– Ты что, убить нас хочешь?! – кричит Мия.
Меня молнией пронзает чувство вины. Но я мечу эту молнию в нее.
– А сама-то? Ты что, предпочла бы, чтобы на меня накинулась целая толпа?
Опустив взгляд, я понимаю, что все еще держу ее за руку. Мия тоже смотрит туда же. Я ее отпускаю.
– Адам, какой толпой? – тихо спрашивает она.
Мия теперь разговаривает со мной, будто я сумасшедший. Голос Алдуса становится таким же во время моих панических атак, но тот хоть не обвиняет меня в том, что я выдумываю. Он достаточно часто становился свидетелем тому, как на меня накидываются поклонники.
– Меня узнали, – говорю я и шагаю от нее прочь.
Мия сначала колеблется, потом несется за мной.
– Никто не понял, что это ты.
Эта ее невинность… какая это роскошь!
– Весь вагон понял, что это я.
– Ты о чем, Адам?
– О чем? У меня фотографы перед домом лагеря разбивают. О том, что я по музыкальным магазинам уже два года не хожу. О том, что во время прогулки я чувствую себя словно олень на опушке леса средь бела дня в охотничий сезон. О том, что стоит мне простыть, как в газетах это освещают так, будто я сижу на кокаине.
Я смотрю на нее, стоящую во мраке выключенного города, волосы ниспадают на ее лицо, и я вижу, что Мия пытается понять, не сошел ли я с ума. А мне в это время приходится бороться с желанием схватить ее за плечи и ударить о стену дома с закрытыми витринами, чтобы нас обоих сотрясала одна и та же вибрация. Мне внезапно хочется услышать, как хрустнут ее кости. Почувствовать, как ее мягкая плоть подчинится мне, увидеть, как она будет глотать ртом воздух, когда в нее войдет моя тазовая кость. Хочется резко запрокинуть ей голову, обнажив шею. Оттаскать Мию за волосы, чтобы она едва могла дышать. Заставить ее заплакать, а потом слизать эти слезы. А потом хочу поднести губы к ее губам и сожрать ее заживо, чтобы она поняла все, чего не может понять.
– Это бред! И куда ты меня вообще тащишь?! – От захлестнувшего меня адреналина голос становится похож на рык.
Мия ошарашена.
– Я же сказала. Хотела показать тебе свои любимые места Нью-Йорка.
– Вообще-то, меня уже достали секреты. Не могла бы ты объяснить, куда мы направляемся? Я, черт возьми, многого прошу?
– Боже мой, Адам, когда ты стал таким…
Самовлюбленным? Козлом? Нарциссом? Я мог бы подставить сюда миллион вариантов. И все они кем-либо уже говорились.
– Мальчиком? – заканчивает Мия.
Я едва сдерживаю хохот. Мальчиком? Что, получше ничего не придумала? Мне вспоминаются рассказы родителей о том, что когда я в детстве злился, иногда заводился настолько, что начинал обзываться на них типа: «Да ты… ты… ты пистон!» – будто это самое страшное ругательство на свете.
Но потом я вспоминаю и кое-что еще, один полночный разговор с Мией. Они с Ким любили все делить на диаметрально противоположные категории, и Мия постоянно сообщала мне об их новейших находках. Так вот, однажды она объявила, что мужской род якобы тоже аккуратно подразделяется на две группы – Мужчины и Мальчики. Грубо говоря, все праведники мира сего – Мужчины. А дебилы, распутники, фанаты конкурсов мокрых футболок? Это мальчики. Я в те времена считался Мужчиной.
А теперь я мальчик? Мальчик! На миг обида проступает на моем лице. Мия смотрит на меня с удивлением, видимо, ничего не помнит.
Кто сказал, что прошлое не мертво, несколько не так понял. Мертво будущее, оно уже изжило себя. Весь сегодняшний вечер – ошибка. Я не могу перемотать пленку назад. Не могу исправить собственные косяки. Взять назад данные мной обещания. Не могу ее вернуть. И себя вернуть не могу.
Мия как-то переменилась в лице. Словно какое-то осознание включилось. Она принялась объяснять, что назвала меня мальчиком, потому что им всегда хочется знать заранее весь план и куда они идут, и что мы шли к паромам Статен-Айленд Ферри, вообще это место не тайное, но манхэттенцы там практически не бывают, а зря, поскольку оттуда открывается изумительный вид на Статую Свободы, а поездка на пароме – бесплатная, в то время как в Нью-Йорке бесплатного нет ничего, но если я боюсь толпы, давай забудем об этом, но можно просто зайти и посмотреть, и если там много народу, хотя в такое время суток наверняка нет, то можно сразу же сойти.
Я не знаю, вспомнила ли она тот разговор о различиях между мужчинами и мальчиками, но теперь это уже не важно. Потому что Мия права. Я стал мальчиком. И я даже точно могу сказать, в какой момент.
