Вдобавок, бабуле никогда и ни в чем нельзя было угодить (встречался ли старухе вообще хоть один человек?.. – думала Лиза), и дом ежедневно десятки раз сотрясался от ее проклятий. Их однокомнатная квартира слышала столько проклятий бабули, что, обладай те реальной силой, хватило бы с лихвой, чтобы сжить со свету целый город. А вот цветы не желали расти, словно чувствуя ядовитую атмосферу их жилища. Факт: они с мамой не раз пытались развести зелень, но не проходило и двух-трех дней, как листья жухли, и растения засыхали. Даже на балконе.
Вернувшись на кухню и начав готовить себе, – так всегда: сначала для бабули, потом для себя (чему-чему, кстати, а аппетиту бабули мог бы позавидовать и совершенно здоровый человек), – Лиза вспомнила маму. К горлу привычно подступил горький ком: бедная мама, она так и угасла, ухаживая за своей вечно больной матерью, безропотно перенося все ее выходки и прихоти, отдав старухе последние силы. И ни разу, до памятного дня, не ответив на ее беспрерывные упреки. «Кроме вас двоих, у меня никого больше нет…» – говорила мама, встречаясь взглядами с Лизой в самые невыносимые моменты. Она старела прямо на глазах, будто существовала в каком-то собственном времени, – особенно это стало заметно после того, как бабуля почти перестала ходить.
Тогда они жили втроем, если, конечно, подобный кошмар стоило именовать жизнью. Отца с ними не было, – собственно, Лиза его вообще никогда не видела; по словам матери, он был первой и последней ошибкой ее молодости. Став старше, Лиза случайно узнала, что роковую роль в отношениях родителей сыграла бабуля. Возможно, выйди мама вторично замуж, у них в семье все сложилось бы по-другому, но…
Разве бабуля, сделав себя Центром маминой жизни, могла допустить подобное непотребство?
…Четыре года назад мама умерла, буквально свалившись у постели бабули. Едва осознав, что произошло, Лиза чуть не всадила большой кухонный нож в сердце этого упыря, коим ей представлялась старуха. Но вовремя опомнилась.
Она только окончила среднюю школу, подала документы на поступление в университет… но вместо факультета журналистики заняла мамино место поклонения идолу. Потом устроилась на неполный рабочий день уборщицей в государственную контору недалеко от их дома и начала жить ради бабули.
Уже через несколько месяцев она растеряла всех подруг; они превратились в просто знакомых, с которыми здороваются мельком, случайно столкнувшись на улице, и тут же расходятся каждый своей дорогой.
Примерно так прошли последние четыре года ее жизни. За все это время Лиза всего несколько раз покидала свой микрорайон. Мир как в ужасном сне сузился до размеров одной их улицы, где она жила, работала через полтора квартала от дома и ходила в магазин за покупками. Не потому, что не хотела появляться в городе, хотя бы раз в месяц позволить себе сходить в кино или посидеть в кафе с кем-нибудь из старых подруг (либо, к примеру, начать встречаться с парнем – многие ее ровесницы уже давным-давно замужем, нянчат собственных детей, – «а не бабку-вампира, ха-ха!..»). Однако сейчас она могла обо всем этом только мечтать, засыпая в постели, – дело в том, что она просто не могла оставить бабулю надолго одну.
Кроме того, бабуля забирала все заработанные Лизой деньги и прятала вместе со своей пенсией под матрасом кровати, с которой почти не вставала. Выдавала всегда сама, планируя расходы без участия внучки, и только на самое необходимое. Потом скрупулезно подсчитывала сдачу и постоянно ворчала, что Лиза ее обманывает. Такие понятия как инфляция, рост цен и прочее – для старухи были завыванием ветра в чердачном окне, и Лиза давно махнула на это рукой.
Вот и все. Бабуля, бабуля, бабуля… И ни единого спасибо за эти четыре года. У нее не было бабушки, у нее – бабуля.
– Пойди сюда! Сколько раз я должна повторять?!
Отодвинув тарелку, к которой едва успела притронуться, Лиза поспешила в комнату, гадая, какое именно из обеденных блюд пришлось не по вкусу старухе сегодня.
– Вашей светлости требуется особое приглашение? – глаза бабули сузились в две узкие щелки, полные обвислые щеки, когда она говорила, тряслись и багровели как бородка разъяренного индюка.
– Разве ты уже звала? Я не…
– Я что, по-твоему, – дура? – колыхнулись «индюшьи бородки».
Лиза заведомо знала – спорить бесполезно.
«Может, она действительно звала, а я просто о чем-то задумалась?» – когда из тебя постоянно делают чучело, со временем поневоле начинаешь сомневаться…
Девушка приняла поднос с грязной посудой и направилась в кухню.
– ЛИЗКА! – рявкнула старуха, лишь та успела скрыться в коридоре.
Лиза оставила поднос с посудой на кухонном столе и снова вернулась в комнату, чувствуя, как изнутри поднимается давно сдерживаемое бешенство.
