Когда я поведал об этом бармену Джею, он внимательно посмотрел на гравюру и флегматично сказал:
– Обезьяны, так обезьяны…
– А ты что видишь? – допытывался я.
– Левая обезьяна – это ты, а правая – я. Я бросаю тебе пиво, а ты мне – деньги.
Я допивал пиво под глубоким впечатлением от сказанного.
– С души меня от них воротит!
Это Крыса закончил инспекцию своих пальцев и вернулся к разговору.
Богатых Крыса ругал не в первый раз – он их и вправду ненавидел со страшной силой. Сам он был из семьи далеко не бедной – но всякий раз, когда я ему об этом напоминал, он отвечал: "Я же не виноват, что так вышло!". Иногда (чаще всего перебрав пива), я говорил:
"Нет, ты виноват!" – и после чувствовал себя препогано. В словах Крысы все же была доля истины.
– А знаешь, почему я богатых не люблю?
То был первый вечер, когда Крыса решил развить тему.
Я крутанул головой – мол, не знаю.
– Потому что, вообще говоря, богатые совсем мозгами не шевелят. Без фонаря и линейки они и жопу себе почесать не смогут. "Вообще говоря" было излюбленным крысиным выражением.
– Понятно.
– Эти сволочи о главном не думают. Прикидываются только, что думают. А все почему?
– Ну, почему?
– Не надо им это. Конечно, чтобы стать богатым, голова немножко нужна. А чтобы им оставаться – уже нет. Это как спутник, ему тоже бензина не надо. Знай себе крутись. А я не такой, и ты тоже не такой. Нам, чтобы жить, надо обо всем думать. От завтрашней погоды
– и до размера затычки в ванной. Правильно?
– Ага.
– Ну вот.
Сказав все, что хотел, Крыса достал из кармана салфетку и трубно высморкался со скучающим видом. Я никогда не мог понять, где он серьезен, а где нет.
– Но ведь в конце концов все умрут, – закинул я удочку.
– Да это-то конечно. Все когда-нибудь умрут. Но до этого надо еще полсотни лет жить.
А жить пятьдесят лет, думая – это, вообще говоря, гораздо утомительнее, чем жить пять тысяч лет, ни о чем не думая. Правильно?
А ведь правильно…
Первый раз я встретился с Крысой три года назад, весной, когда мы поступили в университет. Оба сильно напились, и уже не вспомнить, по какому поводу в пятом часу утра мы оказались в его черном шестисотом Фиате. Наверное, захотели навестить общего знакомого.
В любом случае, мы были пьяны в дым. Вдобавок стрелка спидометра показывала 80 км. Только улыбкой Фортуны можно объяснить то, что, снеся парковую ограду, пропахав клумбу рододендронов и со всего размаху въехав в каменный столб, мы не заработали ни ушиба.
Оправившись от шока, я вышиб ногой поломанную дверь и вылез наружу. Крышка капота улетела метров на десять вперед и приземлилась у клетки с обезьянами, а передок Фиата вогнулся точно по форме столба. Грубо разбуженные обезьяны страшно негодовали. Крыса сидел, вцепившись обеими руками в руль и согнувшись пополам – но не потому, что повредил себе что-нибудь, а потому что блевал на приборную доску съеденной час тому назад пиццей. Я забрался на крышу и через люк заглянул внутрь.
– Ты как?
– Да ничего… Малость перепил только. Блюю…
– Вылезти можешь?
– Если вытащишь.
Крыса заглушил двигатель, взял с приборной доски пачку сигарет и сунул ее в карман. Потом медленно взялся за мою руку и выбрался наверх. Сидя на крыше Фиата и глядя на начинавшее белеть небо, мы выкурили по нескольку сигарет. Мне почему-то вспоминался фильм про танкистов с Ричардом Бертоном в главной роли. Уж не знаю, о чем думал Крыса.
– Да-а-а… – сказал он минут через пять. – Повезло нам с тобой. Ты подумай, ни царапины! Разве такое бывает?
– И не говори, – сказал я. – Только машине-то, наверное, кранты?
– Да бог с ней. Машину можно новую купить. Везение не купишь!
Я с удивлением посмотрел на него.
– Ты что, богатый?
– Похож, да?
– Так это же хорошо…
Крыса не ответил, только неудовлетворенно потряс головой. И опять сказал:
– А все-таки нам с тобой повезло.
– Это точно…
Подошвой кроссовки Крыса потушил сигарету и щелчком пальца забросил окурок в клетку к обезьянам.
