Я дотянулся до бутылки и наполнил свой стакан на треть. Будь сейчас один, я поленился бы постоянно дергаться к столу и налил бы до краев. Но сейчас передо мной была девушка, и выглядеть перед ней алкоголиком, которым, кстати, я не являюсь, не хотелось.
О, если бы я знал подлинную причину того, почему разговариваю с девушкой об Апокалипсисе, я уже давно бы бежал сломя голову к Костомарову! Но в том-то и причина, что я не мог о ней рассуждать…
Девушка посмотрела на меня сожалеющим взглядом, и мне стало за себя обидно. В последние месяцы мне не удавалось говорить мудреными мыслями, все больше приходилось чеканить штампы, от воспоминания о которых мною постоянно овладевало отвращение. И сейчас, когда я в неожиданной для себя теме разговора выглядел более чем пристойно, восхитившая меня девушка смотрит на меня, словно просчитывая коэффициент моего умственного недомогания.
Между тем недомогание пришло на самом деле. В голове моей от мерной речи милой девочки пополз туман.
— Это вы удачно, с дверью, — совершенно неприятным мне, сердитым голосом проговорила она. — Очень удачно. Мне бы не пришло в голову привести такой наглядный пример.
Откинув от себя мою шотландскую гордость, Лида сбросила с дивана свои изумительные ноги и, даже не вставая в тапки, прошла в коридор. Через мгновение я услышал клацающие звуки открываемого замка.
— Так идите же и смотрите, воинствующий атеист!.. — И она толкнула от себя дверь, пропуская в берлогу отвратительный смрад горящей пластмассы, резины и дерева…
Послушно добравшись до выхода, я посмотрел на город.
Школа № 1 расположена на пригорке, и смотреть на расстилающуюся панораму городка мне не мешали даже клены.
Все, что было вблизи меня, отодвинулось на задний план. Все, что виднелось вдали, приблизилось, словно повинуясь клюшке крупье.
Сотни огней вспыхнули в моих глазах… Тысячи криков врезались в мой слух, вороша воображение. Я стоял и смотрел перед собой, не в силах сдвинуться с места.
Я видел город семь дней, пытаясь в него влюбиться. У меня почти получилось, и потому я никогда не хотел бы видеть его таким, каким видел сейчас.
Я вижу тысячи людей, обезумевших от злости. Они держат в руках обрезки арматуры, вывороченные из мостовой булыжники, они бьют стекла в зданиях, кричат и в этом безумном единении кажутся одним, движущимся по всем улицам округа животным. Животным, которое не способен был бы описать даже пораженный бессилием и болью разум апостола Иоанна…
Улочка Ленина, украшенная двумя рядами кирпичных трехэтажек. Она тянется через весь городок с востока на запад, разрезая городишко на две ровные части. Сейчас она полыхает огнем, словно указывая путь для посадки гигантского гостя с небес…
Каждый дом, каждую пристройку к нему, задыхаясь от голода и треща костями, пожирало пламя. В двух километрах от школы пылало, занявшись оранжевым пламенем, здание городского совета. Скелет крыши, уже почерневший и гудящий от пламени, готов был вот-вот рухнуть.
Десятки еще более величественных огненных столпов, в которых я безошибочно угадывал вторую школу, пристань и кинотеатр, клубясь и пучась подобно торнадо, уходили в небо. Само же небо висело над городом тяжелым покрывалом, всасывая в себя отлетавшие от пожарищ искры и сполохи. Зарево от пожаров было столь гигантским, что глаза мои, вырывающиеся из орбит, застилало слезами…
Ужас вполз в меня, как вползает в птичье гнездо змея. Он поселился во мне.
Небо вдруг разорвалось ослепляющей вспышкой, и невероятной силы грохот заставил меня схватиться за голову. От ударной волны пошатнулась твердь, и серая, не понравившаяся мне еще неделю назад, похожая на московское ветхое жилье трехэтажка, стеная бетонными перекрытиями и погребая всех, кто оставался внутри, обрушилась и рассыпалась в прах.
— Я ничего не понимаю!.. — прокричал я.
Осатанев от напряжения, я шагнул под струи дождя, и они показались мне обжигающими…
Небо над городом хищно светилось искристым светом. Приглядевшись, я, к величайшему своему ужасу, различил воронку, вращающуюся в нескольких десятках километров над моей головой. Диаметр этой бездонной, уходящей ввысь ямы я мог представить. Я знаком с астрономией и примитивной математикой. Мне стало страшно, когда я понял, что этой клубящейся сизой поволокой воронкой можно накрыть и этот город, и находящуюся в тысячах километров отсюда Московскую область…
Десятки, сотни, тысячи людей ломились во все известные мне здания городка: магазины, здание милиции, леспромхоз, пылающий так, что даже у меня, находящегося в километре от него, гудели и трещали на голове волосы.
