Мы с Дегом обменялись многозначительными взглядами. Схватив на кухне стакан с каким-то таинственным напитком, она плюхнулась на маленькую софу, ничуть не боясь грозящего ее черному шерстяному платью бедствия – бесчисленных собачьих волос.
– Слушай, Клэр. Если тебе тяжело говорить о свидании, может, возьмешь куклы и представишь его нам в лицах.
– Остроумно, Дег. Оченно остроумно. Черт, еще один спекулянт акциями и еще один nouveau [2] кулинарии ужин из проросших семян люцерны и воды Эвиан. И, естественно, он оказался из Школы выживания. Весь вечер говорил о переезде в Монтану и какие химикалии положит в бензобак, чтобы его не разъедало. Не могу больше. Мне скоро тридцать, а я себя чувствую персонажем цветного комикса. – Она оглядела мою функционально (ноль претензий) обставленную комнату, которую оживляли разве что дешевенькие третьесортные индейские коврики. Лицо ее смягчилось. – А самый жуткий момент сейчас расскажу. На 111-м хайвее в Кафедрал-Сити есть магазинчик, где продают чучела цыплят. Мы проезжали мимо, и я чуть в обморок не упала – так мне захотелось цыпленка, они чудо какие славные, но Дэн (так его звали) сказал: Брось, Клэр, цыпленок тебе ни к чему, на что я сказала: Дэн, дело ведь не в том, что он мне ни к чему. Дело в том, что мне его хочется. И тогда он закатил мне фантастически скучную лекцию: мол, мне хочется чучело только потому, что оно так заманчиво выглядит на витрине, а как только я его получу, сразу же начну думать, куда его сплавить. В общем-то, верно. Тогда я попыталась объяснить ему, что чучела цыплят – это и есть жизнь и каждое новое знакомство, но объяснения как-то завяли – слишком уж запутанная вышла аналогия, – и наступило то ужасное за человечество обидно молчание, в какое впадают педанты, когда решают, что говорят с недоумками. Мне хотелось его придушить.
– Цыплята? – переспросил Дег.
– Да. Цыплята.
– Ну-ну.
– Ага.
– Кудах-тах-тах.
Воцарилась атмосфера скорби и дуракаваляния (в равных дозах), и спустя несколько часов я удалился на крыльцо, где сейчас и отдираю гипотетический жир яппи с морд моих собак, одновременно наблюдая, как постепенно розовеет долина Коачелла, долина, в который лежит Палм-Спрингс. Вдалеке на холме виден растекающийся по скалам, подобно часам Дали, седлообразный особняк, которым владеет мистер Боб Хоун, артист эстрады. Мне спокойно, потому что друзья мои рядом.
– В такую погоду полипы бешено плодятся, – объявляет Дег, выходя и садясь рядом со мной, сметая шалфейную пыльцу с расшатанного деревянного крыльца.
– Фу, какая гадость, говорит Клэр, садясь с другой стороны и укрывая меня одеялом (я в одном белье).
– Совсем не гадость. Серьезно, ты бы посмотрела, как иногда выглядят тротуары возле террас ресторанов в Ранчо-Мирадж этак в полдень. Люди смахивают полипов, как перхоть, а ступать по ним – все равно что гулять по рисовым палочкам Воздушный завтрак.
Я говорю: Тс-с, и мы впятером (не забудьте собак) смотрим на восток. Я дрожу и плотнее закутываюсь в одеяло – сам не заметил, как продрог – и думаю, что в наши дни адской мукой становится буквально все: свидания, работа, вечеринки, погода… Может, дело в том, что мы больше не верим в нашу планету? А может, нам обещали рай на земле и действительность не выдерживает конкуренции с мечтами?
А может, нас просто надули. Как знать, как знать…
Знаете, Дег с Клэр много улыбаются, как и большинство моих знакомых. Но в их улыбках мне все время чудится что-то либо механическое, либо злобное. Как-то так они выпячивают губы… нет, не лицемерно, но оборонительно. Сидя между ними на крыльце, я испытываю небольшое озарение. Оно состоит в том, что в своей повседневной, нормальной жизни мои друзья улыбаются совсем как те люди, которых принародно обчистили на нью-йоркской улице карточные шулера – беззлобно, но все же обчистили, а они – жертвы социальных условностей – не решаются выказать свой гнев, чтобы не показаться полными недотепами. Мысль мимолетная.
НЕДОКАРМЛИВАНИЕ ОРГАНИЗМА ИСТОРИЕЙ:
характерная примета периода, когда кажется, будто ничего не происходит. Основные симптомы: наркотическая зависимость от газет, журналов и телевизионных выпусков новостей.
ПЕРЕКАРМЛИВАНИЕ ОРГАНИЗМА ИСТОРИЕЙ:
характерная примета периода, когда кажется, будто происходит слишком много всякого. Основные симптомы: наркотическая зависимость от газет, журналов и телевизионных выпусков новостей.
