— Откуда такая точность? — Никифор нахмурился. — Опять опыты на себе ставите?
Великан натянул на ладони рукава своего драного свитера, но Майка успела заметить на руках красные пятна. «„Бурей“ обжегся! Бедненький!» — пожалела девочка безрассудного мастера.
— Как дитя, честное слово! — Никифор зафырчал. — Никакой заботы о коллективе. Где мы другого специалиста возьмем, если вы однажды доиграетесь? Вы мне этот многоложный героизм во имя прогресса оставьте!
— Что бы я?! — надулся Алексей. — Никогда! — и хитро подмигнул девочке.
Никифор сделал вид, что не заметил. Храбрый мастер вновь принялся зачитывать рецепт:
— Использование желательно разовое. При повторном приеме чувствительность к снадобью снижается, нужно увеличивать дозу. Не рекомендуется.
— Просто, как все гениальное, — отозвался Никифор, задумчиво пощипывая бородку. — А что «Блюбка»?
— А то! — улыбнулся мастер.
— Ну, взболтайте, — сказал Никифор.
Леша подошел к своему захламленному верстаку, взял из стакана трубочку-тростинку и помешал ею в большом глиняном горшке, стоявшем там же.
— Блюб-лю, — ответил тот.
Заглянув вовнутрь сосуда, Майка увидела текучую светло-розовую массу.
— Воспитательный бульон. Коротко «Блюбка», — шепнул Никифор. — Показывает наивозможные будущие.
Леша вынул трубочку, приставив к губам, подул: на другом ее конце запузырился чудесный шар.
— Латерна-магика, — шепнул Никифор.
Налившись лиловым, шар сорвался с кончика тростинки и замер прямо перед лицом Никифора. Тот дунул, — и по светлой поверхности побежали какие-то гибкие темные тени, потянулись разводы, заволновалась легкая рябь.
— Неплохо, — полюбовавшись, сказал Никифор. — Но голосить рано. Без подробных испытаний не обойтись.
— Начинается, — лохматый великан был, кажется, разочарован. — Опять эти проверки подлинности, экспертизы соответствия, просчеты рисков, контроли качества, болтовня на всех уровнях, — Лысиков аж запыхтел от недовольства. — Пока мы тут думаем, наши заграничные коллеги уж триста раз права оформят, на контрольных экспонатах опробуют, в употребление введут и нам же впарят на невыгодных началах.
— Подумать все равно надо, — сказал Никифор.
Теперь он выглядел уже не веселым чудаком с портрета, а многомудрым Никифором Петровичем, кем по сути и являлся, но Майка об этом еще не догадывалась.
— Время уходит! Драгоценное время! — закричал Лысиков. — Промедление смерти подобно!
— Оно и будет смертеподобием, если мы поспешим, — покачал головой Никифор. — Выход из себя — материя тонкая, могут быть необратимые последствия. Вы готовы нести бремя ответственности, если дароносец выйдет, а назад не придет? — Никифор колюче глядел на Алексея. — А если он, наоборот, испугается и навсегда в себе замкнется?
— Какие силы пропадают! — застонал мастер Леша.
— Они ждут своего часа, — поправил Никифор. — Нужно уметь обращаться с огнем, а пока вы только руки шпарите, — он ткнул пальцем в пузырь. Раздался легкий хлопок. Шар-провидец лопнул, а с ним, кажется, лопнул и предмет спора.
Алексей пожал плечами, похмыкал, но дальше пререкаться не стал.
— Лежанка готова? — спросил Никифор.
— Обижаете, — буркнул мастер Леша и кивком пригласил следовать за ним.
Они прошли через залежи разного хлама, и острого, и кривого, — и очутились перед странным креслицем.
Сделанное из черной кожи, оно было устроено так, что расположиться в нем можно было только полулежа.
Креслице было обращено к стене, изображавшей ночное звездное небо.
— Что ж, — Никифор потер ладони. — Давайте приступим!
Но тут раздался скрип, в приоткрывшуюся дверь скользнула полоска света.
— Только ее нам не хватало, — оглянувшись, пробормотал Леша.
На сей раз голос его звучал опасливо. Мастер-великан не боялся дел, но это не означало, что он не ведал робости.
— Никифор Петрович, дорогой, где же вы ходите, когда вас из Покоев вызывают?! Они там спрашивают, поспеваем ли?..
В мастерскую заглядывала женская голова. На светлой кудрявом темечке каким-то чудом удерживалась черная тюбетейка, расшитая бисером. Женщина была та самая — которая некоторое время назад так споро делилась «Справедливостью».
Никифор досадливо поморщился.
