– Да собственно ничего. Только пришел на сходняк и даже не успел ничего вынуть из сумки, как погнали.
– А что с тем поцем случилось? Общее впечатление, что ему вмазали по физиономии кирпичом.
– Он упал. То есть я его ударил... Случайно. А он упал.
– И мордом об асфальт?
– Именно.
– А что за музыка? – он кивнул на сумки.
– Джаз, рок, попсня разная...
– Подумать только, ничего не меняется! – ухмыльнулся Кащей. – 50 лет борются с музыкой толстых и не могут ее победить. Немцев победили, а джаз не могут. От же, кретины!
Он сунул руки в карманы и, как бы ни к кому не обращаясь, пробормотал:
– Не знаю, о чем вы говорите, но ехать надо. А вы, значит, тоже этим увлекаетесь? – он кивнул на сумку.
– Да.
– Вы же работник идеологического фронта. Вас это не смущает?
– Затеем идеологическую дискуссию?
– Боже упаси! Но вы только представьте, как этих хлопчиков накрутили, если они за вами бегают, как за уголовными преступниками. Интересно, как они привлекут тех, кого поймают? Спекуляцию могут пришить, конечно, хотя скорей просто морду надраят в участке, а потом пришьют хулиганство. Кстати, в вашем случае обвинение в хулиганском нападении на дружинника может оказаться совершенно обоснованным. Это годика два химии. Так что смотрите, не попадайтесь им на глаза. Этот пострадавший с приятелями точно вас пасти будет. Причем не по комсомольской линии, а по личной, так сказать.
– Да-а, эти такие, – подтвердила Лиза. – Явно из какого-то ПТУ. Такие накостыляют...
– Оно, может, только и лучше, – сказал после паузы Кащей. – В смысле по мордам получить лучше, чем сесть. Потому что потом жизнь пойдет такая, особенно с вашей интеллигентной внешностью, что мордобой покажется маминым поцелуем. А вас вообще в лицо сколько человек видели?
– Я думаю только один. Тот раненый.
– Тем не менее, что бы я посоветовал. Поскольку за руку вас не поймали, отнекивайтесь от всего. Не я – и все. Это – первое. Второе – измените прическу. Я говорю это совершенно серьезно. Лиза, ты можешь его постричь?
– Могу.
– Давай прямо сейчас. Все равно ему тут желательно посидеть часик-другой. Еще бы хорошо какую-то другую рубашку надеть. Или футболку. У тебя найдется что-то?
– Наверное.
Она прошла через комнату. Рубашка едва прикрывала ягодицы. Ноги у нее были полноватые, но очень фигуристые, с выраженными икрами, очень изящными щиколотками и узкими ступнями.
– Иди сюда, намочим голову.
Кухня располагалась прямо в коридоре.
– Наклонись.
Я устроил лоб на краю отлива, разглядывая какой у нее аккуратный педикюр. Потом вдруг ощутил, как она прижалась ко мне животом и навалилась грудью на спину.
– Удобно?
– Очень.
Холодная вода полилась на затылок. Уверенная рука провела по волосам.
Кащей, между тем, поставил на середину комнаты стул для меня, а сам устроился на постели.
– Лучше всего было бы его побрить, как Владимира.
– Опять? – она отстранилась от меня.
– Пардон.
Она усадила меня на приготовленный стул, принеся с кухни клеенку, обернула меня. Над ухом защелкали ножницы. Понаблюдав немного за тем, как идет стрижка, Кащей поднялся.
– Знаете, вы тут стригитесь, а я прогуляюсь вокруг дома. Интересно, оставили ли дозорного наши юные друзья чекистов. И не открывайте никому, на всякий случай. Лиза, э-э... мне нужна будет рубаха.
Стрижка прервалась. Она вернулась в футболке.
– Хороша, шельмовка, до чего хороша, – пробормотал Кащей, застегивая пуговицы и заправляя рубаху в брюки.
Нам слышно было, как мягко клацнул язычок замка входной двери, как Кащей спустился во двор и его шаги под сводами подъезда. Она отошла от меня, за спиной ножницы стукнули о металл отлива. Я обернулся и увидел, что она снимает через голову футболку. Я стащил с себя клеенку. Отрезанные волосы съехали на пол. Мы поцеловались так жадно, как будто ждали друг друга вечность. Она так сильно прижалась ко мне, что я на секунду задохнулся. Оторвавшись от меня, она стала расстегивать мне брюки, шепча: “Ну, где ты шлялся, подлец?” Давление у меня поднялось с такой скоростью и силой, что я невольно загордился собой. Она так жадно накинулась на меня, на него, я имею в виду, что мне стало не по себе. Но я так хотел забраться в нее, что мне пришлось буквально оторвать ее от себя. От него, я имею в виду. Когда я вошел в нее, она была горячая и мокрая и, двигаясь в ней, я подумал, что к моему, так сказать, визиту, она, видимо, была подготовлена Кащеем. Просто своим внезапным появлением я не дал им довести дело до конца. Беспокоило ли это меня? Я так хотел ее, что просто отбросил эту мысль.