Первый проблеск солнца появляется над лавандовой горой Джошуа; но нам троим непременно нужно выпендриться себе во вред – мы просто не можем оставить этот момент без комментариев. Дег чувствует себя обязанным приветствовать зарю вопросом к нам, мрачной утренней песнью:
– О чем вы думаете, когда видите солнце? Быстро. Валяйте не задумываясь, а то убьете свою первую реакцию. Давайте – честно и чтоб мороз по коже. Клэр, начинай ты.
Клэр вмиг схватывает идею:
– Ну что ж, Дег. Я вижу фермера из России, который едет на тракторе по пшеничному полю, но солнечный свет ему не впрок – и фермер выцветает, как черно-белая фотография в старом номере журнала Лайф. И еще один странный феномен: вместо лучей солнце начало испускать запах старых журналов Лайф, и запах убивает хлеб. Пока мы тут говорим, с каждым нашим словом пшеница редеет. Пав на руль, тракторист плачет. Его пшеница погибает, отравленная историей.
– Хорошо, Клэр. Наворочено. Энди, ты как?
– Дай подумать секундочку.
– Ладно, я вместо тебя. Когда я думаю о солнце, я представляю австралийку-серфингистку лет восемнадцати где-нибудь на Бонди-Бич, обнаружившую на своей коже первые кератозные повреждения. Внутри у нее все криком кричит, и она уже обдумывает, как стащить у матери валиум. Теперь ты, Энди, скажи мне, о чем ты думаешь при виде солнца?
Я отказываюсь участвовать в этих ужасах. Не желаю включать в свои видения людей.
– Я думаю об одном месте в Антарктике под названием Озеро Ванда, где не было дождя больше двух миллионов лет.
– Красиво. И все?
– Да, все.
Возникает пауза. А вот о чем я не говорю: то же самое солнце заставляет меня думать о царственных мандаринах, глупых бабочках и ленивых карпах. И о каплях жаркой гранатовой крови, сочащейся сквозь потрескавшуюся кожуру плодов, которые гниют на ветках в соседском саду, – каплях, свисающих рубинами с этих шаров из потертой кожи, свидетельствующих, что внутри буйствует сила плодородия.
Оказывается, Клэр тоже неуютно в этом панцире позерства. Она нарушает молчание заявлением, что жить жизнью, которая состоит из разрозненных кратких моментов холодного умничанья, вредно для здоровья. Наши жизни должны стать связными историями – иначе вообще не стоит жить.
Я соглашаюсь. И Дег соглашается. Мы знаем, что именно поэтому порвали со своими жизнями и приехали в пустыню – чтобы рассказывать истории и сделать свою жизнь достойной рассказов.
НАШИМ РОДИТЕЛЯМ БЫЛО ДАНО БОЛЬШЕ
Раздеваются. Говорят сами с собой. Любуются пейзажем. Мастурбируют.
День миновал (вообще-то, если честно, и двенадцати часов не прошло), и мы впятером громыхаем по Индиан авеню, направляясь на дневной пикник в горы. Едем мы на старом сифилитичном саабе Дега, умилительно допотопной красной жестянке вроде тех, которые разъезжали по стенам зданий в диснеевских мультиках, а вместо винтов скреплялись палочками от мороженого, жевательной резинкой и скотчем. В машине мы играем в игру – с ходу выполняем задание Клэр: Назвать все действия, совершаемые людьми в пустыне, когда они одни. Снимаются голыми на поляроид. Собирают всякий хлам и мусор. Палят в этот хлам и разносят его на кусочки.
– Эй, – ревет Дег. – Да ведь это очень похоже на жизнь, а?
Машина катит дальше.
– Иногда, – говорит Клэр, пока мы проезжаем мимо Ай. Магнин, где она трудится, – когда на работе я смотрю на нескончаемые волны седых волос, кулдыкающие над драгоценностями и парфюмерией, у меня возникает странное ощущение. Мне кажется, я смотрю на огромный обеденный стол, окруженный сотнями жадных детей, таких избалованных и нетерпеливых, что они даже не могут дождаться, пока еда будет готова. Они просто-таки вынуждены хватать со стола живых зверюшек и пожирать их прямо так.
Ладно-ладно. Это жестокое, однобокое суждение об истинной сущности Палм-Спрингс – городка, где старики пытаются выкупить обратно свою молодость и в придачу взобраться еще на несколько ступенек по социальной лестнице. Как там в пословице: мы тратим молодость на приобретение богатства, а богатство – на покупку молодости. Городок не такой уж плохой и, бесспорно, красивый – черт возьми, я ведь здесь как-никак живу.
Но все-таки в этом городке душа у меня не на месте.
Пока мы ЛЮБИМ МЯСО
нечего ждать
ПОДЛИННЫХ ПЕРЕМЕН.
В Палм-Спрингс никакой погоды просто не бывает – совсем как на телевидении. Нет здесь и среднего класса, так что в этом смысле тут средневековье. Дег говорит, что каждый раз, когда на нашей планете кто-то пользуется скоросшивателем, сыплет в бак стиральной машины порошок-ароматизатор или смотрит по телевизору повтор Хи-ха-хоу-шоу, кому-то из обитателей долины Коачелла капает еще один грошик. Похоже, Дег прав.
