Проза жизни снова пересекла воображение Сергеева: приперлась на вскрытие и наша собственная княжна Людмила, мудрая и злободневная, как Всемирная организация здравоохранения. Она занимает весьма ответственную должность – заместителя по работе с медицинскими сестрами. Не понятна цель ее прихода на вскрытие. В ее выразительных глазах спрятана буйная саратовская хитринка, напоминающая о полном понимании значения Библейского греха и владении техникой политического расчета. Организаторский натиск у русской леди может затмить всю суету героев американского писателя Уильяма Сидни Портера, более известного отечественному читателю под псевдонимом – О.Генри.
С ней заодно решила проявить любопытство другая пассия: некую настороженность может вызвать ее сегодняшняя любознательность. У крашенной блондинки масса достоинств, а недостаток только один: дотошный психолог легко заподозрить душевный альбинизм, который, как чистый лист бумаги, легко заполняется любыми начертаниями судьбы. Именно из такой коварной белизны, если верить Ивану Тургеневу, происходил особый вид российских помещиц, которые, скучая, затевали губительные разборки с крепостным глухонемым мужиком. А распри эти, к сожалению, заканчивались утоплением безобидной собачонки с музыкально-саксофоническим именем Муму.
Имидж помещицы не умер вместе с октябрьским переворотом. Он продолжает лелеяться в современной больничной среде. Симптомы некоторого психофизиологического неблагополучия даже в таком дружном коллективе, конечно, может обнаружить психотерапевт с развитой фантазией и склонностью к поэтическим ассоциациям. На них натыкаешься сразу, как только входишь в обширное помещение клинической лаборатории.
Масштабами и формой оно напоминает арену Древне Римского цирка, где убивали львов и гладиаторов. В самый мрачный угол лабораторные пифии загнали своего единственного черница, ликом и манерами приближающегося к Сергию Радонежскому. Там он, безмолвный, пялится в микроскоп, о чем-то советуется с компьютером, и ласково поглаживает доверчивое серо-полосатое существо, похожее на заслуженную блокадницу.
Кошки безгранично отзывчивые на ласку зверьки. Но махровые берчисты, эти лабораторные курвы, готовы распять на огненном кресте своего единственного раба. Они доверяют ему сильно исхудавшее кошачье тело лишь в дни, когда у непорочного зверька заканчивается течка. Рефреном боли, сострадания, мужской солидарности стучат в сердце, как "пепел Класса", слова поэта: "Она, умевшая любить, так равнодушно обнимает. Она еще не понимает: меня забыть – несчастной быть".
Практически в любой службе больницы заметно чередование: белых и откровенно черных, складных и неладных особ. Имеются, безусловно, и свои легендарные личности, ставящие клинические рекорды и в хорошем, и плохом. Нет слов, они самоотверженно трудятся, честно отрабатывая хлеб с маслом, сплетничая, конфликтуя и попусту истощая здоровье.
Рутина всех уродует, но остаются и такие экземпляры, которые сумели выстоять и сохранить свой человеческий облик, женскую привлекательность. Сколько раз Сергеев, пока выработал иммунитет, ощущал энергетические разряды по всему телу и в специфических зонах при встрече с изучающим взглядом иной эльзасской блондинки с надежной анатомией и безупречной физиологией. Невольно унесешься мыслями в далекие земли, где проживают люди с очаровательным смешением крови – германской, французской, итальянской.
Такое смешение, как правило, дарит достойному мужчине плодородное семейное счастье: кучу здоровых, послушных детей, вкусные обеды и бытовую опрятность. О чем еще можно мечтать. Это вам не трагическая необходимость ежедневного общения с особами, скелеты которых изуродованы печатью татарского ига. Уже 600 лет коротконогие существа – сотоварищи лошадки Пржевальского – ковыляют по России. Тогда они покрывали безграничные степные расстояния, таща на себе свирепых лучников. Сейчас их природная свирепость перетекла в другой сосуд – они напрягают неуклюжие станы под тяжестью чрезмерной гордыни, фанфаронства, демагогии, карьеризма.
Но встреча с высокой и стройной почти натуральной блондинкой окупает все издержки демографического производства. Как славно, однако, что одна из ее прабабок умыкнула часть арийского генофонда. И теперь, страдающие повышенной сексуальностью одинокие мужчины могут, хотя бы умозрительно, не надолго, переноситься, например, в Hamburg.
