10.40
Ровно в десять часов сорок минут тело Опа Олоопа в легкой набедренной повязке на чреслах вышло из раздевалки и направилось в sudatorium.
Всегда улыбчивая и гибкая, не забывающая о чаевых прислуга склонялась на его пути. Слуги подобны резчикам по дереву: снимая стружку со своих клиентов, они думают лишь о конечном результате. Впрочем, он действительно ценил их. Стоило ему пройти через вестибюль и скрыться в apodyterium, как они начинали кучковаться поблизости. А он вещал:
— Когда-нибудь я воздвигну себе достойный дом с самым великолепным убранством, подобный вилле Плиния Младшего в Лаврентинуме. И тогда я возьму одного из вас себе в помощники. Я привезу туда массажиста из Maison de Bain, что на улице Каде в Париже, парфюмера из хамама на первом бульваре квартала Пера, в который я частенько захаживал в Стамбуле, и американского инженера из больших бань в Вальпараисо. Другие владельцы особняков обзаводятся винными погребами, чтобы травить себя и гостей, а я создам уникальные термы, Каракаллы в миниатюре, чтобы радовать ими своих друзей.
— И подруг…
— Ни в коем случае. Вы не видели картин Энгра. Нет ничего более отталкивающего, чем дамы академической полноты, плавящиеся в tepidarium. Как бы надушен и музыкален ни был воздух, нет ничего, что могло бы избавить от их дурного запаха. Женщины ужасно ранят обоняние. Это их большой недостаток!
Он наконец дошел до первого зала. Было бы преувеличением сказать, что его мощное тело требовало жара, чтобы с облегчением сбросить с себя лишние жир и воду. Отнюдь. Его восемьдесят шесть килограмм веса прекрасно укладывались в метр восемьдесят сантиметров роста. Он любил турецкие и римские бани по другим причинам. Во-первых, за неполных два десятилетия вдалеке от Финляндии он перенял привычки южных народов. Во-вторых, финская баня не прижилась в местной среде. В-третьих, финские бани будили в нем давно забытое чувство национальной идентичности, несовместимое с его ненавистью. Он любил свою страну не так, как основная масса его соотечественников, а с истинным чувством патриотизма, синтезированного из декантированного осадка великой всеобщей любви. Но основной причиной были плоскостопие и стержневые мозоли. Чудовищная, ничем не заслуженная кара в виде плоскостопия и мозолей!
«Задумывались ли вы когда-нибудь, — часто спрашивал он, — о том рисунке, том узоре, той сети, которые вычерчивают и сплетают ваши ноги при ходьбе день ото дня, год за годом, в течение всей жизни? Конечно же нет. Нормальные люди не обращают внимания на то, из чего состоит их нормальность».
Оп Олооп часто размышлял на эту тему. Больные ноги заставляют мозг без конца думать о пятках. Все дороги становятся разбитыми. И человек преисполняется слез и бесполезных рецептов.
Статистик прекрасно знал, что боль в ногах может быть следствием инфекционного поражения зубных альвеол или миндалин. И, на всякий случай, удалил последние, а затем заменил большую часть зубов на искусственные. Был осведомлен о том, что неправильная обувь приводит к плохой осанке, патологическим изменениям стопы и, впоследствии, недостаточности кровообращения, несварениям, анемии, болям в спине, ревматизму, нарушениям работы почек, бессоннице и слабости в ногах. И потому, также на всякий случай, проводил в физиотерапевтических целях целые дни босиком у себя дома. Но его патология, как и у некоторых демократий, имела конституционный характер. Это подтверждала целая коллекция отпечатков стопы, которые снял с него ортопед, чтобы выписать Олоопу серию бесполезных протезов.
«Ортопедия, — утешал он себя, растирая стопы при сорокавосьмиградусной температуре, — это обман, недостойный нашего внутреннего совершенства. Что с того, что тебе приходится хромать, как калеке, если ты все равно никогда не сможешь разбудить в своем мозгу клетки, что отвечают за потерянные чувства? Лазарь был велик, пока лежал неподвижным и безмолвным. Знаем ли мы хоть что-нибудь о том, куда он побежал после чуда? Да и что есть чудо, как не Божественная ортопедия? Главное — это не стать инвалидом духа, ведь тогда вся психология жизни покрывается плесенью добровольного отречения. Желания становятся хромыми, убеждения — колченогими… И сколько бы тростей и костылей нам ни предлагали надежда и мудрость, любое дело будет брошено нереализованным на середине пути. И решить задачу жизни за время существования станет невозможно».
