе в зеленой тени. Прибрел и Хрюша, таща почти все свои пожитки под мышкой. Осторожно сел на поваленный ствол возле небольшого утеса против лагуны; и на нем запрыгали путаные блики.
Он опять заговорил.
– Надо их всех искать. Надо чего-то делать.
Ральф не отвечал. Тут был коралловый остров. Укрывшись в тени, не вникая в прорицания Хрюши, он размечтался сладко.
Хрюша не унимался:
– Сколько нас тут всех?
Ральф встал и подошел к Хрюше.
– Не знаю.
То тут, то там ветерок рябил натянутую под дымкой жары гладкую воду.
Иногда он задувал на площадку, и тогда пальмы перешептывались, и свет стекал кляксами им на кожу, а по тени порхал на блестящих крылышках.
Хрюша смотрел на Ральфа. На лице у Ральфа тени опрокинулись, сверху оно было зеленое, снизу светлое от блеска воды. Солнечное пятно застряло в волосах.
– Надо делать чего-то.
Ральф смотрел на него, не видя. Наконец-то нашлось, воплотилось столько раз, но не до конца рисовавшееся воображению место. Рот у Ральфа расплылся в восхищенной улыбке, а Хрюша отнес эту улыбку на свой счет, как знак признанья, и радостно захохотал.
– Если это правда остров…
– Ой, что это?
Ральф перестал улыбаться и показывал на берег. Что-то кремовое мерцало среди лохматых водорослей.
– Камень.
– Нет. Раковина.
Хрюша вдруг закипел благородным воодушевлением.
– Точно. Ракушка это. Я такую видал. На заборе у одного. Только он звал ее рог. Задудит в рог – и сразу мама к нему выбегает. Они жуть как дорого стоят.
У Ральфа под самым боком повис над водою росток пальмы. Хилая земля все равно уже вздулась из-за него комом и почти не держала его. Ральф выдернул росток и стал шарить по воде, и от него в разные стороны порхнули пестрые рыбки. Хрюша весь подался вперед.
– Тихо! Разобьешь…
– А, да ну тебя.
Ральф говорил рассеянно. Конечно, раковина была интересной, красивой, прекрасной игрушкой; но манящие видения все еще заслоняли от него Хрюшу, которому среди них уж никак не могло быть места. Росток выгнулся и загнал раковину в водоросли. Ральф, используя одну руку как опору рычага, другой рукой нажимал на деревцо, так что мокрая раковина поднялась и Хрюше удалось ее выловить.
Наконец можно было потрогать раковину, и теперь-то до Ральфа дошло, какая это прелесть. Хрюша тараторил:
– …рог. Жуть какой дорогой… Ей-богу, если бы покупать, так это тьму-тьмущую денег надо выложить… он у них в саду на заборе висел, а у моей тети…
Ральф взял у Хрюши раковину, и ему на руку вытекла струйка. Раковина была сочного кремового цвета, кое-где чуть тронутого розоватым. От кончика с узкой дырочкой к разинутым розовым губам легкой спиралью вились восемнадцать сверкающих дюймов, покрытых тонким тисненым узором. Ральф вытряхнул песок из глубокой трубы.
– …получалось как у коровы, – говорил Хрюша, – и еще у него белые камушки, а еще в ихнем доме птичья клетка и попугай зеленый живет. В белый камушек, ясно, не подуешь, вот он и говорит…
Хрюша задохнулся, умолк и погладил блестящую штуку в руках у Ральфа.
– Ральф!
Ральф поднял на него глаза.
– Мы ж теперь можем всех созвать. Сбор устроить. Они услышат и прибегут…
Он сияя смотрел на Ральфа.
– Ты для этого, да? Для этого рог из воды вытащил?
Ральф откинул со лба светлые волосы.
– Как твой приятель в него дул?
– Он вроде как плевал туда, – сказал Хрюша. – А мне тетя не велела, из-за астмы. Вот отсюдова, он говорил, надо дуть. – Хрюша положил ладонь на свое толстое брюшко. – Ты попробуй, а, Ральф. И всех скликаешь.
Ральф с сомненьем приложился губами к узкому концу раковины и дунул. В раковине зашуршало – и только. Ральф стер с губ соленую воду и снова дунул, но опять раковина молчала.
– Он вроде как плевал.
Ральф сделал губы трубочкой, впустил в раковину струйку воздуха, и раковина будто пукнула в ответ. Оба покатились со смеху, и в промежутках между взрывами смеха Ральф еще несколько минут подряд извлекал из раковины эти звуки.
– Он вот отсюдова дул.
Ральф наконец-то понял и выдохнул всей грудью. И сразу раковина отозвалась. Густой, резкий гул поплыл под пальмами, хлынул сквозь лесные пущи и эхом откатился от розового гранита горы. Птицы тучами взмыли с деревьев, в кустах пищала и разбегалась какая-то живность.
Ральф отнял раковину от губ.
– Вот это да!
Собственный голос показался ему шепотом после оглушающих звуков рога.
Он приложил его к губам, набрал в легкие побольше воздуха и дунул опять.
Загудела та же нота, но Ральф поднатужился, и нота взобралась октавой выше и стала уже пронзительным, надсадным ревом. Хрюша что-то кричал, лицо у него сияло, сверкали очки. Вопили птицы, разбегались зверюшки. Потом у Ральфа перехватило дух, звук сорвался, упал на октаву ниже, вот он споткнулся, ухнул и, прошуршав по воздуху, замер.
Рог умолк – немой, сверкающий бивень; лицо у Ральфа потемнело от натуги, а остров звенел от птичьего гомона, от криков эха.
– Его жуть как далеко слыхать.
Ральф отдышался и выпустил целую очередь коротких гудочков.
Вдруг Хрюша заорал:
– Глянь-ка!
Среди пальм ярдах в ста по берегу показался ребенок. Это был светлый крепыш лет шести, одежда на нем была порвана, а личико перемазано фруктовой жижей. Он спустил штаны с очевидной целью и не успел как следует натянуть.
Он спрыгнул с пальмовой террасы в песок, и штанишки сползли на щиколотки; он их перешагнул и затрусил к площадке. Хрюша помог ему вскарабкаться. А Ральф все дул, и уже в лесу слышались голоса. Мальчуган присел на карточки и снизу вверх блестящими глазами смотрел на Ральфа. Убедившись, что тот, очевидно, не просто так развлекается, а занят важным делом, он удовлетворенно сунул в рот большой палец – единственный оставшийся чистым.
Над ним склонился Хрюша:
– Тебя как звать?
– Джонни.
Хрюша пробормотал имя себе под нос, а потом прокричал Ральфу, но тот и бровью не повел, потому что все дул и дул. Он упивался мощью и роскошью извлекаемых звуков, лицо раскраснелось, и рубашка трепыхалась над сердцем.