Этот древний "город-земля", с населением более 1,6 миллиона человек, способен приковать к своим великолепным улицам, домам и площадям сердце заблудшего россиянина. Сергееву в голову, в воспаленный мозг, ударила струя воспоминаний об "ошибках молодости" – о далекой, но все еще не забытой волшебнице – Ирэне – белозубой, белотелой, белокурой! Их тайная любовь, бешено прорывавшаяся через трудности освоения немецко-русских словесных пар, так и осталась не разгаданной всевидящим оком Комсомольского прожектора того медицинского института, в котором им повезло набираться ума и делиться отчаянной страстью. Расставание с восторгами молодости были мучительными, а потому памятны поныне.
Уехав на родину, она вынуждена была переключиться на немецкого молодого физика, но он оказался даже не лириком, а интернациональным импотентом. Супружеское горе пришлось волочить Белокурой Ирэн по всей Германии, ее лучшим сексопатологам, как Иисусов крест. И будешь трепетно взывать к воспоминаниям, прощупывая взглядом плодородную блондинку – наследницу германских биологических традиций.
Здесь в России, она для приличия делает вид, что в своей лаборатории играет с цифрами, ладит несложные графики, увлечена компьютером. Но не простаки же кругом: можно понять, что ее предназначение – смущать и разбивать вдребезги сердца рыцарей, а не коверкать души оруженосцам. Ее миссия – делить ложе, а не колонки цифр, высекать энергию из коленопреклоненных, а не чиркать спичками над лабораторной спиртовкой.
Кто знает, по чьей сексуальной прихоти появилась на свет белокурая бестия, как залетела в чахлый болотистый Санкт-Петербург, где уже умудрилась ранить сердце неловкому российскому медведю. Может по вине ее предков прекрасный, ухоженный Гамбург – один из главных городов далекой Ганзы – и стал в 1510 году вольным имперским, а в 1815 – вольным мировым городом.
Но всему свое время и место: работать или шалить с музами – вот в чем вопрос?! Тому и другому необходимо отдаваться без остатка, без совмещения. Эдуард Багрицкий был прав: "От черного хлеба и верной жены мы бледной немочью заражены". А засушенным Пенелопам поэт еще в далекие революционные годы в "Птицелове" посвятил нежно-назидательные строки: "Марта, Марта, надо ль плакать, если Дидель ходит в поле, если Дидель свищет птицам и смеется невзначай"?
Сергеев остановил воображение, чуть было не выпрыгнувшее за пределы морга. Вовремя для того были найдены подходящие слова: "И свет светильника уже не появится в тебе; и голоса жениха и невесты не будет уже слышно в тебе: ибо купцы твои были вельможи земли, и волшебством твоим введены в заблуждение все народы" (Откровение 18: 23).
Словно дробь копыт дикого скакуна раздается стук каблучков и еще одно тело, спрятанное под элегантным белоснежным халатом, впорхнуло и приблизилось к столу скорби – секционному лежбищу. Сергеев заметил, что у него с возрастом и врачебным опытом появилась отвратительная, но необходимая, привычка глазами раздевать объект наблюдения. Сейчас это была заведующая пульмонологическим отделением. Он никак не мог вспомнить ее имя и фамилию, но всегда фиксировался при встрече на жгучей брюнетке (подкраска – хитрый прием, рассчитанный на молодых повес). Короткая грива удачно венчала шальную, изящную голову.
Это не женщина, а инструмент для вивисекции, решительной и хищной. Срезая взглядом верхушки голов клиентов, она пытливо вычисляет своего долгожданного берейтора. Но неконкретность гипнотических пассов лишает немногочисленные мужские особи остатков вигильности. Трудно понять подтекст ее взглядов – толи он бесцеремонно-оценочный, толи избирательно-сдержанный. От таких персон можно ждать чего угодно – оцепенение скромностью или поощрение раскованностью. Она представляется чем-то средним между "соблазнительницей леших" и "соблазненной ведьмой". Ясно, что бойкий персонаж выпрыгнул из рассказа "Олеся" Куприна, быстро подкрасив волосы.
Со свитой из ассистентов влился в общую массу белых халатов заведующий одной из клинических кафедр, расположенных на базе больницы, известный всему городу маститый профессор Кленорин Авде Абрамович. То был, бесспорно, знаменитый ученый, научные работы которого были в известной мере откровением в избранной специальности. Блестящий лектор и клиницист, врач от Бога, он привлекал массу слушателей на свои занятия и проводил их талантливо.
