Сугэ испуганно вздрогнула, но, пересилив себя, встала и медленно подошла к зеркалу.
– Ох, оно такое тяжелое! Да и не умею я держаться с таким достоинством, как ты. По-моему, оно мне не к лицу.
– Неправда, оно тебе очень идет! Ты такая хорошенькая! И выглядишь намного лучше, чем молодая хозяйка.
– Правда? – с сомнением в голосе спросила явно польщенная Сугэ. Она поправила воротник и стала задумчиво изучать свое отражение в зеркале. Да, ей следовало бы всегда носить красное: лоб и щеки порозовели, засияли нежной, теплой жизнью.
Сугэ и Юми…
Первую купили за деньги для любовных утех; вторую наняли в дом на работу и возвысили до статуса наложницы… Милые, прекрасные, они тоже мечтали о брачной церемонии, о сказочном женихе, о шуме и блеске и конечно же безумно завидовали той, которая сейчас была окружена всеобщим вниманием, той, которая стала законной женой.
Они завидовали, сами не зная чему, совершенно не представляя себе, что такое брак. Они просто не успели познать этот мир. Их вырвали из наивного детского неведения слишком юными, неокрепшими, чистыми девочками.
Сиракава разбудил в девочках женщин. Они взрослели в стенах его дома.
– Гм, странно, можно подумать, что это кимоно взяли из ломбарда. Смотри, красная подкладка рукава сильно потускнела, – удивленно проговорила Юми, внимательно разглядывая наряд. – Кто-то его уже носил, да? Я думаю, если кимоно попало в ломбард, значит, невеста, которой оно принадлежало, так и не обрела счастья.
– Нашу невесту тоже не ждет безоблачное будущее, – вздохнула Сугэ, снимая кимоно. Конечно, нельзя было произносить такие слова в праздничный день, но в ее душе кипела обида на Митимасу. Он был груб, заносчив и дурно обращался с ней.
– Вот именно, – закивала Юми. – Выйти замуж за такого человека… Стать его второй женой… Кимоно с чужого плеча – это цветочки, то ли еще будет! Если бы он сделал предложение мне, я бы ему отказала! И не важно, сколько у него денег, единственный он наследник или нет одна мысль о браке с таким полоумным мужланом повергает меня в ужас. – Она содрогнулась, будто по ее телу проползла отвратительная каракатица. – Интересно, почему он таким уродился? Ведь хозяин и хозяйка страшно умные… Наш господин как-то раз сказал, что госпожа Томо была слишком юной, когда родила его. Может быть, поэтому он не в себе? Чудище, а не человек! А Сэки говорит, сын расплачивается за зло, которое его отец причинил женщинам.
– О нет, перестань, пожалуйста! – воскликнула Сугэ, страдальчески нахмурив брови. Взгляд ее потух, по лицу словно тень скользнула.
Юми повторила чужие слова, особо не вникая в их смысл. Но реакция Сугэ была мучительной. Звуки дрожали в воздухе и, как призрачные духи зла, насыщали пространство ядом проклятий и злобы.
Вещие слова, мрачное предсказание, легкомысленность Юми самым странным образом подействовали на Сугэ. Она внезапно почувствовала дикое отвращение к самой себе: она ощущала себя грязной сточной канавой, отвратительной клоакой, в которой копятся мерзкие отбросы и нечистоты.
Несколько дней после свадебной церемонии Томо с тревогой наблюдала за невесткой. Мия, бледная, потерянная, с затравленным взглядом и скорбно сжатыми губами понуро слонялась по дому. Всем своим видом она напоминала слабый цветок, поникший от порыва ледяного ветра.
Даже Юкитомо, хорошо разбиравшийся в женской психологии, начал испытывать беспокойство. Он прекрасно понимал, какую ужасную душевную и физическую травму мог нанести молоденькой жене грубый, неотесанный Митимаса своими разнузданными речами и необузданной похотью. Страшно подумать, что творилось в покоях новобрачных!
На этот раз Сиракава решил, что не имеет права самоустраняться от проблем, и сделал все, чтобы задобрить сына. Он подарил Митимасе золотые швейцарские часы на толстой цепочке, о которых тот долго мечтал. Из лучшего ресторана на дом поставляли изысканные блюда европейской кухни. Отцу хотелось доставить удовольствие своему великовозрастному отпрыску, побаловать его чем-нибудь новым, необычным.
Сиракава понимал, что давать сыну ценные советы и указания – дело бесполезное. Он и слушать не пожелает, как надо холить, лелеять и беречь молодую жену. Проще было подкупать его вкусной едой и безделушками. Получив очередной подарок, Митимаса становился на время тихим и покладистым. Сиракава знал, что сын никогда не перевоплотится в милого, приятного человека, но, по крайней мере, будет меньше придираться к жене, перестанет постоянно обижать ее дикими выходками и нелепым бредом.
