Решительную борьбу повел с женским курением Касьминов. Год он бился с женой. Она вроде бы и не дымила по-черному, может быть, поэтому Николай терял бдительность, драгоценное время, но не терял веры в победу и желание биться с пороком жены до конца.
Новый 1997 год они встречали в кругу семьи. Надоедать ему стали шумные застолья человек на двадцать. В этот раз все было по-тихому, по-соседски. Проводили, встретили, по улице погуляли. Глядь, а Светлана опять с сигаретой. Ну что ты будешь делать! Николай не стал портить себе, сыновьям и соседям-гостям настроение, но решил круто изменить стратегию борьбы с этим вселенским злом, разъедающим изнутри его семью.
Вернулся он как-то со смены январским полднем и сказал:
– Все, жена, fl бросил курить. И чтобы запаха сигаретного в доме больше не было. Понятно?
– Какой уж раз по счету?
– Чего?
– Курить бросаешь?
– Тебе ясно сказано. Запах от тебя не потерплю. Уйду ночевать в гараж. Все. Точка.
Гаража Светлана стала побаиваться уже в конце 1996 года. По военному городку пошли тихие намеки, пока еще даже не слухи, о том, что кто-то кому-то на территории городка предлагал травку. Верилось в это с трудом. Офицеров все-таки здесь много, бывших и настоящих. Среди срочников и вольнонаемных за последние годы резко увеличился процент южан, и это настораживало некоторых. Не только офицеров, но и их жен, которые глубинным внутренним чутьем чувствовали исходящую из молодых крепких упрямых людей, занимавших в хиреющей части практически все должности прапорщиков, опасность. На вид парни были боевые, на все готовые, за все, что сулило им хоть какую-то прибыль, берущиеся и абсолютно ничего не понимающие и не желающие понимать в ракетном деле. Их волновали другие дела.
Николай самодовольно посмеивался всякий раз, когда Светлана говорила ему об этом:
– Они в технике ни бум-бум. Ее только наши, русские, хохлы да белорусы, могут освоить. Прапоры они и есть прапоры. Обслуживающий персонал. Не бойся. Ну и что, что они все на машинах. Нашла чего пугаться. Да они и в автомобилях-то ни бум-бум.
Но проходя по улицам военного городка, она все чаще ловила на себе нагловатые взгляды прапорщиков и настроение у нее портилось, хотя, действительно, муж прав, прапорщики в основном занимали хозяйственные должности, являясь, по сути, обслуживающим персоналом ракетного комплекса. Что же пугало женщину? Ее собственная красота, которая завораживала. Нет, к этим взглядам Светлана давно привыкла. И к ревности мужниной она привыкла. И было ей приятно это внимание, не отпускающие взгляды мужчин, хотя, естественно, муж не догадывался об этом. И хорошо, что не догадывался. Зачем лишний раз тревожить любимого человека, отца двух ее красавцев-сыновей? Мало ли что приятно женщине красивой, неувядающей, обретающей, а лучше сказать, проявляющей с годами все новые линии женственности, заложенные в ней с избытком от рождения. Но Светлана привыкнуть не могла к наглым раздевающим взглядам прапоров-южан. В их взглядах было все то, что есть во взгляде любого мужчины, обалдевшего от какой-нибудь красотки. Это женщина, ее красота повинна. Тут ничего не сделаешь. Пусть смотрят. Но южане, даже молодые, даже прапорщики (она все-таки жена майора, пусть и в запасе!), смотрели на нее – как муж ее родной смотрит, когда ему очень хочется быстрее лечь в кровать. Чисто семейный взгляд. Полная уверенность, что смотреть так на женщину-жену нужно, что она понимает это, как надо. Что-то хозяйское, собственническое было во взгляде мужа, уставшего ждать. Но, простите, причем тут прапоры? Он же говорить еще по-русски не научился и не стремится-то особенно к этому, у него же образования абсолютно никакого, даже начального школьного нет. Он только деньги свои научился считать. Это его основное, самое высшее для него образование… А туда же! Смотрит на жен офицеров как, на свою собственность. Хамло несчастное.
Она не решалась говорить об этом мужу напрямую. Но тема прапорщиков волновала ее. Женщина. Какая-то странная психическая, психологическая и социальная организация. И сказать честно, сформулировать свою мысль кратко, точно не может, боится. Наговорит иной раз мужу всякой белиберды, а он понять не может, что с его женой-красавицей, лучшей во всем военном городке хозяйкой, мастерицей гостеприимной, происходит.
«Они скоро тут власть возьмут! Они люди с деньгами. Нужно что-то делать!» И в таком духе. Ну разве нормальный русский мужик, окончивший два высших учебных заведения, прекрасный специалист-ракетчик может долго такую чушь слушать? Да нет, конечно, может. Если он муж хороший. Но не смешно ли все это?
– Да не выдумывай ты, глупая! Русская армия – всех сильней! – говорил Касьминов своей жене, а она, хоть и успокаивалась на время, но вскоре, за ужином или так, под семейный откровенный разговор, обязательно тему прапоров поднимала.
