Пропев это и не ощутив нужной разрядки, она удаляется в сторону библиотеки, сверкая молниями и громыхая громом.
Она вешает на дверь табличку «Ушла топиться» и волочет велосипед со спущенной шиной в сторону дома. Насос помещен над центрирующей муфтой сидения и время от времени падает в песок. На пути ей встречается мудрый пролетарий, из тех, что какого угодно прохожего готовы научить быть смекалистым трудящимся, — так вот он, закусив фильтр у сигареты и болтаясь в своих резиновых сапогах, выдает:
— Манюня, у тя колесо на ободах! Покрышку покоцаешь!
Сказав это он удаляется, кажется, в направлении Зимнего или, быть может, броненосца Потемкина, у него много дел там и вообще, а Яся садится на землю и начинает в отчаянии опять прилаживать шланг к штуцеру, и у нее, конечно, ничего не получается, и она уже не бесится, нет, она просто тихо плачет. Рядом присаживается некто, какая-то тихая тень в панамке, с острыми локтями и пятидневной щетиной. Тень извлекает из своего рюкзака изоленту, что-то там подкручивает в нипеле, где-то прижимает, и в несколько энергичных качков доводит камеру до звенящей твердости. Затем быстрыми, ловкими ударами ладони возвращает перекошенную центрирующую муфту сиденья в рабочее положение, мурлыча под нос:
— Ну вот, пит-стоп пройден. Можно обратно на трек «Тур де Франс».
— Я на нем топиться еду, — признается Яся.
— Топиться — это хорошо, — бодро замечает незнакомец, что-то подвинчивая в «Орлике», доводя не доведенные производителем детали. — Древние белорусы верили, что утопленницы превращаются в русалок, а русалки — это, во-первых, красиво. Но древние белорусы не оставили инструкций о том, во что превращаются велосипеды после утопления. В кольцевой трал для сбора ламинарии? В гидродрагу? Вам ведь не хотелось бы жить на дне, прикованной к педалям ржавой гидродраги?
— Не хотелось бы, — вяло соглашается Яся.
— Тогда давайте-ка лучше я докачу велосипед до вашей штаб-квартиры, а по дороге расскажу вам, как прекрасна жизнь и как мокро под водой.
— Меня Яся зовут, — представляется Яся.
— Очень приятно! — незнакомец снимает панамку и кланяется.
Он черен от загара. Над его правой бровью — росчерк шрама в форме чайки. Ему все те же двадцать с небольшим.
— А ты помолодел. — Она смотрит ему прямо в глаза.
— А я думал, не узнаешь.
Яся, не отрывая взгляд, произносит, воспроизводя его интонации десятилетней давности:
— Добраться до Озера Радости очень просто — нужно сесть в лодку и плыть от Озера Сновидений по диагонали, но главное не спешить и не сбиться с дороги, ведь так ты попадешь в Озеро Печали… Знал бы, сколько раз я повторяла это про себя.
Он улыбается, опустив голову. Он волочет ее велосипед, держа его за сиденье — со стороны кажется, что велосипед катится сам, являясь немножко неуклюжим металлическим животным, верным другом человека. А мужчина просто держит руку на его спине.
— Я ведь всерьез думала, что Студиозус — это имя…
Он продолжает улыбаться себе в щетину.
— Как тебя сюда занесло? Чем ты тут занимаешься? Тут ведь нет ни одного шлагбаума?
Он оценивает шутку и смеется:
— Нет, тут я работаю по специальности.
— То есть бьешься лбом о какой-нибудь очередной гранит?
Он вздыхает:
— Беззаботная пора работы головой, ее лобной частью, позади. Настало взросление, когда востребованными оказываются исключительно руки. Мы работаем тут на курганах. Копаем, систематизируем.
— Так вы черные копатели? — ахает Яся.
— Нет. — Он задумывается. — Мы — белые копатели. Потому что, во-первых, с разрешения районного отдела культуры и идеологии. Вот, кстати, система! Министерство культуры и идеологии есть, а Министерства истории нет. Хотя история, в отличие от идеологии, тут присутствует великая. Во-вторых, потому что с научным консультантом. То есть со мной. Я слежу за тем, чтобы слои вскрывались последовательно. Кроме того, у меня с пацанами договор: вся труха, медь и бронза остается у них, они продают ее через интернет-аукционы, и так формируется наш бюджет. А все действительно ценное забираю я и продаю по госзакупу музеям. За копейки. Союз барыг и романтиков. С явной пользой для историко-культурного наследия.
Они доходят до общаги, и археолог закрепляет ее велосипед замком у столба.
— Пойдем, я тебе покажу наш цирк-шапито, — предлагает он.
