— Ну и чего ты хочешь-то, совета?
Ребров молчал. Он и сам понимал, что советовать в таком случае не всякий возьмется. А если и возьмется, так пользы от этого будет мало. Что может придумать, пускай и друг, но человек посторонний в этом деле. Деле, касающемся только двоих! Сергей поймал себя на промелькнувшей мысли — двоих? Нет, врешь, не двоих, а троих! В том-то вся и загвоздка, что троих. Поневоле он горько усмехнулся. Славка принял это на свой счет.
— Ну так если что — на меня рассчитывай всегда, — сказал он. — Помогу, коли смогу.
Ребров кивнул. Но как рассчитывать? Ведь не морду же бить Новикову они собираются! Рассчитывать в этом трудно, да и с чего начинать, где точка отсчета? Открываясь другу, Сергей подсознательно верил, что это принесет ему облегчение. Держать накопленное внутри себя было не под силу. Временами хотелось кричать от вынужденного бездействия или бежать туда, где сейчас была Люба. После Мишкиного письма все обострилось, на душе стало поганее — не помогали больше ни занятия, ни жестокие нагрузки, ничто! Он перестал доверять себе — казалось, выдержка оставляет его напрочь, что вот сейчас, в следующую минуту, будет срыв, и что тогда… Сергей не хотел даже думать об этом. Ему было все без разницы, выхода он не видел, будущее рисовалось в мрачных тонах. Порою приходила мысль, что ему, Сергею Реброву, в этом будущем места не будет.
_ — Знаешь, Серега, — сказал вдруг Хлебников, — а от разговора с Новиковым тебе не уйти.
— Черт бы его побрал! — процедил Сергей.
Им овладевало тусклое безразличие. Хотелось бежать, как бежал сегодня, как бегал все эти долгие дни, но бежать от самого себя — и чем дальше, тем лучше. Он устал от бесконечной борьбы, полем которой была его же душа. Последнее время все чаще и чаще в нее стали закрадываться сомнения: а люблю ли я ее? может, все лишь пригрезилось, может, все было обычным увлечением? или может, еще хуже — вклинился в чужую жизнь, перевернул все вверх дном, а сам попусту терзаюсь от надуманных чувств?
Сергей гнал от себя навязчивые мысли. Но они не уходили. И тут не мог помочь ни Славка Хлебников, ни кто Другой.
— И чем раньше ты с ним все обсудишь, тем… — Славка не договорил, лишь положил руку на плечо.
Сергей встал. Сунул руки в карманы брюк и отвернулся к окну. В эту минуту солнце, выглянувшее из-за, казалось, непроницаемой пелены, подмигнуло ему своим лучом — мол, все будет, как надо, все наладится, не печалься и скрылось снова за своей серой совсем не летней завесой.
Хлебников, наверное, неплохо отдохнул после пробежки. А может, просто у него было настроение и не было сна. Но в этот вечер Сергей узнал продолжение истории, столь от него далекой, чем-то завораживающей. И опять он видел все по-своему, будто в полузабытьи или же в фантастическом цветном сне…
…Вех очнулся в крепости на широком дворе, прямо под уходящей в небо зубчатой стеной. Снаружи доносился глухой шум, чуть слышный — будто отдаленный гул прибоя, в него вплетались отдельные крики, лязг металла. "Неужто битва все еще продолжается? — подумалось Веху. — Но почему же я здесь? Ведь я же был в самом первом ряду, около князя и Радомысла!" Он вспомнил, как бросил щит и устремился вперед.
Несколько раз взмахнул мечом, несколько раз опустил его и не без толку! А потом? Ничего последующего он не помнил.
Вокруг раздавались тихие сдержанные стоны, кто-то хрипел. Вех приподнял голову и увидел, что он лежит среди множества раненых на площади. Одни из лежащих пребывали в беспамятстве, другие сидели или лежали в самых разных позах, кто-то пытался встать. Всюду ходили болгарские женщины с кувшинами в руках, разносили воду, омывали раны…
Сделав усилие, Вех приподнялся, оглядел себя — вроде бы все было цело. Вот только левая нога выше колена была перетянута грубой холстиной и не ощущалась. Холстина побурела от запекшейся крови. Вех хотел подозвать женщину, напиться, расспросить. Но слабость бросила его на спину, а потом погасила свет в глазах — он впал в забытье.
Вечером пришел Радомысл. Почерневший, с горящими дикими глазами, он был словно в лихорадке — руки подергивались, по жилистому телу волнами пробегала дрожь.
— Ну что там?! — спросил Вех.
Радомысл махнул рукой, нахмурился.
— Начали дело, а кончить не смогли — ни мы, ни они. Видно, придется еще встретиться, потолковать!