— Пойдемте же, ждут вас! — дверь распахнулась и блондинка показалась целиком — ряженая в тесноватый розовый костюмчик, от чего желтые ее волосы будто еще больше побелели, а вздернутый нос, утопавший в безмерном море щек, вскинулся еще выше, притворяясь коротеньким веснушчатым рыльцем.
— Я, конечно, сказала, что все в ажуре будет, а сама изволновалась: вдруг неправду изрекла, служебный долг преступила, — придвигаясь к Никифору, и его тесня, толстушка в тюбетейке тараторила встревоженной сорокой.
Разномастные емкости в мастерской предупреждающе загудели, а клубы махрового трубочного дыма, испускаемые великаном, будто потемнели, суля громы-молнии.
— Я свяжусь, — пообещал Никифор, явно желая отправить болтушку восвояси.
— Когда? Надо срочно!
— Попозже, — отступил бородач. И куда девалась его прежняя строгость?
— Нельзя попозже, я свою профессиональную честь в залог оставила, что вы моментальный ответ дадите. Беспокоятся там! — белокурая толстушка звякала и толкалась, как зубная боль.
— Хорошо-хорошо, — виновато глянув на Майку, Никифор пообещал «на пять сек» и, мелькнув напоследок авоськой со «Справками», покинул мастерскую под конвоем приставучей блондинки.
— Верхоглядка, — произнес ей вслед мастер. — Только и знает, что кудахтать, — он передразнил, — «Верхи ждать не могут, низам поспешать велят».
Лысиков относился к толстушке без особой нежности.
— Она кто? — спросила Майка.
— Савонаролова? — мастер пожал плечами. — Ноль при палочке. Большой, круглый ноль. Официально значится помощницей Никишки, а на деле — служка при дворе Ея Преосвященства, первая крикунья и визжалка. Вечно сама не своя.
— Если она чужая, то ей, наверное, незачем здесь быть? — осторожно предположила Майка.
— Это ты, детка, пока чужая среди своих, — сказал мастер Леша. — А она уж давно среди чужих своя собственная. Давно и надолго, как зима на Северном полюсе.
Майка хихикнула. Пышущая здоровьем блондинка уж совсем не тянула на звание Снежной королевы.
— Савонаролова — тетка вздорная, но, увы, не случайная, — со вздохом сообщил Лысиков. — Приходится мириться.
От всех этих сложностей у Майки в голове завертелась вьюга.
— Ну, что ж, детка, пока шеф вершки тревожит, мы корешками займемся. Зрить в корень будем — огородик мой прополем. Редиске соками наливаться пора, сорняк колосится…
— У вас дача? — осведомилась Майка.
— Ага, на трех квадратных метрах, — хохотнул мастер. — Зреет ботаника, без всякой химии. Урожай невелик, да овощ неказистый бывает, зато каждому свое место определено. По справедливости.
— Огурцы-помидоры? — уточнила девочка. У нее был небольшой огородный опыт. Спросила то, что знала.
— И они есть, — подтвердил великан. — И огурки, и помидорки. Бывает к осени парочка наливается.
— Всего две штуки? — Майка удивилась.
— Отчего? Может и пяток. Мне хватает, я ж не жадный. Не за урожай тружусь, а за интерес.
Майке полегчало: огород у кудлатого гиганта, выходит, маленький, а значит и работы немного. Она никогда не пропалывала грядок, но от Верки слышала, что это страшно изнурительный труд.
— А что надо делать? Рвать чего-нибудь?
— Э, нет, торопыга, — сказал мастер. — Зачем рвать-калечить? Лечить будем.
— Кого лечить?
— Ясное дело кого, — сказал Лысиков. — Бурьяны разные, ковыль перекатный, чертополох…
Названия были такие колючие, что даже городской девочке стало ясно, о чем идет речь:
— Они же сорняки!
— Ну, это как сказать…
Сейчас — с трубкой-пыхтелкой, в потрепанной одежде, со взлохмаченными волосами и лукавой усмешкой — мастер-великан был похож на ярмарочного шутника, который всегда прячет шарик под другим наперстком — не под тем, на какой показываешь.
— Я перевоспитываю сорную траву в культурные растения. Прививаю подлинные ценности.
— Разве так можно?
— Почему вам можно, а нам нет? — мастер обиженно запыхтел трубкой. — Вы, вот, медведей на велосипеды сажаете, а я сорняк от злых привычек избавляю. Совершаю благое дело.
Он подошел к стене со звездным небом, толкнул ее в условленном месте, и та поехала наверх, открывая взорам небольшую каморку.
Внутри стоял стол из грубых досок, на которых в беспорядке высились коробки, горшки и ящики с разной зеленью. Низко подвешенные лампы, заливали грядки ровным светом.
