Происходило нечто значительное и драматическое. Можно же было подождать неделю, пока утихнет непогода, в конце концов, тот, ради кого рисковали жизнью эти люди, все равно был уже мертв. Но нет, альпинисты упрямо штурмовали вершину. Это уже был вызов. Кому? Володя жадно вслушивался в разговоры, пытался схватить суть, понять, ради чего все это… Так родилась первая песня, самая знаменитая из альпинистских его песен — «Если друг оказался вдруг…»
Честно сказать, на меня она особого впечатления не произвела, но уже вторая оказалась «в листа», я ее принял и умом, и сердцем:
Да, можно свернуть.
Обрыв обогнуть.
Но мы выбираем трудный путь.
Опасный, как военная тропа.
Мы жили с ним в одном номере, но тогда еще особенно не дружили.
Однажды в баре гостиницы «Иткол» я играл на бильярде. Вдруг вваливается компания балкарцев — их очень много было в Баксане — во главе с таким развязным рыжим парнем. Он сразу стал грубо приставать к моему партнеру, пытался отнять у него кий:
— Дай, я ударю!
Меня это стало раздражать.
— Послушай, — говорю, — я с ним играю. Дай мне закончить.
Он распалился:
— Ты кто такой?
— Да кто бы я ни был, я должен закончить игру.
— А ну пойдем, выйдем.
— Слушай, дай доиграть.
— Пойдем, выйдем.
Их было человек семь-восемь. Думаю: ну что будет, не убьют же в конце концов. Тем более вижу в баре толкутся какие-то люди из съемочной группы, помогут, если что.
— Пойдем.
Выходим, и я вдруг оказываюсь один против всей этой кодлы, никто на помощь мне не спешит. И сразу замах, я уворачиваюсь и отвечаю тем же. В общем, отмахиваюсь, но чувствую — на пределе. Чувствую, еще чуть-чуть и моя оборона рухнет, хотя пока еще и не задели. Вдруг ощущаю какое-то смятение в рядах противника и краем глаза вижу, что Володя Высоцкий выскочил. Он отвлек на себя часть противника. Тут милиция влетает, и оказалось, что нас двое и их уже двое, остальные разбежались. Начинают разбираться. У меня ни одной царапины. У Володи потом только челюсть болела, а наши противники с синяками, кровь из носа идет. «Так кто кого бил?» — спрашивают. Я пытаюсь объяснить, что на меня напали. «Кто кого все-таки бил? Посмотрите на себя и посмотрите на них…» В общем, и смех и горе.
С этого момента мы с Володей подружились…
В 1984 году я приехал в Баксан выбирать натуру для фильма «Дети капитана Гранта». Официантка, которая нас обслуживала в столовой, вдруг обращается ко мне.
— Ой, наш шеф, как узнал, что вы приехали, приглашает вас завтра на шашлык. Он очень дружил с Высоцким.
— А как его зовут? — спрашиваю.
Она назвала имя. Что еще за «друг» такой? Смутное подозрение зашевелилось во мне, но я и виду не подал.
— Ладно, мы придем.
На другой день спустились с гор с Тимуром, нашим оператором, подходим к шашлычной. Я подзываю официантку.
— Ну-ка, покажи нам своего хозяина.
— А вот он стоит.
Смотрю — а это тот рыжий, который тогда затеял драку и которому больше всех досталось. Теперь он, значит, друг Высоцкого.
Но в те времена Володю на Кавказе не знали, его слава еще не перешагнула Кавказский хребет.
Последней из его цикла была написана «Военная песня». С ней связана такая история.
Я прихожу в гостиницу «Иткол» с ледника, грязный, уставший, — там часов шесть нужно было идти пешком, — Володи нет. На столе лежит черновик. Смотрю — новая песня. Читаю и думаю — какие потрясающие слова:
Мерцал закат, как блеск клинка,
Свою добычу смерть считала.
Бой будет завтра, а пока
Взвод зарывался в облака
И уходил по перевалу.
— Отставить разговоры!
Вперед и вверх, а там…
Ведь это наши горы —
Они помогут нам…
Стоп… А мы жили очень весело, всегда разыгрывали друг друга. У меня память на стихи очень хорошая. Достаточно сказать, что я знаю наизусть всего «Евгения Онегина». Быстро запомнил припев, тут же опять надеваю рюкзак и спускаюсь в бар. Там сидят американские туристы и с ними — Володя. Он вертелся там, потому что в их группе было, наверное, десятка полтора молодых девчонок, одна симпатичнее другой. Он пел им песни. Они ни слова не понимали по-русски, но каждый раз просили его спеть песню, что они там понимали — я не знаю, им доставляло огромное удовольствие, они хохотали над его смешными песнями.
