Обе мои фаворитки — студентки. Кларе двадцать один, Диндине девятнадцать.
Кларина семья живет в Брешии. Отец — бухгалтер, мать — операционистка в банке. У Клары два брата-школьника. Она изучает английский и любит встречаться со мной, потому что каждая встреча — это возможность попрактиковаться. Надо сказать, что с момента нашего знакомства уровень ее владения языком значительно вырос. Клара — симпатичная девушка ростом метр шестьдесят пять, с каштановыми волосами, темно-карими глазами и длинными загорелыми ногами. У нее стройная спина и плечи, маленькие, но круглые ягодицы. Груди не представляют собой ничего выдающегося, она часто ходит без лифчика. В ней чувствуется определенный изыск, ведь она с севера.
Диндина — полная ей противоположность. В ней метр пятьдесят пять, она заносчива, темноволоса и темноглаза, как мавританка, с крепкими грудями и гладким, твердым животом. Ноги у нее на первый взгляд длиннее всего остального — Герардо говорит, она из тех девушек, у которых ноги из подмышек растут. Она далеко не так красива, как Клара, да и не так умна. Учится на социологическом. Говорит, что Клара — задавака с севера. Клара говорит, что Диндина — деревенщина с юга. Диндининой семье принадлежит небольшая ферма и несколько гектаров оливковой рощи между Бари и Матерой.
Работают они не каждый вечер. Как и я, они не подчиняются расписанию.
Если хотя бы одна из них на месте, я иногда остаюсь. Если нет — выпиваю пива с Марией и ухожу. Другие меня не интересуют.
Случается, что и та и другая на работе, тогда я ангажирую обеих сразу.
Поймите, я уже не молод. Свой точный возраст я называть не стану, просто скажу, что пламя еще теплится, но, чтобы вода закипела, иногда приходится его раздувать. Как в той угольной печурке из моего коттеджа в Англии.
Когда мы собираемся втроем, бывает очень даже весело. Я заказываю самую большую комнату в заведении, на верхнем этаже, с видом на узкую улицу. В этой комнате стоит капитальная кровать в два метра шириной, туалетный столик, большое зеркало и несколько деревянных стульев. Мы медленно снимаем друг с друга одежду. Клара никогда не позволяет Диндине раздевать себя, так что приходится мне. Диндина не так привередлива. Наверное, Клара действительно задавака, а может быть, она просто завидует Диндининой полной груди. Меня они разоблачают на пару.
— Ты что-то потолстел, — каждый раз говорит Клара.
Я качаю головой.
Мне нечего стыдиться своего тела. Всю жизнь я по необходимости держал его в хорошей форме. Когда я путешествую, то неизменно выбираю гостиницы с сауной и спортзалом для постояльцев. В Майами я жил в комнате, при которой имелся собственный спортзал. Если ничего такого под рукой нет, я обхожусь бегом. Охота на бабочек в горах — тоже неплохая тренировка.
— Ты ешь слишком много макарон. Тебе нужно жениться, чтобы жена приглядывала, как ты питаешься. Лучше всего… — голос Клары становится задумчивым, — на молодой, чтобы она о тебе заботилась. И еще, похоже, жизнь в Италии тебе не на пользу. Тебе надо переехать туда, где нет макарон, а вино стоит дорого.
Диндина не разговаривает. Она предпочитает сразу перейти к делу. Мы лежим на кровати, окно распахнуто, свет уличного фонаря полосками проникает сквозь закрытые ставни. Клара начинает с разговоров, а Диндина уже перешла к действиям — гладит мой живот, пропускает между пальцами волосы на груди. Целует мне соски, посасывая и покусывая, будто мышка грызет вафлю.
Клара целует меня в губы. Ее поцелуи всегда остаются нежными, даже в исступлении страсти. Она не проталкивает язык мне в рот, как это делает Диндина, а проникает туда тихо и незаметно. Я почти не чувствую его, пока он не соприкасается с моим.
Диндина первой забирается на меня. Она вытягивается во весь рост и, оставив соски, покусывает мочки ушей. Клара кладет руку Диндине на бедра, просовывает пальцы ей между ног и поглаживает сразу и мои ноги, и ее. Мне это всегда кажется странным — Клара не позволяет Диндине себя раздевать, но при этом ласкает ее и позволяет себя ласкать.
Я не могу позволить себе открытого проявления чувств, не при моем образе жизни. Когда даешь волю чувствам, риск возрастает многократно. Чувства порождают мысли, а мысли ведут к колебаниям, сомнениям и нерешительности. Я провел много часов, обуздывая свои чувства, и теперь пожинаю плоды. Я не позволяю себе кончить с Диндиной. Она это знает и не обижается. Получив свое, она соскальзывает на сторону и уступает место Кларе.
С Кларой все иначе. С Кларой я даю себе волю.
