— Никто не вправе мешать людям выражать свои мысли, — продолжал алькальд, разрывая картонное объявление. Выбросив куски в мусорную корзину, он пошел вымыть руки.
— Вот видишь, Гуардиола, — назидательно сказал судья Аркадио, — что значит строить из себя дурачка.
Алькальд поискал парикмахера глазами в зеркале, — тот был поглощен работой. Вытирая руки, он не спускал глаз с брадобрея.
— Разница между раньше и сейчас заключается в том, — сказал он, — что раньше заправляли политики, а сейчас — правительство.
— Слышал, Гуардиола? — осведомился судья Аркадио с густо намыленным лицом.
— Разумеется, — отозвался парикмахер.
Выйдя на улицу, алькальд подтолкнул судью Аркадио в направлении суда. Под непрекращающимся моросящим дождем улицы, казалось, были покрыты мыльной пеной.
— Я всегда считал, что в этой парикмахерской гнездо заговорщиков, — сказал алькальд.
— Дальше разговоров, — сказал судья Аркадио, — дело не идет.
— Это-то меня и настораживает, — отпарировал алькальд. — Уж очень они покладистые.
— В истории человечества, — назидательно сказал судья, — среди заговорщиков не было ни одного парикмахера. И наоборот, не было ни одного портного, который бы не был заговорщиком.
Алькальд не отпускал руку судьи Аркадио, пока не усадил его во вращающееся кресло. Зевая, в контору вошел секретарь. В руках у него был напечатанный на машинке лист.
— Итак, — сказал он алькальду, — начнем работать.
Алькальд сдвинул фуражку назад и взял лист:
— Что это такое?
— Это судье, — сказал секретарь. — Список лиц, на кого анонимки не появлялись.
Алькальд в растерянности посмотрел на судью Аркадио.
— О, черт возьми! — воскликнул он. — Значит, и вы занялись этой ерундой?!
— Ну, решил прочитать как бы детектив, — стал оправдываться судья.
Алькальд прочитал список.
— Ему нет цены, — принялся объяснять секретарь, — наверняка автор анонимок — один из них. Логично?
Судья Аркадио забрал у алькальда список.
— Он круглый дурак, — сказал он, обращаясь к алькальду. А потом — секретарю: — Если я — анонимщик, то, чтобы отвести от себя всяческие подозрения, в первую очередь наклею анонимку на свой собственный дом. И спросил у алькальда: — Вы согласны со мной, лейтенант?
— Это проблемы жителей, — ответил алькальд, — пусть они сами их и расхлебывают. И у нас, судья, голова об этом болеть не должна.
Судья Аркадио разорвал лист, скатал в шарик и выбросил во двор:
— Разумеется.
Но раньше чем судья ответил, алькальд уже забыл об инциденте напрочь. Опершись ладонями о письменный стол он сказал:
— Итак, мне нужно, чтобы вы покопались в своих книгах и ответили мне на такой заковыристый вопросик: в связи с затоплением нижних кварталов тамошний народ перенес свои дома на принадлежащие мне земли за кладбищем. Что я должен делать в этом случае?
Судья Аркадио улыбнулся.
— Чтобы ответить на этот вопросик, не нужно даже заходить в контору, — сказал он. — Проще пареной репы: муниципалитет отдает земли поселенцам и выплачивает соответствующую компенсацию тому, кто докажет документально, что эти земли принадлежат ему.
— У меня есть все необходимые бумаги, — сказал алькальд.
— Тогда остается только назначить экспертов для оценки, — сказал судья. — А заплатит муниципалитет.
— А кто их назначает?
— Вы сами и можете их назначить.
Поправляя кобуру револьвера, алькальд направился к выходу. Глядя ему вслед, судья Аркадио подумал: жизнь — это всего лишь нескончаемый ряд счастливых возможностей выжить.
— Не следует нервничать по такому пустяковому делу, — еще раз с улыбкой сказал он.
— А я и не нервничаю, — серьезно ответил алькальд, — но от этого оно не перестает быть щекотливым.
— Все верно, но сначала нужно назначить поверенного, — неожиданно вклинился в разговор секретарь.
Обратившись к судье, алькальд спросил:
— Действительно нужно?
— При чрезвычайном положении в этом нет абсолютно никакой необходимости, — объяснил судья, — но, разумеется, если делом займется поверенный, ваше положение будет вовсе неуязвимым, тем более что вы — собственник спорных земель.
— Тогда надо его назначить, — сказал алькальд.
