Мо подошел к машине Арчи, вырвал полотенца, которые забивали щель в окне, и, нажав на стекло со всей своей бычьей силой, опустил его на пять дюймов.
— Вы что, не слышали, мистер? У нас нет лицензии на самоубийства. Здесь мясной магазин. Кошерный, понял? Если ты собирался тут помереть, друг мой, я тебя сперва хорошенько разукрашу.
Арчи поднял голову. И в тот момент, когда он уже сосредоточил взгляд на потной туше коричневого Элвиса, но еще не осознал, что жизнь к нему вернулась, ему было Видение. Он понял, что впервые с рождения Жизнь сказала Арчи Джонсу «да». Не просто «о’кей» или «ладно-уж-продолжай-раз-начал», но громко воскликнула «Да!». Жизнь хотела Арчи. Она ревниво вырвала его из зубов смерти и снова прижала к груди. Да, он не лучшее ее детише, но он ей нужен, и, что самое удивительное, она тоже, оказывается, ему нужна.
Он лихорадочно опустил стекла с обеих сторон и глубоко вдохнул свежий воздух. Судорожно дыша, он цеплялся за фартук мясника, горячо благодарил Мо, а по его щекам текли слезы.
— Ладно, ладно, — Мо освободился от цепкой хватки Арчи и разгладил фартук, — а теперь проваливай. У меня мясо на подходе. Я тут чтобы разделывать туши, а не утешать. Ты что здесь искал — улицу Одиночества? Так это не здесь. Тут у нас Криклвуд-лейн.
Не переставая благодарить мясника в промежутках между приступами кашля, Арчи дал задний ход, съехал с бордюра и повернул направо.
* * *
Арчи Джонс попытался покончить с собой из-за того, что его жена Офелия — итальянка с фиалковыми глазами и небольшими усиками — недавно с ним развелась. Но он провел утро Нового года, присосавшись к шлангу пылесоса, вовсе не потому, что ее любил. А потому, что прожил с ней так долго, не любя ее. Арчи женился, как будто купил пару туфель, принес их домой, и тут оказалось, что они не подходят. Ради соблюдения приличий он смирился. Прошло тридцать лет. И вдруг, совершенно неожиданно, туфли встали и ушли из дома. Она его бросила. Через тридцать лет.
Насколько он помнил, начинали они не хуже других. Весной 1946 года Арчи вынырнул из темноты войны во флорентийском кафе, где пенистый капучино ему подала официантка, похожая на солнышко, — Офелия Диаджило. Она была вся в желтом, и от нее исходили тепло и сексуальность. Они вступили в брак как зашоренные лошади. Откуда ей было знать, что женщины в жизни Арчи недолго оставались солнышками? В глубине души они ему не нравились, он им не доверял и мог любить их только тогда, когда их окружало сияние гало. Никто не предупредил Арчи, что в ветвях семейного древа Диаджило притаились две тетки-истерички, дядя, разговаривавший с баклажанами, и кузен, который носил одежду задом наперед. В общем, они поженились и вернулись в Англию, где она очень скоро поняла свою ошибку, а он очень скоро свел ее с ума, и гало забросили на чердак собирать пыль вместе с прочим старьем и сломанными электроприборами, которые Арчи обещал когда-нибудь починить. Среди них был пылесос.
* * *
На второй день Рождества, то есть за шесть дней до того, как он остановился у магазина Мо, Арчи вернулся в Хендон — туда, где они занимали половину дома, — вернулся за пылесосом. Это был его четвертый поход на чердак за то время, что он перетаскивал обломки брака на свою новую квартиру, и этот давно сломанный, безобразный пылесос оказался последней затребованной вещью — такие вещи забираешь только из вредности, просто потому, что не достался дом. Развод — это когда отбираешь то, что тебе больше не нужно, у тех, кого ты больше не любишь.
— Опять ты, — сказала домработница-испанка, открыв дверь, Санта-Мария или Мария-Санта, что-то в этом роде. — Ми-и-истер Джонс, что на этот раз? Раковину, sí?
— Пылесос, — мрачно ответил Арчи.
Она зло посмотрела на него и сплюнула на коврик в нескольких дюймах от его туфель.
— Добро пожаловать, señor.
Дом стал логовом тех, кто его ненавидел. Помимо домработницы Арчи приходилось спорить с огромной итальянской семьей Офелии, ее медсестрой, женщиной из попечительского совета и, конечно, самой Офелией, которая была центром этого сумасшедшего дома. Его бывшая жена свернулась калачиком на диване и выла в бутылку «Бейлиза». Ему потребовалось полтора часа, чтобы прорваться через ряды противника — и зачем? Чтобы забрать сломанный пылесос, выброшенный много месяцев назад, потому что он выполнял свою функцию с точностью до наоборот: разбрасывал пыль, вместо того чтобы ее собирать.
