Кивнула.
Он налил ей почти полный стакан. Кинул пару растекшихся томатом килек на кусок хлеба. Выпила залпом. Химический вкус был чист, как вода, хотя и поднимался из желудка обратно в рот, разъедая слизистые. Жевала потом долго, долго, всё не могла проглотить. Ночь в дверной щели, картёжники и человек в очках исчезли из поля зрения. Перестали обращать на неё внимание.
Кильки напомнили о давнем завтраке в Лилиной квартире, и ей снилось, что она сидит там, на диване, и пишет на полях одной из одинаковых Лилиных книг: «Я думала, что смерть – это танцы с лилипутами в квартире, между трюмо и шифоньером, но! я всегда боялась, что меня ударят в живот, и мне будет больно. И жизнь не закончится, а будет продолжением. Так и получилось». Под диваном лежали тела лилипутов, самовольно впавших в летаргию.
* * *
Люба посмотрела в зеркало заднего вида – пара ненужных огней висит в темноте. Было непривычно ехать самой – без Кости, который вырабатывал в ней правильные навыки и в крайнем случае выхватывал руль. Проговаривала вслух его слова: притормозить… переключить на вторую передачу… Посмотреть направо… Никого… Поворот… В светящихся окнах забегаловок угадывалась скудная жизнь, но улицы были пусты. 1.37 – светились зелёные циферки. Мама проснётся или папа – и будет скандал, поднимут всех на ноги, донесут Георгию, придётся искать другого супруга. Одна покинула ночью дом, машину мамину взяла без спросу, ехала без инструктора, по этому опасному городу, где могут убить и изнасиловать, непонятно куда, по адресу, полученному от вонючей бродяжки… Объясняла себе и не испытывала ни стыда, ни волнения, но снова вспоминала увиденные краем глаза странно-длинные волосы. Возле пятьдесят второго дома долго пыталась припарковаться ровно, как учил Костя. В конце концов бросила как есть, наискосок.
Поднялась по сырой лестнице, надавила на кнопку звонка. Не открывали долго. Уже хотела уходить, когда приоткрылась тонкая щёлка и изнутри донеслось, простуженным голосом:
– А… Это ты… А она где?
Сделала шаг назад.
– Вы… вы или ваша подруга дали мне этот адрес, и я поду…
– Входи.
Любовь не торопилась, но мокрая рука высунулась и втянула её внутрь, в широкую прихожую. Лужицы воды на деревянном полу. Низкая худая женщина с волосами, обволакивающими сутулые плечи, осторожно закрыла дверь. Женщина была мокрой и обнажённой. У неё были красивые глаза.
– Она где? Ты её в подъезде не видела? – спросила женщина, не обращая внимания на помеху в горле, от которой хрипела. (Люба не выдержала – откашлялась.) – Или она стесняется?
Не нашла, что ответить, и та объясняла самой себе, поглаживая фигурную дверную ручку:
– Чего думать! Я так и знала, что она не придёт. Не пустят, не захочет… одно и то же. Я же говорила Насте, что она не наша… Провалившийся номер! Ай-ай, какая разница – на одну больше, на одну меньше… нас. Нет надежды… нас найдут скоро. Так что ничего, ты права, что не привела её, Любовь, ей нечего здесь делать. Всё равно пойдём в одну сторону. А вторая, она тоже не пришла? Или больше не существует?
– Разве не вы – Настя? – Люба спросила громко, но женщина словно не расслышала, продолжила расспрашивать:
– А Шарван где? Хоть он придёт? Или уже уехал?
– Нет, он не придёт. Я ему ничего не говорила о вас… и не скажу. Я не хочу, чтобы у него были проблемы в работе, или я не знаю в чём. Мы с ним собираемся жить вместе, понимаете? И мне проблемы не нужны… Подождите! Если вы хотите, я могу вам помочь. У меня с собой деньги, не очень много, но вам хватит…
Женщина не слушала – уходила по неосвещённому коридору, в другом конце которого в зеркале отражались её сутулая спина и округлый локоть Любы.
– Не плохо, что Шарвана нет. Надежду мы потеряли заранее, нам не хотелось бы, чтобы она находилась снова – от надежд одна тоска. Ты идёшь? На твоём месте я бы вместо неё не приходила – если она теперь вместо тебя что-то сделает? Тебя мы всё равно не примем.
Люба пошла за женщиной, но попала не в комнату, а в совмещённый санузел. Настя легла в ванну и сказала:
– Не обращай внимания, я устаю без воды. Таких, как я, твой зовёт русалками. А она, видишь, не пошла в русалки… Хочет, чтобы всё было по порядку! По инструкциям… Ей виднее. – Отражаясь от воды, голос изменился – стал прозрачным, простудное препятствие в горле пропало.
Люба понимающе кивнула и села на деревянную крышку унитаза. «В темноте не видно, как я разглядываю её». Левое плечо русалки открылось, грудь, на воздухе пусто свисавшая, стала плотной и острой. Торчали из воды тёмный сосок и круглое колено.
