Европа
Был вечер ноябрьского вторника. Донья Ана, хозяйка, несколько дней назад уехала в Англию навестить своих родителей. Сан и Хоана убирали кухню после ужина, когда вошел дон Жоржи. Он поздоровался с ними и замешкался на минуту. Потом он подошел к Хоане:
— Ты, я вижу, немного устала, — сказал он ей.
— Нет, хозяин, я в порядке…
— Иди в свою комнату. Пусть Сан останется и закончит.
Хоана испугалась, что ее сочтут больной и выгонят на улицу, как шелудивую псину, поэтому попыталась возразить:
— Но, хозяин, со мной ничего такого…
— Ну же, успокойся, от того, что ты разок ляжешь спать пораньше, дом не обрушится.
Хоана не стала препираться. Поблагодарила, попрощалась и поднялась в комнату в мансарде, немного обеспокоенная внезапной прихотью дона Жоржи.
Он налил себе стакан молока и облокотился на стол. Сан продолжала мыть посуду. Она чувствовала себя неловко, так, как всегда, когда хозяин оказывался поблизости. Как будто она слышала внутренний голос, предупреждавший ее о возможной опасности. Сан приписывала это непривычке общаться с мужчинами и делить с ними одно пространство. Тем не менее, она не могла избежать неприятного чувства. Сан ускорилась, чтобы побыстрее закончить.
Внезапно она почувствовала, как что-то очень горячее трется об ее ягодицы и ощупывает их. Она не успела понять, что происходит. Сан развернулась, и тогда это что-то, пылающее и липкое стремительно накинулось на ее грудь. Руки дона Жоржи прикасались и щупали ее. Мужчина бормотал что-то невнятное, и его голова приблизилась к лицу Сан с очевидным намерением поцеловать ее. От него несло спиртным, его дыхание было смрадным испарением грога, который он, очевидно, распивал в одиночестве в гостиной. Сан толкнула его и побежала искать убежища в каком-нибудь углу кухни, как будто если она прислонится спиной к стене, станет неуязвимой. Но хозяин снова накинулся на нее с нервно дрожащими и быстрыми руками и глазами, затуманенными похотью. Девушка снова ускользнула, пытаясь добраться до двери. Он был быстрее, и ему удалось прижать ее к холодильнику. Тогда хозяин поцеловал ее, силой пытаясь просунуть свой язык между крепко сжатыми губами, запустил руку ей под платье и схватил за грудь, причинив боль.
Сан почувствовала, как рвотные позывы поднимаются из желудка. Заметив ее судороги, мужчина отпустил ее и быстро отошел, боясь, что ее стошнит на него. Девушка пыталась сделать глубокий вдох. Дон Жоржи, похоже, снова взял себя в руки. Он провел рукой по волосам, убирая их с лица, и посмотрел на нее с расстояния.
— Что с тобой? — спросил он, и его голос прозвучал сердито.
Сан чувствовала только омерзение, вызванное этим неожиданным нападением, потными руками, прикасавшимися к ее коже, зловонным ртом возле ее губ. Ей не было ни страшно, ни стыдно. Она хотела только, чтобы этот мужчина перестал ее трогать, чтобы прийти в себя, чтобы желудок успокоился, а легкие снова дышали спокойно:
— Не подходите ко мне, — ответила она, — никогда больше не приближайтесь.
— Подумаешь! Пищи-ка на святошу… Разве не ты прохаживалась передо мной все эти годы почти голышом, в этих платьях, которые облегают все тело?.. А теперь ты строишь из себя недотрогу? На что ты рассчитывала?.. Разве ты не этого хотела?..
Сан ощутила негодование. Она всегда была стыдливой. Ей не нравилось показывать свое тело, хотя она не могла избежать того, что, по мере взросления, оно выделялось под ее одеждой, округлое и упругое. Но она никогда не красовалась перед ним, похваляясь красотой своих бедер. Она даже не кинула ни единого взгляда на этого мужчину, перед которым обычно опускала глаза из застенчивости. Сан не знала, что значит вызвать желание. Ей было всего тринадцать лет, когда она пришла в этот дом, и теперь, в семнадцать, секс оставался для нее неизведанным желанием, о котором она лишь догадывалась по рассказам подруг. В последние недели она несколько раз встречалась на танцах с парнем, который ей нравился. Но самое большее, о чем она иногда мечтала по ночам, ложась уставшей в постель, перед тем, как закрыть глаза, это как он берет ее за руку. Ощущение ее руки, трепещущей в руке молодого человека, и эмоции, вызванные этим образом, были самым близким к тому, что для нее означало сексуальное желание. В этой области Сан была еще девочкой. Но зато она очень хорошо понимала, что извращенный взгляд дона Жоржи видел ее не такой.
— Я никогда не делала ничего плохого! — прокричала она хозяину. — Если вам так показалось, вы сами виноваты.
Поведение Сан не оставляло сомнений. Он как будто понял, что ошибся. Повернулся и поправил одежду, которая была в беспорядке после столкновения. Потом снова посмотрел на нее долгим взглядом, как будто пытался принять решение. На этот раз она не опустила глаза. Сан знала, что победила этого человека, не вызывавшего в ней никакого уважения. Никакого страха. Только презрение, а также омерзение, от которого ее все еще тошнило.
— Ладно, — сказал он своим покровительственным тоном, каким здоровался с прислугой по утрам. — Это было недоразумение. Думаю, я выпил лишнего. Давай забудем с тобой о том, что произошло, договорились? Я уверяю тебя, что это больше не повторится. И не говори ничего хозяйке. В любом случае, она тебе не поверит.
