Я покатился дальше — к новым впечатлениям, площадям, мерцающим красным звездам и мрачному красному замку.
* * *
Со всех сторон наседало: «Юбилей! Юбилей! Поздравляем Большой Город! Ура!» Мне положительно не давали забыть, что, здесь у них этот замечательный праздник. Рекламные щиты так надрывались, что, казалось, вот-вот лопнут от напряга и восторга. Все это, казалось, никогда не остановится.
Особи замирали и пытались различить цифры, означающие дату сего праздника. А спустя мгновение, проверив дату на калькуляторах, одухотворенные дрыгались дальше. «Юбилей! Юбилей!»
Остановился. Клинит меня. Может, сейчас все это само собой захлебнется? Ну, в своей собственной браваде. Ждал, ждал. Бесполезно! Я точно вам говорю.
Человеческое месиво волокло меня еще минут с десять, а потом неожиданно все и решилось. Меня, одухотворенного праздником, швырнуло в самый центр площади, где я посреди всего красного и растерялся.
Эта красная площадь и красный замок — как перерезанное горло у стареющей гордой женщины, бывшей владелицы одной шестой света. А из этого горла хлещет кровь — мы. Кровь большого города.
Нужно проникать в самую суть вещей и идти до конца, не задумываясь. Иначе на молекулы посыплешься неизбежно. «В красный замок, — скомандовал я себе. — Наверное, там меня хоть кто-нибудь ждет».
Внутри красного замка чего-то необычного я не подприсек. А я-то думал! Разве что там малость почище и особи поспокойней.
Чего уж там было предостаточно, так это старинных зданий с громадными желтыми крышками и перекладинами, как реи у древних кораблей. Точно таких же, какие я видел из поезда когда ехал. Теперь-то я понял, что это все же не вокзал, а нечто другое.
Чтобы закосить под интеллигента и интеллектуала, я небрежно приклеился к одной из стаек, передвигающихся повсюду. Зеваки глупо таращились на все подряд с разинутыми ртами и щелкали во все стороны фотиками. С ними, ясно, девчонка-экскурсовод, страшная, как мои отходы. Было заметно, что ее уже все достало до чертиков. Но она все равно устало прогоняла свою шнягу, чтобы тяпнуть кэшок.
Тотальное столкновение с российской историей не прошло для меня даром. Хоть какой-то толк. Минут через сорок я узнал, что старинные здания с огромными желтыми крышками и перекладинами, как у древних кораблей — церкви. Это экскурсоводиха мне злобно втолковала. Церкви, говорит, это места такие особые, где посредством молитв и материальных жертвоприношений можно пообщаться с Творцом и вывалить на него свои горести. Многие повелись на разводняк и загружались туда, сжигали куски воска, которые в местных ларьках продавались, скулили, обращаясь к Богу и выпрашивая у него хэлпа. Потом подкидывали Богу монет в особые коробки с щелями и, освобожденные, выметались на улицу снова куролесить. Спустя неделю, как я заметил позже, они снова, точно побитые собачонки, возвращались, чтобы признаться Создателю в своих очередных выходках.
Я выбрал церквушку, где у входа убогих было поменьше, а публика подостойней, и бросился. Пора затереть с Богом по че-как и всяко-разно. Теперь ему не отмазаться.
— Куда прешь, парень? — насторожилась монашка у входа. Вся в черном, а сама рыжая, с облагороженным до перекоса лицом.
— К Богу, — махнул я рукой в синее небо.
— Вход платный! — срезала она меня.
— Вы, наверное, не поняли, я к Богу, — улыбнулся я, чтобы войти к ней в доверие. Да без толку.
— Для глухоманей повторяю: вход в церковь платный. Это чтобы всякая топота к Богу не подлазила. Либо плати, либо счастливого пути, — вот как мне сказала эта благообразная женщина.
На ступеньках, помнится, еще столкнулся с британцем, это я по настоящему английскому произношению понял. Он тоже поинтересовался у меня, что это за желтые крышки и реи, как у древних кораблей. Для его же блага я мимоходом кинул ему несколько дельных советов:
— Go home! Go to your fucking island!
Это бросил я ему с видом знатока. Дескать, домой пора ехать.
Он остался стоять, размышляя, видимо, над полученной рекомендацией. Довольный своей спонтанной грубостью, я отправился к метро. Перед этим девчонка-гид еще успела нашептать мне, откуда видно все и сразу.
— Смотровая площадка, — говорила она. — Вот то, что тебе нужно. Там и самые непонятливые прозревают.
Добрая она была, но наивная.
В метро все то же самое: гул и яркий свет, скорость и туман, особи и поезда.
Бредут, бредут, бредут.
Катятся, катятся, катятся.