– Что?
– Что – «что»? – пискляво передразнила бабуля. – Тебе только бы скорее отделаться от меня… – и добавила шепотом одно из своих излюбленных ругательств, но Лиза все равно уловила. – Научись выслушивать до конца, я еще не все успела сказать. Муха… Она мне мешает… да прогони же ее! Чего вытаращилась?!
Лиза одернула в сторону тюль с окна, открывая свободный доступ к форточке, сняла тапочек и шагнула к мухе, которая в тот момент устроилась на дверце шкафа, наблюдая, когда же наконец эти двое – молодая и старуха – перегрызут друг другу глотки, и кто получит главный приз. Ставки растут, господа!
– Ты собираешься всю мебель разломать?! – багровые дряблые щеки, казалось, вот-вот сорвутся вниз, и на пол выплеснутся два ядовитых потока. – Руками!.. Или сверни газету!
Газет в доме не было, и старуха об этом прекрасно знала; их не покупали из экономии, даже тех, где печаталась программа телевидения. Телевизора, впрочем, тоже не было, – вернее, когда-то был, но сломался и уже лет пять покоился в подвале: бабуля его никогда не любила.
– …мне назло!
Лиза вспомнила, что иногда к ним в почтовый ящик забрасывают бесплатные рекламные листки. Но вдруг ей стало безразлично. Совершенно.
– …блядь! Сколько мне еще нужно пов…
Она надела тапок и прямо посмотрела на бабулю: «Твое счастье, старая сука, что однажды я имела великую глупость поклясться маме: если с ней когда-либо что-то случится, то ты не отправишься в богадельню, где за один день от твоей спеси не осталось бы и следа, или же тебя придушил бы кто-нибудь из персонала. Твой счастливый билет, старая ведьма, что… мамы не стало уже на следующий день. Но, видит Бог, я давно близка, чтобы нарушить даже такую клятву».
– Хватит. – Удивительно спокойно произнесла Лиза, вынудив бабулю осечься на полуслове. – Вылетит сама. У меня еще масса важных дел.
– ВАЖНЫХ дел? – С удвоенной силой трепыхнулись налитые багрянцем «индюшки бородки», – Ах ты дрянь! Такая же неблагодарная дрянь, как и твоя мать!
При этом упоминании Лиза почувствовала, что все ее хрупкое напускное спокойствие куда-то исчезло, и с ней может произойти истерика. Она выскочила из комнаты, затем из квартиры вообще и оказалась на улице.
Вслед неслись проклятия бабули.
За последние годы ее нервы основательно расшатались. Неудивительно, если через несколько лет она сама загнется, как мама, – думала Лиза, рассеянно наблюдая за возней двух карапузов-близнецов, которые с неистощимым энтузиазмом пытались перевернуть собственную коляску, пока отвернувшаяся девочка лет тринадцати, вероятно, старшая сестра, разговаривала с подругой; в конце концов, один из трудяг случайно ткнул другому в глаз, и оба горько разревелись. Девочка спешно покатила коляску домой.
Лизе внезапно вспомнились слова, сказанные кем-то давно из знавших их семью: «Эта старуха вас раньше сгноит, чем сама окочурится, точно вам говорю», – на что мама смертельно обиделась и указала гостю на дверь, после чего Лиза его больше никогда не видела у них в доме.
Она проводила девочку с вопящим дуэтом в коляске, изо всех сил пытаясь представить молодую бабулю, которая вот так же когда-то катала в коляске ее маленькую маму или ее – лет восемнадцать-девятнадцать назад… Ничего не выходило. О том периоде Лизе практически ничего не было известно. Даже просто представить бабулю в молодости…
Легче было вообразить стариками тех двух карапузов.
Однажды, еще в детстве, она спросила маму, почему бабуля такая? И получила ответ: «Потому, что у нее была очень тяжелая жизнь»… и еще крепкий подзатыльник. А у тебя, мама, она была легкой?
Сколько раз за эти четыре года к ней возвращалось кисло-приторное желание убить бабулю (последний год оно преследовало ее почти ежедневно) – уничтожить это чудовище, монстра.
Но еще чаще Лиза думала, как было бы хорошо, если бы старуха умерла сама. Господи, как было бы хорошо! Подобные мысли уже давно перестали казаться ей дикими. Это были ее обычные мысли в отношении бабули. Жизнь БЕЗ нее представлялась сказкой, несбыточной, ирреальной мечтой, которую Лиза, сколько не пыталась, оказывалась не способной вообразить до конца. Даже до половины. Ведь всю ее жизнь бабуля ВСЕГДА БЫЛА и жила вместе с ними. Лиза помнила ее с самого раннего детства, с того самого момента, когда заканчивался темный период времени, о котором она ничего не знала и о котором не хотела рассказывать даже мама, – когда речь заходила об их семье. Ей казалось, что бабуля нисколько не изменилась за эти годы, оставалась одной и той же, даже внешне.