И ушел. Он убрался из кухни, даже не попросив извинений, делая вид, что он все еще хозяин ситуации, хозяин и господин в доме.
Сан закончила мыть посуду и убирать. Потом поднялась в свою комнату и спешно собрала сумку со своими вещами. Ей ни минуты не хотелось оставаться там и снова подвергнуться возможности повторения произошедшего. Она не могла смириться с мыслью о том, что снова увидит этого мужчину и будет вынуждена вспомнить об этом случае. Хоана пошевелилась в своей постели, но не проснулась. Девушка спустилась по лестнице на цыпочках, чтобы дон Жоржи не узнал об ее уходе. Проходя мимо детских комнат, Сан почувствовала желание зайти и поцеловать их, поблагодарить за все хорошее, что они ей дали в те годы, и объяснить им, что, хотя она уходит, она их все равно любит. Но поняла, что если зайдет, никогда не сможет покинуть дом. Она увидит, как они спят, положив свои чудесные головки на подушку, витая в красивых снах, спокойно ожидая, что наступит утро, и она придет их будить, и тогда она не сможет их бросить. Поэтому Сан прошла по коридору вперед, закусив губу и сдерживая слезы, чувствуя, как позади остается большая часть ее самой, как будто она меняет кожу. Это было больно.
Сан провела ночь, лежа на пляже, подложив сумку под голову вместо подушки, плача, чувствуя, как тоска по детям душит ее, и думая, что ей делать. У нее было два варианта: найти новую работу или вернуться в Кеймаду с опущенной головой, потерпев поражение, и выживать там, как сможет, с помощью Ховиты. Когда рассвело, она отправилась в район Плату и стала искать пансион. К счастью, она еще не отправила ни своей матери, ни старухе часть жалованья за предыдущую неделю, поэтому у нее была возможность оплатить свой ночлег, пока она не примет решение. Ей нужно было поспать. Сан нашла дешевую гостиницу и поселилась в темной и нагретой комнатке, в которой она хотя бы чувствовала себя защищенной. Девушка съежилась на кровати. У нее не было сил. Впервые в жизни она столкнулась с домогательствами, с желанием другого человека овладеть ей, и, хотя она победила, этот опыт оставил в ее сознании болезненный след. До этого момента она была очень доверчивой. Она росла, считая, что подавляющая часть людей имеет добрые намерения, а плохого человека можно определить по внешнему виду, как будто во взгляде и в голосе у таких людей было клеймо, что-то неосязаемое, но реальное, отличавшее их от обычных людей. И если быть внимательной, можно раскусить их до того, как им удастся причинить тебе вред. Теперь Сан поняла, что это было не так. Даже такой любезный и доброжелательный человек как дон Жоржи мог прятать внутри чудовище, которое вырвалось на свободу в самый неожиданный момент, как внезапное извержение вулкана. Девушка не знала, стоит ли продолжать верить во всех подряд. Но она не хотела допустить, чтобы этот случай вызвал в ней страх. Она не хотела превращаться в подозрительного человека, который идет по жизни на цыпочках. Возможно ли было оставаться наивной и в то же время осторожной?
Перебирая в голове эти мысли. Сан уснула и проспала много часов до рассвета следующего дня, несмотря на поток людей, которые поднимались и спускались по лестнице пансиона и ходили по коридорам. Несмотря на батуке и самбуны, звучавшие в тот вечер на улицах района, и на стук и крики блаженства, издаваемые парочкой в соседнем номере на протяжении всей ночи. Сан спала, не видя снов, без прошлого, без будущего, беззаботно, и это позволило ее телу и голове покинуть на время мир и отдохнуть.
Когда она проснулась, решение уже было готово: хотя в тот момент ей именно этого больше всего хотелось — знакомые голоса, старый пейзаж с черной лавой и красноватой почвой, гордая и одинокая драцена возле часовни, скромное плодородие огородов, — она не могла вернуться домой. Не из-за гордыни, не из нежелания признать то, что у нее не все удалось. Она просто боялась слишком привыкнуть к простоте жизни в знакомых местах, в местах, где она без боязни может распространить свою власть, всегда зная, куда приведет ее каждый последующий шаг, что встретит ее взгляд, если будет направлен на север или на юг. Какие запахи она будет ощущать в том или ином месте этого пейзажа: кукурузные лепешки, выпекаемые на огне в деревне, кислая земля, в которой валяются дети, смрадный грог у стариков, дождь, который быстро начинался, когда дули пассаты… Если она вернется, возможно, она останется там навсегда. А она не хотела оставаться. Не хотела привыкать, ограничиться выживанием, ухаживая за огородом или занимаясь шитьем платьев для женщин из Карвоэйроса, и найти мужчину, который не был бы слишком плохим. Построить дом и обосноваться там как в логове, неподвижно, словно парализованная, рожая детей, которых едва сможет прокормить, которым никогда не сможет оплатить учебу, которые, наверное, не смогут перенести лихорадки и диареи. А потом, когда в один из дней придет смерть, оглянуться и подумать, что ее жизнь ничего не стоила, что это пустота, абсурдная бессмысленная дыра, меньше, чем щель в воздухе от взмаха воробьиного крыла, меньше, чем след на земле от муравьиной лапки. Она никогда не станет врачом, но Сан хотелось, чтобы ее жизнь имела какую-то ценность, чтобы хоть кто-то тосковал по ней, когда ее не станет, и ощущал тяжесть ее отсутствия.