Только теперь Вех заметил, что на груди Радомысла белела вовсе не рубаха, а такая же, как и у него, широченная холстина, обмотанная несколько раз вокруг туловища и над правым плечом, пропитанная кровью. В крепости было темно.
— Ты упал сам, — рассказал Радомысл. — Я поначалу подумал — от стрелы, как подрубило. Но потом разыскал когда тебя в поле, то увидел: в тебе не было ни кровинки, видать, все вытекло… Да ладно, не робей. Это часто бывает, в сече рану не сразу заметишь, а руда-то течет! — Он вздохнул, провел рук ой по бороде. — Нам повезло, двоим из всего десятка.
Сеча была лютой. Она не принесла победы ни одной из сторон. Но не напрасными были жертвы, армия базилевса обессилела и не могла уже решиться на штурм Доростола. То, что должно было случиться, случилось-началась длительная осада, противостояние силы, воли и выдержки.
После битвы ромеи отхлынули далеко назад, на холмы, и стали укреплять свой лагерь. На второй день хоронили убитых — и одни, и другие. Столкновений не было.
Всех восьмерых из своей десятки Радомысл отыскал сам. Сам и отнес их к погребальному костру — последнему пристанищу храбрых воинов на этом свете. Но поминки были недолгими.
На третий день снова вышли в поле. Лишь две трети русичей смогли встать в строй — так убавилось войско после первой битвы под Доростолом. И снова лилась кровь, снова железо ударялось о железо и тучи стрел застилали свет. Но и эта сеча не дала ответа — кто кого.
А Вех пролежал те дни без сознания. Пришел в себя лишь к концу третьего дня, когда стало ясно, что ни одна сторона не желает уступать другой, что начавшаяся осада будет суровой и немилосердной. Раненых на площади утроилось. Но здесь лежали лишь те, кто мог кое-как обойтись без постоянной помощи, самых тяжелых горожане разобрали по домам.
— Слушай, Радомысл, ты веришь, что мы вернемся отсюда? — спросил Вех, приподнимаясь на локте.
Радомысл долго молчал, потом сказал:
— Кто думает о возвращениях, тому, наверное, не надо было уходить из дому. Но скажу прямо, не верю!
Больше они не говорили.
Когда появился Святослав, над площадью пронесся радостный гул. Со стен вторили дозорные и боевая стража. Болгары высыпали из домов на площади и улочки, прилегающие к ней.
Князь шел бодро, откинув красное корзно за плечи. Сумрачность покинула его, усы раздвигала широкая улыбка, ободряющая и приветливая. Дойдя до центра площади, он остановился, поднял руку. Шум стих.
— Братья! — выкрикнул он. — Мы не разбили ромеев.
Они оказались достойным противником. Но победа наша! Его слова потонули в гуле одобрения. — Мы выстояли, и Дунай по-прежнему за нашей спиной. Теперь все в воле нашей — устоим ли до прихода подмоги? Устоим! Вы сами доказали свою стойкость!
Вех и сам знал, что из далекой русской земли должна была прибыть подмога — свежие рати. Но откуда ему было знать, что там у самих дела неважные, — печенеги, пользуясь отсутствием князя, стягивали в полянскую землю свои орды. Вновь там горели села и посады, вновь стоял плач над Русью.
Через еще два дня он начал ходить, поначалу опираясь на плечо Радомысла, а потом и сам. Смог даже забраться наверх, на стену.
С высоты было видно, как ромеи укрепляют свой лагерь. Одни огораживали его высоким частоколом, другие рыли рвы. Цимисхий опасался нападения русичей. Надежды спихнуть их в воды Дуная растаяли, как дым походного костра тает в черной пустоте ночного неба.
Повелитель могущественнейшей империи был бессилен перед небольшим войском "северных варваров".
А на пятый день после битвы воды Дуная, отделявшие осажденных от свободной, неподвластной Царьграду земли, почернели от ромейских галер — кольцо замкнулось. К византийцам начинали прибывать все новые и новые силы свежие, хорошо вооруженные.
— Надо опередить их, — говорил Радомысл, — выйти и еще разок помериться, чую, не выдержат, прорвемся!
Но Святослав решил с выборными иначе, стал думать об укреплении городка. Все, кто был свободен от несения сторожевой службы у ворот и на стенах, вышли за пределы крепости. Даже раненые и увечные, едва стоявшие на ногах, и те шли, чтобы хоть немного, но помочь делом.
Доростол стал опоясываться рвом.
Но не спали и ромеи. Их конные отряды всегда появлялись внезапно. Правда, близко подходить они не решались, но издалека железные наконечники стрел разили работавших. Лучники со стен прикрывали своих. И все же многие жизни оборвались в первый же день осадных работ.