* * *
Не переставая наблюдать за грифами, дерущимися из-за чьих-то внутренностей посередине улицы, сеньор Бенхамин сменил ногу на подставке чистильщика. Он следил за неуклюжими движениями этих важных и церемонных птиц, с похожим на гофрированный воротник оперением на шее, словно исполнявших старинный танец, и поражался удивительному сходству с ними людей, когда те облачаются в Прощеное воскресенье в подобные оперению этих стервятников маскарадные костюмы. Мальчик-чистильщик, смазав светлым кремом другую туфлю, снова ударил рукой по ящику, приглашая к смене ноги.
В былые времена зарабатывавший на жизнь составлением всевозможных прошений, сеньор Бенхамин никогда и никуда не спешил. В его лавке — а он ее сентаво за сентаво проел, остались лишь галлон керосина и связка свечей — время текло незаметно.
— Хоть и дождь, а все равно жарко.
Но с этим сеньор Бенхамин согласиться не мог: на нем был льняной костюм без единого пятнышка пота, — а у мальчонки вся спина была уже мокрая.
— Жара — это вопрос состояния ума, — сказал сеньор Бенхамин. — Все зависит от того, обращать на нее внимание или нет.
Мальчик ничего по этому поводу не сказал. Он снова ударил по ящику, и минуту спустя работа была закончена. Пройдя внутрь своей мрачной лавки, заставленной пустыми шкафами, сеньор Бенхамин надел пиджак и соломенную шляпу. Прикрываясь от мороси зонтиком, он перешел улицу и постучал в окно стоявшего на другой стороне дома. В приоткрытое окошко выглянула девушка с очень бледной кожей и черными как смоль волосами.
— Добрый день, Мина, — сказал сеньор Бенхамин. — Ты еще не собираешься обедать?
Мина сказала, что нет, и открыла окно настежь. Она сидела у большой корзины, полной проволоки и разноцветной бумаги. На коленях у нее лежали клубок ниток, ножницы и незаконченный букет из искусственных цветов. Проигрыватель был включен, звучала какая-то песня.
— Будь добра, присмотри за лавкой, пока я не вернусь, — попросил сеньор Бенхамин.
— Вы надолго?
Сеньор Бенхамин с напряженным вниманием слушал песню.
— Я к зубному, — ответил он, — через полчаса буду здесь.
— Ну тогда ладно, — согласилась Мина, — а то эта слепая не выносит, когда я подолгу стою у окна.
Сеньор Бенхамин уже не слушал пластинку.
— Теперешние песни все на одно лицо, — выразил он свое мнение.
Мина поднесла законченный цветок к верхнему краю длинного стебля, сделанного из обвитой зеленой бумагой проволоки. Она прикрутила его и замерла, очарованная совершеннейшим созвучием цветка и музыки, звучавшей с пластинки.
— Вы не любите музыки? — спросила она.
Но сеньор Бенхамин уже ушел, обходя дерущихся грифов на цыпочках, чтобы не спугнуть их. Мина взялась за работу вновь лишь тогда, когда увидела, что он постучал в дверь к зубному врачу.
— По моему мнению, — открывая дверь, сказал врач, — у хамелеона чувствительность — в его глазах.
— Возможно, — согласился сеньор Бенхамин. — Но вы это к чему?
— А по радио только что говорили, что слепые хамелеоны цвета не меняют, — объяснил дантист.
Поставив в угол раскрытый зонтик, сеньор Бенхамин повесил на гвоздь пиджак и шляпу и сел в кресло. Врач сбивал в ступке розовую пасту.
— Теперь о многом говорят, — сказал сеньор Бенхамин.
Не только здесь, но и в любой другой обстановке он всегда говорил с налетом таинственности.
— О хамелеонах тоже?
— Обо всем.
Врач с подготовленной для слепка пастой подошел к креслу. Сеньор Бенхамин вынул треснувшую вставную челюсть и, завернув ее в носовой платок, положил на застекленную полку, висевшую рядом с креслом. Беззубый, узкоплечий и тонкокостный, он чем-то напоминал святого. Заполнив ему розовой пастой рот до самого неба, врач приказал сжать челюсти.
— Так будет спокойней, — сказал он, глядя ему в глаза, — а то я ведь трус.
Сеньор Бенхамин попытался было что-то сказать, но дантист зажал ему рот. «Нет, — подумал Бенхамин, — это совсем не так». Как и все, он знал, что только зубной врач, единственный из приговоренных к смерти, не покинул свой дом. Ему изрешетили пулями стены, дали сутки для отъезда из городка, но сломить его так и не удалось. Врач перенес кабинет во внутреннюю комнату и продолжал, не теряя самообладания, работать — пока не прошли эти длинные месяцы террора, — с револьвером под рукой.
Пока шла работа, дантист видел, как в глазах сеньора Бенхамина нет-нет да и вспыхивал один и тот же вопрос, только окрашенный большей или меньшей тревогой. Но, дожидаясь, пока затвердеет масса, врач не разрешал ему открыть рот. Потом извлек слепок.