Поклонницы появились сразу. Хотя, может, они были и раньше, а я просто не замечал. Но когда мы отправились в турне, они немедленно начали порхать рядом, словно колибри, запускающие свои клювики в весенние цветы.
Подписав контракт со студией звукозаписи, мы практически сразу нашли менеджера, Алдуса. «Косвенный ущерб» должен был выйти в сентябре, а начало турне наш лейбл планировал отложить до поздней осени, но Алдус придерживался другого мнения.
– Ребят, вам предстоит заново осваиваться на сцене, – сказал он, когда альбом был смикширован. – Надо давать концерты.
Поэтому как только альбом вышел, Алдус сразу же расписал нам десять концертов по Западному побережью в клубах, где мы уже раньше играли, чтобы мы снова могли встретиться со своими поклонниками (или хотя бы напомнить им о том, что мы все еще существуем) и заново прочувствовать, что такое выступать перед аудиторией.
Звукозаписывающая компания арендовала для нас фургончик «Эколайн» с кроватью в хвосте и прицеп для оборудования, а в остальном разницы с нашими предыдущими концертами поначалу мы не чувствовали.
Но через некоторое время все сильно изменилось.
Во-первых, песня «Вдохни жизнь» по какой-то причине прямо сразу стала хитом. Даже по ходу этого двухнедельного тура было видно, как ее популярность набирает обороты, и мы ощущали разницу с каждым следующим концертом. Сначала посещаемость была хорошая, потом залы были набиты битком, потом все билеты распроданы, потом у клубов собирались очереди, потом начали появляться пожарные. И это динамика за две недели.
Чувствовалось столько энергии, атмосфера накалилась, все словно поняли, что вот они мы – на пороге славы, и старались слиться с нами, стать частью происходящего, частью нашей истории. Казалось, что нас всех объединяла общая тайна. Может, именно поэтому за все годы для нас это было время лучших, самых безумных отжигов. Мы частенько ныряли в толпу, а поклонники всегда подпевали, хотя этих новых песен никто еще толком не слышал. И мне было так классно, я чувствовал уверенность в себе, даже если тем, как все сложилось, мы обязаны одному лишь везенью – я, по крайней мере, не разрушил группу.
Казалось, что и поклонницы – естественная составляющая этого подъема энергии, взлета нашей популярности. Я поначалу даже не называл их «фанатками», это были просто девчонки, которых я знал по выступлениям. Правда, раньше они просто относились к нам по-хорошему, а теперь начали откровенно флиртовать. После одного из первых концертов в Сан-Франциско за кулисами появилась хипстерша Вив, которую я знал уже несколько лет. У нее были блестящие черные волосы и тонкие руки, украшенные гирляндой вытатуированных маргариток. Она крепко обняла меня и поцеловала в губы, после чего не отходила весь вечер, держа руку на моей пояснице.
У меня к тому времени уже ничего ни с кем не было целый год. Мия же сначала лежала в больнице, потом в реабилитационном центре, и, даже если бы она не была вся зашита, загипсована и замотана повязками, все равно бы я не решился. Все эти псевдоэротические фантазии с обтиранием тела губкой только шутка; нет места менее располагающего к сексу, чем больница. Чего стоит один запах разложения – он совершенно не сочетается с возбуждением.
А вернувшись домой, Мия поселилась в комнате на первом этаже, где ее бабушка обычно шила, а я спал на диване в гостиной. На втором этаже пустовала спальня, но Мия ходила с палкой, поначалу ей было туда не подняться, я же так далеко от нее спать не хотел.
Несмотря на то что мы ночевали все время вместе, официально я как бы продолжал жить в «Доме рока», и однажды вечером, когда Мия уже несколько месяцев как жила у дедов, она предложила туда наведаться. Мы поужинали с Лиз и Сарой, после чего Мия потащила меня в мою спальню, и как только у нас за спиной закрылась дверь, она напрыгнула на меня со страстными поцелуями, словно пыталась засосать меня целиком. Я поначалу офигел от этого внезапного приступа страсти – я боялся сделать ей больно. К тому же мне не особо хотелось смотреть на рельефный красный шрам у нее на бедре, там, откуда снимали кожу для пересадки, как и наткнуться на змееподобный шрам на другой ноге, хотя в том месте у нее еще была повязка.
Но Мия продолжала меня целовать, и тело мое начало откликаться, рассудок я потерял. Мы легли на мой диванчик. Но потом, когда дело только пошло, Мия расплакалась. Поначалу я это даже едва заметил, потому что ее всхлипы были похожи на стоны, которые она издавала всего за несколько минут до этого. Но вскоре плач усилился, словно изнутри у нее прорвалось что-то ужасное и звериное. Я спросил, не сделал ли я ей больно, Мия ответила, что дело не в этом, и попросила меня уйти. Потом вышла, одетая, и сказала, что хочет домой.