– Слушай, – сказал он, – может, нам с тобой в команду объединиться? Мы, за что ни возьмемся, все так славно получается!
– А с чего начнем?
– Давай пиво пить.
В автомате неподалеку мы купили с полдюжины банок пива и побрели к морскому берегу. Растянувшись на пляже, все выпили и стали смотреть на море. Погода была замечательная.
– Зови меня "Крыса", – сказал он.
– Почему "Крыса"? – удивился я.
– Уже не помню. Давно прилепилось. Сначала жутко не нравилось, а теперь нормально. Ко всему привыкаешь.
Мы побросали пустые банки в море, прислонились к волнорезу и часок вздремнули, с головой накрывшись своими пальто. Проснувшись, я почувствовал, как по всему телу разливается какая-то непонятная жизненная сила. Чудесное ощущение.
– Сто километров могу пробежать, – сказал я Крысе.
– Я тоже, – сказал Крыса.
На самом же деле нам предстояло выплачивать муниципалитету деньги за ремонт в парке – с рассрочкой на три года и с процентами.
К моему удивлению, Крыса ничего не читал. Никогда не видел его читающим печатный текст – не считая спортивных газет и рекламных листков. Когда я, чтобы убить время, брался за какую-нибудь книжку, он, подобно мухе, изучающей мухобойку, с любопытством в нее заглядывал.
– А зачем ты книжки читаешь?
– А зачем ты пиво пьешь?
Мы на пару закусывали маринованной ставридой и овощным салатом. Отвечая вопросом на вопрос, я даже не глядел в сторону Крысы.
Он крепко задумался. Минут через пять произнес:
– В пиве что хорошо? Оно все в мочу уходит, без остатка. Как всухую выиграл у кого-нибудь. Он сказал это и воззрился на меня, жующего.
– А зачем ты книжки читаешь?
Я проглотил последний кусок ставриды вместе с пивом и убрал тарелку. Рядом лежал недочитанный том "Воспитания чувств". Я взял его и с шуршанием пробежался по страницам.
– Затем, что Флобер уже помер!
– А живых не читаешь?
– Живых читать никакого проку нет.
– Почему?
– Потому что мертвым почти все можно простить.
Я повернулся к переносному телевизору на стойке – там исполняли "Дорогу 66".
Крыса опять задумался.
– А живым что – нельзя почти все простить?
– Живым? Я об этом как-то серьезно не думал… Но если они тебя совсем в угол загонят, как ты их тогда простишь? Наверное, не простишь… Подошел Джей, поставил перед нами еще по одной бутылке пива.
– А что будешь делать, если не простишь?
– Уткнусь в подушку и усну.
Крыса в растерянности мотнул головой.
– Странно… Как-то я не очень понимаю…
Я налил ему пива. Он весь съежился и думал. Потом заговорил:
– Последний раз я книжку читал прошлым летом. Не помню ни названия, ни автора.
Зачем читал, тоже не помню. Какой-то роман, а написала женщина. Героиня тоже женщина, знаменитый модельер, возраст около тридцати. Короче, она убедила себя, что больна неизлечимой болезнью.
– Что за болезнь?
– Не помню. Рак, наверное. Какие еще бывают неизлечимые? В общем, она едет на морской курорт и там мастурбирует всю дорогу. В ванне, в лесу, в постели, в море – короче, везде.
– И в море?
– Ага. Представляешь? Охота им про это писать. Будто больше не о чем.
– Да уж…
– Такие книжки – я извиняюсь. Меня от них блевать тянет.
Я кивнул.
– Я бы на ее месте совсем другой роман написал.
– Какой, например?
Крыса повозил пальцем по краю кружки.
– Ну, допустим, такой. Я сажусь на теплоход, а он в середине Тихого океана тонет. Я хватаюсь за спасательный круг и абсолютно один болтаюсь в ночном океане, глядя на звезды. Прекрасная, тихая ночь. И вдруг откуда-то ко мне подплывает молодая женщина, тоже на спасательном круге.
– Женщина-то хорошая?
– Ну, естественно.
Я отхлебнул пива и покачал головой.
– Дурь какая-то.
– Нет, ты дальше слушай. Значит, мы с ней вместе болтаемся в океане и разговариваем за жизнь. Откуда мы и куда, какие у нас увлечения, с кем мы раньше спали, что по телевизору смотрели, какие вчера сны видели и так далее. А потом пиво пьем.
– Погоди… Откуда пиво-то?
Крыса немного подумал.
– Оно тоже там плавало. В банках. На теплоходе столовая была, и оно оттуда высыпалось. И еще сардины в масле. Нормально, по-моему?