Тактические усилия отца дали результаты: Митимаса впал в блаженное состояние и оставил жену в покое. Мия ожила, повеселела, стала опять громко смеяться, при этом ее глаза превращались в искрящиеся щелочки, которые, казалось, вот-вот исчезнут в нежной припухлости щек.
Мия не обладала такой яркой, броской красотой, как Сугэ и Юми, но она была очень привлекательна: нежные тонкие черты лица, изящная фигура и удивительная, светло-розовая, как лепестки сакуры, кожа. Когда улыбка скользила по ее мягким губам и радостным блеском озаряла вытянутые к вискам глаза, Мия сказочно преображалась и сияла какой-то эфемерной прелестью редкого тепличного цветка. Тоненькая, миниатюрная, она двигалась легко и грациозно. Ее чистый мелодичный голос, веселое щебетание вносили оживление в строгую, чопорную атмосферу дома Сиракавы.
Томо первой пала жертвой обворожительной, чарующей женственности Мии.
Однажды после встречи, организованной сватами и посредниками, Томо и Мия собирались домой. Внезапно девушка просто, без лишней суеты и жеманности сказала: «Матушка, позвольте-ка…» – подошла к будущей свекрови и поправила ей воротник. И столько в Мии было теплоты и заботы, что сердце Томо дрогнуло, в душе вспыхнула безумная надежда: а вдруг это прелестное существо сможет растопить ледяную скорлупу, под которой она, Томо, затаилась, спрятавшись от родных и близких, от бесконечных проблем и треволнений? Это волшебное упование на чудо, трепетное ожидание понимания и нежности были сродни любовному единению мужчины и женщины.
Томо обратилась с молитвой к богам, она так хотела, чтобы свадьба состоялась.
Эцуко выдали замуж год назад. В доме мужа ее берегли как бесценное сокровище, как бриллиант чистой воды. Но Томо чутким материнским сердцем улавливала в глазах дочери лишь холодный блеск и твердость бездушного алмаза.
Замкнутость и мрачная отстраненность Сугэ только росли год от года. А ее мрачный взгляд, взгляд прекрасной, недоверчивой кошки, вызывал у Томо все больше и больше тревоги.
У Юми душа нараспашку. Из всех обитателей дома она казалась самой бесхитростной, открытой, беззаботной, легкой, точно цветущее персиковое деревце на ветру. Но она была начисто лишена чувственной, пронзительной прелести, которой так жаждало сердце Томо.
Юные любовницы Сиракавы развели супругов по обе стороны бездонной пропасти, интимные отношения между ними прекратились давным-давно.
Надежды старенькой матери Томо оправдались – дочь постепенно стала обретать отдохновение в молитвах. Вера во всемогущество будды Амиды давала ей силу выжить в аду душевных терзаний.
Томо минуло сорок лет. Выносливая, физически здоровая, она была в самом расцвете сил. Несмотря на ее стойкое сопротивление, природа брала свое: женщина изнывала от чувственной жажды. Томление, зов плоти становились непереносимыми. Томо изнемогала, страстно мечтала всем своим изголодавшимся, трепещущим телом почувствовать чужую горячую плоть. Любовник на стороне? Нет, даже мысли такой не возникало у нее, добропорядочной супруги и хозяйки дома. Она как будто сама не осознавала, что с ней происходит. Но постепенно все ее нереализованные сексуальные фантазии и желания каким-то непостижимым образом сконцентрировались на существе женского пола.
Томо смотрела на Мию не глазами женщины, а глазами охваченного страстью мужчины. Ранимая, беззащитная в своем чувственном влечении, Томо интуитивно искала спасения во всепоглощающей, торжествующей, извечной женственности. Нежность без грубости, мягкость без твердости – такое могла дать только женщина!
Чарующая, трепетная прелесть Мии нашла отзвук в сердце Томо, всколыхнула ее самые сокровенные чувства и мысли.
Подбирая сыну жену, она не забывала об одном очень важном моменте. Такао! Малыш остался без матери сразу после рождения. Все заботы о нем взяла на себя Томо. Потребность любить никогда не умирала в этой женщине, и она страстно привязалась к Такао. Невинное детское личико, трогательная улыбка обездоленной крошки порождали в ней безмерную жалость, нежность и дарили ощущение вечного обновления жизни.
Нелюбовь к собственному сыну терзала Томо. Чувство вины грызло ее изнутри.
Она часто с любопытством всматривалась в лицо маленького Такао, наблюдала, как он мило резвится, и сердце ее заходилось от умиления и радости. Томо была поражена: она не предполагала, что может так остро чувствовать и так глубоко любить, любить ребенка Митимасы.
