— Ты новенькая, да? — голос был пронзительным и легко перекрывал шум, но при этом воспринимался, как почти милый.
— Да, — ответила Тереза и подняла взгляд. Она вспомнила это лицо. На нем была такая усталость, и оно в свое время так ее поразило, что с тех пор она стала обращать внимание на лица других людей.
Это была женщина, которую Тереза увидела однажды вечером, около шести тридцати, когда магазин опустел. Она медленно спускалась по мраморной лестнице, тяжело опираясь рукой на широкие перила, чтобы снять часть веса со своих натруженных и больных ног. «Она не больна, она не попрошайка, она просто здесь работает», — подумала тогда Тереза.
— Ну и как ты справляешься, ничего? — женщина улыбалась ей, и под глазами и вокруг рта у нее кожа собралась кошмарными складками. А вот глаза ее стали совсем живыми и даже довольно участливыми.
— Ну как ты справляешься, ничего? — повторила женщина, перекрикивая шум голосов и стук тарелок. Тереза облизала губы.
— Да, благодарю вас.
— Тебе здесь нравится?
Тереза кивнула.
— Закончили? — юноша в белом фартуке по-хозяйски сграбастал тарелку женщины. Та неуверенно отрицательно помахала рукой и придвинула блюдце с консервированными резаными персиками поближе к себе. Кусочки персиков, как скользкие оранжевые рыбки, соскальзывали с края поднятой ко рту ложки, так что всякий раз женщине доставался только один, который она и съедала.
— Я работаю на третьем этаже, в отделе свитеров. Если ты захочешь меня о чем-то спросить, — произнесла женщина нервно и неуверенно, словно пыталась успеть сказать что-то важное, пока их не прервали и не разлучили, — поднимайся ко мне при случае, поболтаем. Меня зовут миссис Робичек, миссис Руби Робичек, номер пять-четыре-четыре.
— Большое спасибо, — ответила Тереза.
И внезапно безобразная внешность женщины исчезла, потому что за стеклами очков ее карие с красноватыми прожилками глаза светились добротой и участием. Тереза почувствовала, как забилось ее сердце, пробуждаясь к жизни. Она смотрела, как женщина встает из-за стола, как ее низенькая, полная фигура движется прочь и растворяется в толпе ожидающих за стойкой.
Тереза не стала навещать миссис Робичек, но каждое утро, без четверти девять, высматривала ее среди других сотрудников, просачивавшихся в здание, искала ее взглядом в лифтах и столовой. Она ее так ни разу и не увидела, но приятно было, что есть в магазине кто-то, о ком можно подумать. Это вносило хоть какое-то разнообразие в окружающий мир.
Чуть ли не каждое утро, поднимаясь на свой седьмой этаж, Тереза ненадолго останавливалась, чтобы посмотреть на один игрушечный паровозик. Паровозик располагался на отдельном столе рядом с лифтами. Он был не таким большим, как тот, что разъезжал по полу в задней части отдела игрушек, зато молотил своими крохотными поршнями с такой яростью, которой больший паровоз просто не обладал. Тереза завороженно смотрела, как гневно и раздраженно он гоняет по замкнутому кругу.
— Рррр! — ревел он и влетал в темную пустоту туннеля из папье маше. — Гррр! — и появлялся на свет.
Паровозик бегал без устали, что утром, когда она выходила из лифта, что вечером, когда она заканчивала работу. Ей казалось, что он проклинает руку того, кто каждый день щелкал его переключателем. В том, как его передняя часть срезала повороты, в его яростном беге по прямым участкам рельсов она видела бешеную и бесплодную погоню за его тираном-создателем. За собой паровозик тянул три пульмановских вагона[2], и в каждом сквозь окошки виднелись очертания застывших человеческих фигурок, а в хвосте поезда пристроились открытые полувагоны с настоящими крошечными бревнышками и фальшивым углем. Завершал все служебный вагон, который болтался на поворотах и цеплялся за убегающий поезд, как ребенок цепляется за юбки матери. Не находящая выхода обезумевшая машина, что-то уже давно мертвое, но никак не могущее остановиться, словно изящные поджарые лисички в Центральном зоопарке, кружащие и кружащие по клеткам на пружинистых сильных лапках в бесконечном беге.
Сегодня утром Тереза быстро отвернулась от паровозика и пошла к отделу игрушек, где она работала.