— Ми-и-истер Джонс, зачем вы сюда приходите, раз это вам так неприятно? Будьте благоразумны. Зачем он вам? — домработница поднималась за ним по лестнице на чердак, вооруженная какой-то чистящей жидкостью. — Он сломан. Он вам не нужен. Видите? Видите? — Она воткнула вилку в розетку и продемонстрировала мертвый выключатель. Арчи вытащил вилку и молча обмотал шнур вокруг пылесоса. Он заберет пылесос, пусть даже и сломанный. Все сломанное уйдет из этого дома вместе с ним. Он починит эти чертовы агрегаты, лишь бы только доказать, что он кое-что может.
— Вы ничего не можете! — Санта, как хвост, тащилась за ним вниз по лестнице. — Свели жену с ума. Вот и все, на что вы способны!
Прижимая пылесос к груди, Арчи вошел в наполненную людьми гостиную, достал ящик с инструментами и под прицелом дюжины осуждающих глаз принялся чинить этот сломанный агрегат.
— Только посмотрите на него, — начала одна из итальянских бабушек, вся обмотанная шарфами. Она была не такая отвратительная, как другие, и у нее было значительно меньше родинок, — все забирает, capisce?[4] Он забрал ее разум, забрал миксер и старый проигрыватель — он забирает все, кроме паркета. А она, несчастная…
Дама из совета, которая даже в безоблачные дни напоминала промокшую насквозь длинношерстую кошку, закивала:
— Что и говорить, просто отвратительно. Отвратительно! Нам теперь о ней заботиться. А этот идиот…
Ее перебила медсестра:
— Она не может оставаться одна, ведь так?.. Сам сбежал, а бедная женщина… ей же нужен нормальный дом, нужен…
Я здесь, мысленно говорил Арчи, я же тут, черт бы вас побрал, здесь я. И это был мой миксер.
Но не в его характере спорить. Он молча слушал их еще пятнадцать минут, проверяя, как пылесос засасывает кусочки газеты, пока не почувствовал, что Жизнь — это огромный рюкзак, такой тяжелый, что легче бросить его на обочине и уйти в темноту, пусть даже оставив все необходимое, чем тащить с собой. Тебе же не нужен миксер, старик, и пылесос тебе тоже не нужен. Только лишний груз. Брось рюкзак, Арчи, и примкни к счастливым туристам на небесах. А как иначе? Когда бывшая жена и ее родственники жужжат в одно ухо, а пылесос — в другое, кажется, что конец близок. И дело не в Боге или еще в ком-то. Просто Арчи чувствовал, что конец света наступил. И ему потребуется нечто большее, чем жалкое виски, бульварные романы и коробка леденцов «Кволити Стрит» — все клубничные уже выбраны, — чтобы засвидетельствовать переход в новый век.
Он починил пылесос и вычистил гостиную со странной тщательностью, дотягиваясь до самых малодоступных уголков. Затем мрачно подбросил монетку (решка — жизнь, орел — смерть) и не почувствовал ничего особенного, когда увидел, что выпал орел. Он спокойно отсоединил шланг, убрал его в «дипломат» и в последний раз вышел из дома.
Но умереть не так-то просто. Самоубийство нельзя внести в список дел между «помыть сковородку» и «подпереть сломанную ножку дивана кирпичом». Это не то, что можно сделать, а потом, в случае чего, переделать; как рассеянный поцелуй. Что ни говори, а самоубийство требует мужества. Оно для героев и мучеников, по-настоящему тщеславных. Но Арчи — не герой и не мученик. Его значимость в Мировом Порядке Вещей можно выразить стандартными соотношениями:
Песчинка — Пустыня.
Капля — Море.
Иголка — Стог сена.
Несколько дней он игнорировал решение монетки и просто ездил со шлангом от пылесоса. По ночам он смотрел сквозь ветровое стекло на безграничное небо и осознавал свое значение в мире, он понимал, что такое быть крошечным и лишенным корней. Он думал о том, какой след останется после его исчезновения, и этот след оказывался таким ничтожным, что и говорить не о чем. Он тратил последние минуты жизни на размышления: можно ли называть пылесосом такой агрегат, который уже два месяца расплевывает пыль вместо того, чтобы ее засасывать, или это скорее «пылеплюй»? И все время шланг от пылесоса лежал на заднем сиденье, как вялый член, насмехаясь над его тихим страхом, глумясь над его бессилием и нерешительностью, издеваясь над голубиными шажочками, какими он подходит к палачу.
29 декабря Арчи повидался со своим старым другом Самадом Миа Икбалом. Такая дружба может показаться странной, и все же Самая был его самым старым другом: этот мусульманин из Бенгалии сражался с ним бок о бок в те времена, когда еще велись бои. Он напоминал ему о войне, о той войне, которая для многих ассоциировалась с жирным беконом и цветными чулками, но Арчи вспоминались выстрелы, бесконечная игра в карты и резкий вкус иностранной выпивки.