– Да ты понимаешь, что говоришь-то?! – не сдержался однажды Касьминов, вспомнив былые времена партсобраний и политических занятий. – Это же подсудное дело! Это разжигание национальной розни! Тебя же посадить могут за такие слова. Ты об этом хоть со своими коллегами-болтушками не разговаривай.
– Не знаю, какую рознь я разжигаю, – упрямо выдавила жена, – но, если хочешь знать, у меня одна нация – моя семья. Ты, сыновья, твои и мои родители, наши с тобой родственники и я, конечно. Понимаешь. Моя нация – моя семья.
– Но кто же ей угрожает-то? – Касьминов никак не мог врубиться, о чем печется жена его любимая.
Светлана умолкла. Говорить о жадных, собственнических взглядах прапорщиках она не решалась. Но побежденной ей тоже не хотелось оставаться.
– Завтра мы с тобой картошку пойдем окучивать, потом варенье надо варить, заготовки на зиму делать, – вздохнула она печально, и он опять не понял ее, спросил:
– Но ведь ты всегда радуешься, когда мы тебя хвалим, поедая твои вкусности. Лучше тебя никто не делает разные соленья-варенья, пирожки. Ты же любишь готовить. И к огороду мы привыкли. Почему ты об этом вдруг заговорила?
– Потому что прапорщик Петр завтра жену свою везет в Москву на спектакль. А известные тебе прапорщики из Кавказа вообще никаких заготовок никогда не делают. Они говорят, что для этого существуют круглый год магазины и рынки.
– Но свое-то вкуснее!
– И дешевле.
– Да! – наконец-то, как показалось Касьминову, они поняли друг друга. Но нет.
– Гасанов своей жене так сказал: «Ты только рожай, я тебе все вкусное и сладкое и горькое и любое-другое – самое лучше в мире куплю. Хочешь, в магазине, хочешь – на рынке, а хочешь в деревне у старух». Скоро он и ко мне придет. Например, за солеными помидорчиками. Продать, если придет, как ты думаешь? У него жена – дочь моей знакомой, которая даже восьмилетку не смогла закончить в свое время. И дочь туда же. Продавщица культтоваров. Калькуляторные мозги. А я ей, понимаешь, это не исключено, буду солить огурчики и помидорчики, потому что она это очень любит. Вот так, Коля. А ты говоришь, я выдумываю все. А еще обзываешь ты меня разными нехорошими словами. Жену русского офицера жена прапорщика скоро к себе в домработницы возьмет. А может быть, и тебя тоже. Русская армия, конечно же, всех сильней. Но если мне память не изменяет, если в книгах, которые мы с тобой когда-то читали, говорили правду, то в русской армии никогда жена высшего офицера не жила хуже жены даже не офицера, а прапорщика.
Николай – отступать ему некуда было! – вздохнул и опять за свое:
– Не выдумывай ты чепуху! Русская армия всех сильней! – сказал и пошел на гаражную улицу, где бывшие офицеры русской армии, скинувшись по паре червонцев, купили «Старки» пару бутылей и выпили за тех, кто выиграл Великую Отечественную войну, потому что у одного из друзей Касьминова, тоже майора, отцу-фронтовику исполнилось восемьдесят три года.
Русская армия всех сильней. Русскую армию били. Трудно было ее назвать самой сильной в Афгане и Чечне, в Таджикистане и в других горячих точках земного шара. В 1997 году об этом все чаще и откровеннее говорили разные люди, в том числе и жены офицеров.
Русская армия всех сильней. Эти слова, как ни странно, успокаивали Светлану. Не может быть того, чтобы она была не сильнее всех. И никаких наркотиков в воинской части нет и быть не может. А прапорщики из южных стран никогда не возьмут власть в свои руки. Слишком они малограмотные и неопытные. И в конце концов, муж прав, не такие уж они и плохие ребята. Кому-то надо обслуживать комплекс – щит столицы державы. А смотрят они на нее с такой неприкрытой откровенностью, потому что кровь у них южная, горячая. Тут уж ничего не поделаешь. Так успокаивала себя женщина, приятных лет и приятная на вид, мать курсанта военного престижного училища и студента колледжа с юридическим уклоном, жена бывшего майора, засыпая на его крепкой руке в январский поздний вечер 1997 года.
Рано утром муж уехал на работу, через пару часов она проснулась, позавтракала, закурила на кухне сигарету, вспомнила вчерашний разговор с мужем, посмеялась, покорила себя: «А ведь он прав. Курить надо бросать, пока совсем не привыкла к этой соске» – бросила сигарету в урну, погасив ее предварительно водой из-под крана, привела себя в порядок и пошла на службу.
Обедала она по обычаю дома. Опять была сигарета («Да что мне рожать, что ли?» – оправдалась перед собой), зеркало, сумочка, ключи и тротуары вдоль пятиэтажек городка. Настроение у нее в тот день было хорошим, солнечным, по погоде. Утром начальник телефонного узла сказал, что завтра-послезавтра выдадут зарплату и, скорее всего, еще за выслугу. «Надо купить Ивану свитер, куртку, сапоги», – подумала она на полпути к зданию телефонного узла. И вдруг по зимней тишине подмосковного лесного городка ударило резкой дробью старого дешевого мотоцикла, потерявшего глушитель. Это было так неожиданно, что Светлана даже замедлила шаг от удивления.