Увидев меня, Володя подбегает и говорит: «Слава, я такую песню написал! Пойдем в номер, я тебе ее спою». Я отвечаю: «Не могу, я шесть часов бежал, дай хоть попью».
Подходим к стойке, я выпиваю бутылку воды, беру еще одну. А он прямо — приплясывает, — так ему хочется спеть новую песню.
— Хочешь, — говорит, — я ее тебе прямо здесь спою, даже без гитары? — и начинает:
Мерцал закат, как блеск клинка.
Свою добычу смерть считала…
Я говорю:
— Постой, ты уж совсем как Остап Бендер, который всю ночь сочинял «Я помню чудное мгновенье» и только утром понял, что это кто-то уже сочинил до него.
— Что ты мелешь?!
— Как — что? — отвечаю, — эта старая баксанская альпинистская песня, еще военных лет.
— Что ты выдумываешь?! — закипает Володя. — Я написал ее сегодня!
— Ничего я не выдумываю. Это старая альпинистская песня. Помнишь, ребята приходили… Старые альпинисты, пели песню тебе. Там еще есть припев… Я сейчас точно не вспомню, но там есть такие слова:
Отставить разговоры!
Вперед и вверх, а там…
Ведь это наши горы —
Они помогут нам.
Он побледнел:
— Не может быть! Да что же это со мной происходит?!
— Да ладно, Володя, — не выдержал я, — я тебя разыграл.
Как он посмотрел на меня!
* * *
Альпинисты считали его своим. Верили, что он опытный восходитель. А он увидел горы впервые за два месяца до того, как написал ставшие такими популярными песни о горах.
Люди воевавшие были уверены, что он их боевой товарищ. Такая правда, такая ободранная до крови правда, лезла из его военных песен. А ему, когда началась война, исполнилось три года.
Он был мужчина, если хотите. По природе своей, героическому нутру он должен был, вероятно, пойти в моряки, в летчики, в солдаты. Но для этого надо было иметь несколько жизней. Поэтому он в песнях проживал то, что хотел бы прожить в жизни. Он, будучи артистической натурой, как бы становился на мгновение тем, кем хотел быть. Свою несостоявшуюся ипостась находил он в этих песнях.
Но мало хотеть, надо знать. Судя по его песням, он всегда знал предмет досконально. Откуда? У него была изумительная память, а слушать он умел, как никто. Это редкий дар. Мне кажется, не умеющий слушать, слушающий самого себя (таких мы часто встречаем в компании), как художник слова — конченый человек. Ему уже не узнать ничего нового, поскольку ничего не услышать.
Для Володи общение с интересными людьми значило очень много. Он, как поэт, питался тем, что видел и слышал. Для него интересные люди были окном в мир, куда он, перегруженный заботами и обязанностями, не имел легкого доступа. Он искал таких встреч. Однажды пришел к нему человек удивительной судьбы, золотоискатель из Сибири. Я видел, как Володя слушал его. Весь — напряженное внимание, боязнь упустить слово из рассказа. Живая реакция на смешное, искренняя боль в глазах, когда речь заходит о несправедливости. И опять добрая улыбка, раскрепощающая собеседника, робевшего поначалу перед любимым поэтом, популярным артистом. Человек этот рассказывал всю ночь. Володя несколько раз брал гитару, начинал песню, но обрывал ее, откладывал гитару в сторону.
Выстраданное другими всегда казалось ему более значительным, чем свое, собственное.
* * *
Снова обращаюсь к записной книжке. «Август 68-го. Лечу в Красноярск. Оттуда — поездом до станции Мана. Потом — пешком. Глубокой ночью вхожу в село. Оно расположено на берегу саянской речки и называется очень красиво — Выезжий Лог. Бужу всех собак, с трудом нахожу нужный мне дом. Стучу…»
Открыл мне Валерий Золотухин. Они с Володей снимались тут в «Хозяине тайги». В доме темно — ни керосиновой лампы, ни свечки, электричество отключили в одиннадцать часов вечера. Мы обнялись в темноте. Володя сказал…
Что может сказать разбуженный среди ночи человек, которому в шесть утра вставать на работу? Каждый, наверное, свое. Но я точно знаю теперь, что скажет истинный поэт.
— Какую я песню написал! — сказал Высоцкий. Валерий протянул ему гитару. Я еще рюкзака не снял, а они уже сели рядышком на лавку и запели на два голоса «Баньку». Никогда больше не доводилось мне слышать такого проникновенного исполнения.