В метро меня сразу привлекла незатейливая реклама. Надо было быть осторожным, так как там опять Большой Город хвалили. Я, как узрел ту рекламку, так сильно в думки брякнулся. Чуть стэйшен свой не прокамал.
«Приезжай в Большой Город, — внушали мне ненавязчиво. — Я ужасно полюбил Большой Город. Кто привык к нему, тот не уедет из него. Я навсегда останусь здесь».
А снизу подпись такая лихая: «А. П. Чехов». Наверное, этому парню хорошо здесь было. И монет полный короб, и респект, чтоб шлондаться здесь было по мазе. И все такое прочее, естественно.
Конечно, если его так перло, то другим гнать не стоило. Субъективный драйв он, ясен пес, крайне закручен во внутреннее «Я», и других лишь раздражает. Уж мы-то с Могилой знаем.
Ну, приехал я в Большой Город. Здесь, вот он я. Ждут меня особи эти, как же. Разбежались! Одного они от меня ждут — когда бакинские начну направо-налево швырять.
Конечно, можно было попробовать такой же трюк, как мне втирал с рекламки этот гад.
К примеру, поднять руки и обратиться к прекрасным спокойным особям. Все рассказать им о том, как я сюда подприехал, о том затереть, как я ужасно с ходу здесь все полюбил. Еще не привык, правда, да чего уж. А под конец закончить:
— Никуда не уеду и навсегда останусь здесь! Ведите меня в «Метрополь» и смело поздравляйте!
Одно было не ясно: сразу меня бить будут или для проформы из метро выволокут. А уж чего-чего, а сомнений на счет мордочистки не было. Это уж точно.
Пока я воспарял по крылатым фразам, наверх выбрался. Высказаться я так и не решился. Ладно, вякну при более подходящем случае.
Но вот на смотровую площадку мне отправиться неплохо насоветовали. Прекрасный вид и как раз для меня. Там под ней, что забавно, деревья клочками росли. Я снова подивился. Оказывается, и в Большом Городе есть островки природы. Удивился же я потому, что в центре деревьев почти не было. Их там давно, говорят, повыдирали. Это, понятно, чтоб особям передвигаться активней, а еще, чтоб они своими зелеными листочками рекламу не загораживали. Это опять Министр выкинул, как мне потом рассказали, благо ему с этой самой рекламы коммеры тоже монет отстегивали.
А, конечно, в мировом масштабе было бы неплохо перебить всех зверей и птиц, сжечь леса и высушить океаны. И заасфальтировать всю планету. И гигантский штрих-код сбоку повесить.
Вот тогда все заживут королевичами и богатеичами. Сытые, довольные и счастливые.
Как посмотрел я со смотровой площадки вдаль, сразу замер. Мыслимо ли, город — как женщина. Говорят, что Нью-Йорк — это город, стоящий стоймя, Париж — выгребная помойная яма. Наш Большой Город уж точно нет. Не идет ни с каким другим ни в какое сравнение.
Город-женщина лежит уверенно и упрямо, как честная приличная, раздвинувшая нижние лапы и ожидающая, чтоб ее обслужил самый достойный участник ее бесконечного праздника. Она не стоит стоймя, не до конца тянет на выгребную яму, но есть у нее свой особенный признак — она лежит абсолютно плашмя, выделяясь на ложе лишь жировыми буграми.
Я даже повторил несколько раз нэйм того места, куда я попал. Большой Город. Большой Город. Большой Город.
И ведь, чем больше город, тем легче вписать свое собственное «Я» в громадное варево, перемещающихся в нем особей. Поверить, что ты и есть достойный бесконечного праздника участник.
Внизу — достаточно большой стадион. Гул. Все здания на своих местах. Там, сям мелькают желтые крышки церквей и строительные краны, редкие, похожие на рукоятки ножей, высотки и вовсе непонятные постройки.
Говорят, что стадион — известное местечко. Туда тоже ей, женщине, монет бухали, в ее ненасытную и широкую щель. Она жадно глотала баксята и хрипела: «Еще денег, людей, машин! Да здравствует урбанизм!» Ей набивали, набивали, а получали отхожие места и хищные щупальца пригородов.
Но ничего. Наверное, если бы я дожил до Юбилея, я был бы еще более неадекватным. Жизнь заново не переделаешь. Пока что эта стерва вышибала себе деньги на новые наряды-строительства, чтоб соблазнять нас, недоумков, а большей частью бесполезно расширялась, жирела и обогащала коммерсантов, прихлебателей и священников, самых достойных участников бесконечного праздника. На всех остальных-то ей наплевать. Своя рубашка ближе к телу.
Мы рядом. Мы плывем. Мы умираем. Мы нигде.
Никто никому ничего никогда.