Я готов признать, что это излишество, одно из немногих, которые я себе позволяю.
Потом, когда первый голод уже утолен, полежав и отдышавшись, мы позволяем себе еще кое-какие шалости. В десять или около того — я в это время не смотрю на часы — мы одеваемся, и я веду их в пиццерию в конце Виа Ровиано. Приходится заказывать две бутылки вина: Клара пьет «Кьяретто ди челлатика», потому что оно с севера, из ее родной Ломбардии, а Диндина требует «Колатамбуро», потому что оно родом из Бари. Я выпиваю по стакану и того и другого. Диндина ест свою пиццу по-неаполитански так же, как занимается любовью, — деловито, не тратя времени на слова. Она человек действия. Клара заказывает Маргариту и много болтает. По-английски. Болтает обычно о пустяках, но это и понятно — кому же захочется после секса обсуждать важные вещи.
Когда все съедено, я расплачиваюсь. Девушки, не стесняясь, берут у меня деньги, потом мы идем к выходу. Прощаясь, Диндина целует меня так, как поцеловала бы дядюшку.
— Buona sera[50], — тихо шепчет она у самого моего уха.
Я улыбаюсь и по-родственному целую ее в ответ.
Клара тоже целует меня, но это поцелуй любовный. Она обнимает меня за шею, прижимается, губы к губам. У них вкус орегано, чеснока, красного вина. Каждый раз, когда мы целуемся на Виа Ровиано, я вспоминаю разлитую по бутылкам кровь на полках у Дуилио.
В эти моменты перед прощанием Клара всегда говорит о двух вещах. Во-первых, о том, на что потратит деньги. Будто бы кто-то спрашивает с нее объяснения, почему именно она со мной трахалась.
— Я куплю книгу, «Дикую розу» Айрис Мёрдок. — Или, например: — Я куплю новую перьевую ручку. «Пар-кер». — Некоторые слова, которых она не знает или в которых не уверена, она вот так вот делит на слоги. Иногда она говорит, явно стесняясь: — Теперь есть чем заплатить за жилье.
Вторая вещь — это попытка выяснить, где я живу.
— Пригласи меня к себе. Мы там продолжим. Без Диндины. И бесплатно! Просто потому, что я тебя люблю. — Или вот такой подход: — Плохо, что ты живешь один. Нужно, чтобы кто-то согревал постель. — Это продолжение все того же приема с хорошей женой и здоровым питанием.
Я всегда отказываю ей — вежливо, но твердо. Иногда она бурчит, что у меня уже, небось, есть жена, какая-нибудь старая вешалка, которая спит, скрестив ноги. Я качаю головой, и она знает, что я не вру. Пусть она и не профессиональная шлюха, но чутье у нее есть. Может, оно есть у всех женщин. Не мне об этом судить.
И все-таки, чтобы перестраховаться, я поворачиваю к северу, хотя живу к востоку от борделя, всего в нескольких улицах. Клара направляется на запад, в свою комнатушку рядом с казармами. Как только она скрывается из виду, я возвращаюсь на правильный путь. Она лишь один раз попыталась за мной проследить, и ускользнуть от нее было легче легкого.
Смотрю в свои записи: девяносто метров. Для кого-то большое расстояние, для пули — одно мгновение, за которое она может изменить ход истории. Сколь многое в прошлом изменилось за такой вот краткий миг. Сколько времени ушло у той техасской улитки калибром 6,5 миллиметров, чтобы добраться от окна книжного склада до шеи Джона Кеннеди? Сколько ушло у следующей, пробившей ему череп? Кратчайшие доли секунды, за которые мир успел содрогнуться, существование человечества повиснуть на волоске, а храм политики перемениться навеки.
Часто, когда я сижу на лоджии и свет проникает ко мне словно последние лучи жизни, я думаю о втором человеке, том, что стоял под деревьями на чахлой травке Дили-плаза, о призраке смерти при Освальде, духе уничтожения. Наверняка он тоже стрелял. Об этом написано во всех отчетах. Похоже, он не попал. А может, попал — Освальд же был неумехой и скверным стрелком. Кто знает? Кто-то да знает.
Оружие должно быть легким, по возможности небольшим, легким в сборке и разборке. Для поставленной задачи оно должно обладать большой прицельной дальностью и приличной скорострельностью. Пять секунд говорят о том, что цель, скорее всего, будет двигаться, причем быстро. И что-то надо делать со звуком выстрелов.
Целый день я обдумываю эту задачу, сидя на табуретке перед мольбертом, а потом — на лоджии, над которой заходит солнце. Непростая задача. И всего три недели.
Наконец я решаю взять «Сочими-821» и переработать. У него есть штатный глушитель, но он не подойдет. Придется делать новый. Мой заказчик не из тех, кто палит куда попало, а там уж как повезет; он, как и я, зависит от стечения обстоятельств. Поэтому и нужен оптический прицел.