Сотни обезумевших человеков, винтиков, составляющих огромный механизм, без которого не может существовать ни один город, — мне видно это со стороны, а что не видно, то додумывает мой разум, — рушили мебель, поджигали и без того гудящий от огня город, били стекла, избивали себе подобных и хулили все, что видели перед собою…
Я отшатнулся в сторону.
Мимо меня, срывая на бегу китель и рубашку, пробежал майор милиции. В глазах его не светилось и капли разума. Только страх. Ужас. Ничто.
Он убежал за угол, едва не упав на повороте. И через мгновение его крик: «Пощадите!..» потонул в громе. Невиданный по силе толчок толкнул школу, и я увидел небо над северным крылом здания: оно было багряным…
Ледяной ужас сковал мои члены. Лицо майора, искаженное от муки и боли, показалось мне знакомо. Когда прозвучал очередной взрыв, я вспомнил: «Шутим, гражданин»… Пусть среди этого хаоса меня поразит молния, если это был не он…
Если я пьян, то это невероятно. Быть того не может, чтобы белая горячка случалась от двух-трех стаканов портвейна пять-шесть раз в неделю.
И я с исказившимся от ярости лицом развернулся к девушке.
Ослепленный новой догадкой, я почувствовал то, что врачи именуют адреналиновыми кризами. Страх за жизнь нарастает как ком снега, катящийся с горы, и в конце ждет либо инсульт, либо нервный срыв, что не лучше, а иногда и сумасшествие…
Я еще раз посмотрел на пылающий город. Из всего перечисленного оставалось только сумасшествие.
Мое неверие собственным глазам было столь велико, что я прижал к ним ладони и пробормотал что-то, дать чему отчет был не в состоянии. Подозреваю, я молился Христу, чтобы тот снизошел до меня, воинствующего атеиста, просветил и успокоил. Но он был в этот вечер ко мне равнодушен.
Когда же мне на плечо легла рука, я отрешился от бесполезных мыслей и убрал от лица руки. За моей спиной стояла Лида, и она спрашивала:
— Так что ты думаешь, Артур, о всаднике на Коне Белом?
— Будь ты проклята!.. — взревел я, безумными, широко распахнутыми глазами глядя на охвативший городок ужас. Обхватив разрывающуюся от непонимания голову, я прокричал, и хрип мой утонул в реве сирен: — Ты насыпала мне в кофе отраву, дрянь!!
И голос мой утонул в грохоте мира.
— Зачем? — шепнула она мне в ухо, привстав, видимо, на цыпочки. — Чтобы завладеть твоим пледом?
Как странно, что ее шепот я слышал очень хорошо…
Вытянув тяжелую, как стрела крана, руку, я схватил ее за плечо и сжал так сильно, что не выдержал бы и мужчина. Но она лишь подняла на меня ледяной взгляд.
— Я покажу тебе более того, что ты увидел, — услышал я за спиной. — Сейчас ты станешь свидетелем большего. Гораздо большего… Смотри!
Я послушно и беспомощно развернулся лицом к городу и совершенно потерял рассудок.
Церковь, стоящая неподалеку от школы на улице Осенней, вдруг стала разваливаться прямо на моих глазах. Золотистые, уже тронутые дымной сажей купола дрогнули и стали сваливаться с храма, деформируясь и разваливаясь на полосы. Ничего более страшного в своей жизни я не видел, клянусь…
Пламя уже завладело всей церковью и устремилось высоко вверх, трещало громко и ритмично. Дрожа от температуры, стеной лихорадочных языков пылало все — стены, придворные церковные постройки, крестильня… Колокола гремели, словно изнывающий от угара звонарь сошел с ума и, вместо того чтобы бежать прочь, повис на веревках, да так и остался раскачиваться, пытаясь распутать завязанные дьяволом узлы.
Одна-единственная маковка с крестом стояла посреди этой беспросветной огненной пурги, и сусальное золото креста светило мне в глаза, заставляя жмуриться и морщиться…
И вдруг за пылающими стенами что-то стукнуло и застучало, словно покатились первые камни будущего горного обвала. В слепые окна выбросило шары тугого пламени, церковь дрогнула в последний раз, и золотой крест сорвался с повалившегося набок купола, словно кто-то схватил его и запустил в мою сторону…
Закричав от собачьего страха, я сделал несколько шагов назад, предполагая, видимо, что это может спасти мне жизнь. Но капризу то ли господа, то ли дьявола было угодно, чтобы крест, взорвав передо мной землю, словно взрывом снаряда, ушел наполовину в землю, да так и остался стоять, чуть накреняясь в сторону.