В пять минут десятого большой, разделенный на секции отдел игрушек начинал пробуждаться к жизни. С длинных столов снимали зеленые покрывала. Заводные игрушки начинали подбрасывать в воздух мячики и ловить их, игрушечные тиры раскладывались, и их мишени начинали вращаться. Стол с домашними животными крякал, гоготал и ревел. За спиной у Терезы начиналось надоедливое тарахтение — огромный жестяной солдат браво встречал выходящих из лифта барабанной дробью и барабанил без устали целый день. Стол с раскрасками и поделками источал запах свежего пластилина и напоминал ей о кабинете рисования в школе, когда она была совсем маленькой, а еще — о чем-то вроде склепа на школьном дворе — ходили слухи, что это чья-то настоящая гробница, и она любила заглядывать внутрь, прижимаясь носом к прутьям железной решетки.
Миссис Хендриксон, менеджер кукольного отдела, снимала кукол со стеллажей и рассаживала их врастопырку на стеклянном прилавке.
Тереза поздоровалась с мисс Мартуччи — та стояла за прилавком и так сосредоточенно пересчитывала купюры и монетки, кивая головой в такт, что смогла ответить Терезе только более глубоким кивком. В своем мешочке для денег Тереза насчитала двадцать восемь долларов пятьдесят центов, записала сумму на полоске белой бумаги, которую позже вложат в конверт для товарных чеков, разложила купюры по порядку и спрятала в свой ящичек кассового аппарата.
К этому времени из лифтов стали появляться первые покупатели, нерешительно замирая на мгновение с взволнованным, где-то даже перепуганным выражением, которое всегда возникало на лицах людей, обнаруживших, что они оказались в отделе игрушек. Потом они приходили в себя и начинали бродить по отделу.
— У вас есть куклы, которые писаются? — спросила у нее женщина. — Я бы хотела такую же, но в желтом платье, — она подтолкнула куклу к ней, и Тереза развернулась и сняла нужную игрушку со стеллажа.
Тереза заметила, что рот и щеки женщины были такими же, как у ее матери — чуть рябоватая кожа под слоем темно-розовых румян, с тонкой прорезью рта, окруженного вертикальными морщинками.
— А у вас все Drinksy-Wetsy[3] одного размера?
Эта работа не требовала никаких умений продавать. Людям нужны были куклы, любые куклы в качестве рождественского подарка. Так что вся работа заключалось в том, чтобы наклониться, вытащить коробку, отыскать куклу с карими глазами, а не с голубыми, подозвать миссис Хендриксон, чтобы она открыла витрину своим ключиком, что та с неохотой и проделывала, если убеждалась, что на полках нужной куклы нет. Еще нужно было протиснуться в проход позади прилавка и пристроить купленную куклу на гору коробок на упаковочном столе, которая постоянно росла, высилась и громоздилась, независимо от того, как часто работники склада приходили, чтобы унести уже готовые пакеты. К прилавку почти никогда не подходили дети. Предполагалось, что кукол им приносит Санта Клаус, только вот его воплощением были безумные напряженные лица и жадно хватающие руки. «И все-таки намерения-то у них всех должно быть, были хорошие» — подумалось Терезе. Даже у самых высокомерных дамочек в норке и соболях, которые с припудренными безразличными лицами торопливо покупали самых больших и дорогих кукол, кукол с настоящими волосами и дополнительными нарядами. И конечно же, любовь жила в бедных людях, которые терпеливо дожидались своей очереди, тихонько спрашивали, сколько стоит вон та кукла, сокрушенно качали головой и отворачивались. Тринадцать долларов пятьдесят центов за куклу в десять дюймов высотой!
«Возьмите ее, — так и хотелось сказать Терезе. — Она и вправду очень дорогая, но я вам ее отдаю. „Франкенберг“ ее не хватится».
Но женщины в пальто из дешевой ткани и робкие мужчины, кутавшиеся в потертые шарфы, так и уходили, с сожалением поглядывая на остальные прилавки по дороге к лифтам. Если люди приходили за куклой, значит, ничто другое им не было нужно. Кукла была особенным подарком к рождеству, практически живым, почти ребенком.
И хоть дети здесь обычно не появлялись, но иногда, не часто, перед прилавком все же возникал малыш, чаще всего маленькая девочка, очень редко — мальчик, чью ладошку крепко держала родительская рука. Тереза показывала им кукол, которые, как ей казалось, должны были понравиться детям. Она не спешила и, наконец, при виде одной из кукол детское лицо озарялось, заставляя поверить, что все было не зря, и обычно именно с этой куклой ребенок уходил домой.
Однажды вечером после работы Тереза увидела миссис Робичек в кондитерской, торговавшей кофе и пончиками на той стороне улицы. Тереза сама часто захаживала туда, чтобы выпить чашечку кофе перед возвращением домой. Миссис Робичек стояла в дальней части кофейни, у края длинной изогнутой стойки и окунала пончик в кружку с кофе.