– Я так и подумала, что ты придёшь вместо неё. Что Шарван больше не придёт.
– Вы давно знакомы с Георгием? – Чем нелепее эта мысль, тем лучше прояснить быстрее.
– Мы не знакомы с ним. – Русалка какое-то время раздумывала. – Я его видела несколько раз, когда он не успевал спрятаться за душем. Тебе-то что, ты не за этим пришла.
– За душем? Я хочу знать, не больше, – что вас связывает…
– Я сказала – за душой! Что ты спрашиваешь, тебе ведь всё равно. Ты не решилась бы пойти против инструкций, только чтобы узнать, – звонко и громко русалка засмеялась, – что связывает.
Люба растерялась, потому что ей было всё равно, какое отношение это странное существо имеет к её будущему мужу.
– Тогда зачем пришла я? – беззвучно спросила себя; Настя ответила насмешливо:
– Чтобы я рассказала тебе сказочку. Что ты там сидишь? Иди ближе. Вот сюда сядь.
Присела на битый кафельный пол возле ванны, и мокрые руки погладили её – кажется зажав что-то жёсткое, и уложили её голову на бортик.
– Ты хочешь сказку. Тебе ни одна не подходит, – по волосам бродил гребень. – Значит, мой выбор. Слушай. Я не помню точно, когда, наверно пару лет назад, жили-были два брата в селении… Знаешь, где это? Не очень далеко, можешь подъехать… Если бы мы спрятались там, никто бы нас не нашёл, но у меня нет прав, а пешком слишком далеко по сухому. Ты мне не одолжишь права? Не пугайся – я шучу. Ведь это было раньше – жили-были. Одного звали Яннык, второго Марынке, у Марынке была невеста по имени Неука. Марынке наметил свадьбу на осень и вместе с братом ушёл в лес – искать другие селения. К осени братья не вернулись, а перед началом зимы русалки напустили мор, страшный мор…
Настя, соскучившись расчёсывать, положила ладони на шею прикрывшей глаза Любы; с мокрых пальцев вода стекала на спину, на платье.
– Всякое они в селении делали, чтобы избавиться от мора – костры, костры жгли… круги чертили… говорили, шептали. Ничего не помогло, все ушли на запад. Далеко на запад, туда, где спит солнце, где все вместе живут в радости, и у всех достаточно еды и места, и всем есть дела и цифры. Родители Неуки ушли. А она, боясь, что Марынке вернётся и её не застанет, не послушалась родителей, не захотела на запад, и с ней маленький братик. Семь дней болел, думал-думал и остался. Остался ещё кузнец, он не выходил из кузницы и не заметил мора.
Так перезимовали – Неука и брат, кузнец у себя остался, но приходил к ним, помогал. Снега в ту зиму было много, заваливало дверь, и весной снег не таял – синие тени на нём не позволяли. В равноденствие вышла Неука и увидела, как идёт по снегу Марынке. Она его целовала и ласкала, кузнец поженил их вечером, и они стали жить, будто маленький брат – их первый ребёнок, а вскоре и своё забилось под сердцем. Неука стала хорошей женой, варила, мыла, мужа любила.
Что обозналась, поняла она в первое же утро – долгий путь сделал братьев неотличимыми, но она отличила, и мужа звала Яннык. Снег сошёл, и она оставалась хорошей, но тоска её ела, ела ночами, и лицо осунулось, руки стали тонкими. Когда пришло время родов, вышел из леса второй путник – Марынке нашёл дорогу домой. Детей у Неуки в животе было двое, каждому брату по сыну, но самой ей пришлось умереть, потому что она не радовалась детям. Братья встретились, и обнялись, и заплакали, узнав что умерла их девушка Неука. Пошли к кузнецу, у которого была коза с молоком, каждый взял в руки по сыну, а когда вернулись, Неуки не было. Она умерла от любви и поэтому стала русалкой. Потом ходила, ходила вокруг дома братьев и хотела утащить одного своего ребёночка – того, что родился первым и отцом которого она считала Марынке. Но братья жгли костры и не пускали русалок в дом… Потому что родителей надо слушаться… Если говорят идти… Люба хотела спросить, что стало с маленьким братиком, но мокрые пальцы сильнее нажали на шею, стало немножко больно и очень сонно, ночь тянулась так давно, а она ещё не спала.
Люба проснулась. Было душно, влажно. Постель промокла, как если бы она не вытиралась после душа. Ей что-то снилось только что, яркое, снежное, точно не помнила, но хотелось узнать продолжение, и хотелось пить. Встала пяткой на твёрдое – оказалась, ключи от машины. Подняла – от маминой. Мама их вчера весь вечер искала. Между большим и указательным пальцем елозила бумажку с адресом, пока не скрутила в шарик. Споткнулась о босоножки. Выпила минералки из стакана. Сняла мокрое платье, включила кондиционер и снова заснула.