Когда Кащей вернулся, она подметала пол, собирая мои волосы в зеленый металлический совок. Не знаю, понял ли он по нашему виду, что произошло. На улице было уже темно, и Лиза зажгла маленькую лампу под оранжевым абажуром. И я, и она были за пределами светового круга.
– Ну-ну, чем занимаемся? – спросил Кащей, встав в дверном проеме. – Подстриглись?
– Да, – ответила Лиза.
– Как я и подозревал, мальчики еще только учатся, – сказал он. – Готов поспорить на червончик, что сейчас дуют пиво у себя в общежитии. При этом, тут я готов поспорить даже на четвертачок, включили какой-нибудь раздолбанный “Днепр” и крутят ту же самую музыку, которую сегодня искореняли по заданию партии и правительства. А пластинки я бы оставил пока здесь. На всякий случай. Ну, как вам понравилась наша парикмахер?
– Очень, – ответил я, не без вызова.
– Всем нравится, – улыбнулся тот. – И вам идет. Что-то такое в вас шалопайское появилось.
В коридоре, открывая мне дверь, она шепнула:
– Ты про Марину помнишь?
– Да, – шепнул я в нежный изгиб ее шеи, вдыхая аромат кожи, словно на память. – Я собираюсь на днях на завод и все там узнаю.
Я ощутил ее руку на своем причинном месте.
– Я буду ждать.
Дверь бесшумно закрылась. Я спустился во двор, миновал подъезд. Улица была пустынна. Я направился домой. На этот раз у меня были все основания, чтобы посматривать через плечо – не идет ли кто за мной.
“Мост вздохов” оказался у меня в руках меньше чем через неделю. Он лежал в пачке дисков в подвальной студии Олежека на Проспекте Мира, куда попал вместе с другими отобранными дисками то ли из милиции, то ли из обкома. Пачка была довольно увесистой – не меньше полусотни альбомов.
– Ну и что с ними теперь будут делать?
– А хрен его знает, – Олежека пожал плечами. – Пока принесли сюда. Решили использовать для составления наших программ. А тут не из чего составлять. Вон один есть танцевальный диск Franky Goes to Hollywood, так он у нас уже давно был. Это Зорика был диск. Он на краю конверта всегда свои инциалы ставит. Видишь?
Олежек показал конверт, на уголке которого я увидел выдавленное пустой шариковой ручкой Z.
Зорик работал диск-жокеем в “Ретро” на Карла-Маркса. Ничего, кроме телок, его не интересовало, и попсня была средством для их снятия. Самая хорошая музыка для него была “последняя”. Если бы девочки шли на трель милицейского свистка, он был купил последний свисток и свистел в него, насколько хватило половых сил.
– А если Зорик зайдет и увидит свой диск?
– Это что, я у него его забирал?!
– Я не понял, диски забрали у десятков людей, а сюда попало только это старье?
– А ты думаешь, они там в обкоме ушами по щекам хлопают? У меня в это воскресенье на сходняке был один знакомый – Витек из Водного, у него была запечатанная флойдовская “Стена” и последняя Шадэ, тоже запечатанная. Где они? Мне их сюда не приносили.
В этот момент в студии появился Гончаров.
– Олег, может быть все-таки не надо здесь эту выставку устраивать, а? Тебе нужны эти разговоры? Спрячь это куда-то!
– А что, вы не собираетесь это отдавать владельцам? – спросил я.
– Мы ничего и ни у кого не отбирали, – строго сказал Гончаров. – Поэтому мы ничего не отдаем. Нам эти диски передали на экспертизу.
– А кто эксперт? Олег?
Олежек тут же выпучил глаза. Как же, я поставил под сомнение его квалификацию!
– Дмитрий, – сказал Гончаров. – Чего ты добиваешься?
– Чего я добиваюсь? Я добиваюсь того, чтобы этот маразм кончился! – Я с досадой ощутил, что голос у меня дрогнул. – Я хочу, чтобы мне кто-то объяснил, почему вот этот вот диск, – я взял со стола “Мост вздохов” и потряс им в воздухе, – забрали у его владельца? Что он сделал? Какую идеологию он подорвал? Вы можете мне это объяснить? Вы со своими экспертами?!
– Олег, спрячь все это немедленно, а ты зайди ко мне в кабинет!
Гончаров вышел в коридор, я пошел следом. Даже в подвале, где размещалось ОМК, Гончаров обставил свой кабинет, как настоящий начальник. Дверь была обита черным дерматином. В комнате с низким потолком и выходящими в неприглядный двор окнами стоял типовой полированный стол, примыкавший торцом к столу начальника. Один стол для начальника, второй – для подчиненных. Король Артур сидел со своими рыцарями за одним круглым столом, символизирующим их братство. Но король Артур был рыцарем, а у нас самый ничтожный начальник, окопавшийся в полуподвальном кабинете с видом на дворовый мусорник, демонстрировал свою причастность к руководящему классу.