Пара пускается в путь. Асфальт иссякает, и они бредут по уже успевшим устать от солнца и жары лугам. Яся думает о том, что подобная прогулка, среди цепляющихся за одежду репьев, в сопровождении стрекота кузнечиков и гипнотических волн, оставляемых на разнотравье овевающим холмы бризом, сродни путешествию через пустыню Мохаве с поправкой на наши широты: каждый должен пройтись так хоть раз в жизни, чтобы было что потом вспоминать, слушая любимую музыку в городе. Тропинка вскакивает на гору и дыхание быстро заканчивается.
— А ты был! Тут! В музее? — спрашивает Яся, запыхавшись. — Видел? Этот? Их… Эк-спо-нат?
— Ты про Агну? — Он садится на землю, приглашая передохнуть.
— Как ты ее назвал? — Яся устраивается рядом.
— У нее много имен. По одному на каждый из миров, к которым она относится. Но в мире людей ее звали Агна.
— Агна как агнец?
— Агна как Агна, — усмехается археолог. — Агнцами и теми, кто про них читал в Писании, в те времена, в тринадцатом веке, на этих землях разжигали костры, посвященные Перуну.
— Мне успели рассказать, что она была женщиной трагической судьбы. И несчастной в личной жизни.
— По Хронике Быховца, она была женой нальшанского князя Довмонта, которого, судя по всему, нежно любила. Хотя чувства, — добавляет он, подумав, — последнее, что остается в летописях. Смерть и убийства в большей степени заслуживают места на бересте, чем любовь и нежность. При этом Агна была сестрой Марты. По Галицко-Волынской летописи, — жены Миндовга. Слышала о таком? О Миндовге?
— Ну так, — пожимает плечами Яся.
— Ясно. Обычная история. Про Машерова знаем, про Ленина знаем, про Миндовга — нет. Миндовг был главным колдуном и общественным деятелем в нашей истории. Его хитрость и изворотливость до сих пор вынужден копировать любой правитель, пытающийся удержаться тут в седле. Даже Машеров. Даже Лукашенко. Особенно Лукашенко. Когда Миндовга прижали тевтонцы, прижали капитально, без вариантов, знаешь, что он сделал?
— Попросил у России дешевого газа? — пробует пошутить Яся.
— Нет. Умней. Он принял христианство. Тевтонцы пришли валиться с язычниками во имя Христово. Так вот, поняв, что их не победить силой, он сам встал под флаги Христовы. И тевтонцы вынуждены были уйти. Тогда воевали не за нефть, как сейчас. В смысле, воюют и тогда, и сейчас за территорию и контроль над ресурсами. Но раньше это маскировали христианством, сейчас — демократией и правами человека. Так вот, тевтонцы сильно обломались, потому что по нынешним раскладам эпизод равнозначен тому, как если бы Саддам за день до вторжения ввел в Ираке Пятую поправку, вышел на телеэкраны и спел «Precious Lord take my hand» и далее — весь spiritual gospel из репертуара преподобной Махалии Джексон.
— И что сделали тевтонцы?
— Ушли, — отвечает Ясин собеседник.
— Сейчас они обязательно нашли бы у Миндовга чертежи ядерной бомбы. Или химическое оружие.
— Это уже нюансы. — Он чешет щетину. — Что важно, так это то, что папа римский прислал новообращенному христианину корону. Миндовг стал королем. Первым и последним в нашей истории.
— А почему последним? — Яся срывает травинку и пробует ее жевать — стебелек оказывается сухим и невкусным.
— Потому что, после того как тевтонцы отошли на безопасное расстояние, Миндовг вновь перепрыгнул в язычество, — разводит руками знаток истории. — И сделал он это, не снимая короны. Ну и, чтобы закрепить успех, отжал себе в сожительницы супругу нальшанского князя Довмонта. Которая наверняка любила этого князя, пусть летописи об этом и умалчивают. Папе Римскому, отвечавшему за эмиссию корон, это очень не понравилось.
— В смысле как отжал? — не понимает Яся.
— А очень просто. Жена Миндовга умерла, на похороны приехала ее сестра, та самая. Наш «экспонат». Агна очень понравилась Миндовгу. Почему понравилась, догадаться не сложно — ты ее видела. Ну и все: понравилась — бери. Потом объяснил, что сделал это по распоряжению покойной. Мол, та не хотела незнакомой мачехи своим сыновьям. Распоряжение, ясно, было устным, и его никто не видел.
— Дико, — коротко отзывается Яся. — А что сделал муж Агны?
— Все просто. Он его убил.
— Кого? Кто?
— Довмонт — Миндовга. Хотя, конечно, должно было быть наоборот. Всегда умерщвляй мужа, чью жену отжимаешь — этому нас учит история начиная с Древнего Рима. — Археолог потягивается и блаженно падает назад, в траву. — А чтобы отомстить за поруганную честь, Довмонт порубил еще и тех самых сыновей, для которых Агна должна была заменить мать, Марту.