Обильно пропотев в первом зале, он почувствовал слабость мысли и членов, так часто отпугивающую новичков. Тогда он положил на затылок намоченный холодной водой платок, закрыл веки, упавшие, как деревянные жалюзи, и предался размышлениям. Ему хотелось отгородиться от ощущения, что больные стопы тянут все его существо на путь преждевременной старости. Культура старит людей. Она ставит в рамки юношескую непосредственность, лепит по своим лекалам взрослого человека и заставляет его следовать строгим нормам. Нет большего раба, чем идолопоклонник свободы, превозносимой современной культурой! Чувственная восприимчивость Опа Олоопа, ущербная из-за физической патологии, не могла не сказаться на складе его ума, ведь все в человеке взаимосвязано и переплетено. Если, конечно, ты не варвар, не какой-нибудь футболист или марафонец, чьи ноги ценятся за выносливость и неприхотливость!
Стоило открыть глаза, и глубокая внутренняя гармония испарилась. И все же Оп Олооп решительно поднялся на ноги. Ему предстояло закрепить очищающий поры эффект в шестидесятипятиградусном caldarium. Какое горькое разочарование ожидало его! Его движения были неуклюжи, руки и ноги дрожали. Пот тек с него ручьями, он стал похож на разбитого горестями старика… на истертый и прохудившийся шланг деревенской пожарной команды.
Тридцать девять лет — не возраст для спортсмена или докера, щедро растрачивающих свою жизнь просто так или корысти ради. А вот для йога, сберегающего психическую энергию, или для флегматичного человека, избегающего бесполезных движений, этот возраст имеет свои горькие недостатки. Его случай. Оп Олооп знал, что любого, кто не растрачивает себя, своих эмоций и богатств, одолевает целый сонм призраков. Что анализ чувств других людей притупляет собственную интуицию. И что вскормленное скептицизмом понимание устремлений и проявлений человеческой воли, ведущих на сторону зла, наполняет спокойствие ужасом.
Он благоразумно отказался от laconicum, маленького зала с самой высокой температурой. Там парились три ожесточенно растиравших свои тщедушные тела jockeys. Их и без того неприятные лица скривило гримасой горечи. Возможно, они думали о своих дружках, вытягивающих из них информацию и перемывающих сейчас им косточки в каком-нибудь из городских баров, сидя за столом, уставленным выпивкой и закусками. А может, их мысли занимали тальятелле с болоньезе, главное воскресное украшение и благовоние любого дома. И, в пику своим помыслам, они продолжали остервенело тереть себя, чтобы выйти на старт на вытянувшихся в струну pur-sang в нужном весе, от шпоры до кончика хлыста превратившись в такую же струну.
Оп Олооп ожег их яростным взглядом. Когда твоя голова расположена на уровне одного метра восьмидесяти сантиметров от пола и расстояние это заполнено крепкими мышцами, то априори смотришь на таких типчиков — костлявых, угловатых, с желтоватой и дряблой кожей — как ЧЕЛОВЕК на три мешка картошки.
Вдобавок он терпеть не мог скачки и их завсегдатаев. Он «систематически» проигрывал во всех казино мира, несмотря на беспроигрышные методы. Провел тысячи бессонных часов в попытках применить на деле постулат Наполеона «Le calcul vaincra le jeu». [2] Пятнадцать лет был подписан на научный журнал «La Revue de Montecarlo», чтобы вывести закономерности игры на рулетке и рассчитать вероятности. Прочел книгу «654 способа игры для настоящего игрока» и проверил эти способы на практике: от логически безупречной системы Мариньи до бессистемных предсказаний гадалки мадам Кассандры. Делал ставки согласно теориям Тео Д’Алоста, Д’Аламбера, Гастона Бессилье, профессора Альетта и китайца Чинь Линь By, результатом чего была лишь потеря времени, денег и нервов, вне зависимости от того, шла ли речь о дифференциальной игре на простых шансах, игре с неравновесной равной массой, игре с непрерывной перемежающейся общей массой и так далее. И пришел к выводу, что удача неуловима и подобна угрю, выскальзывающему из детских пальцев.
