Господи! Что же я делаю?! Ну да – он пришел ко мне, согрел, а я?.. Но, предположим, сейчас он поддастся минутному порыву и переспит со мной. А завтра? Где гарантия, что завтра он не раскается в содеянном и не сбежит, не будет рыскать в темноте в поисках тепла или могилы, как несколько часов назад бестолково бродила по спящему городу я? И что тогда? Я потеряю, потеряю его навсегда?! Последнего, единственного!.. За одну ночь и навсегда!
В ужасе я отстранилась, с трудом сдерживая дыхание, и, еще раз поблагодарив Паву за помощь и пожелав ему спокойной ночи, отвернулась к стенке.
За моей спиной, тяжело дыша или плача, до утра не спал Павел.
Я болела около месяца – срок для меня лично огромный. Должно быть, первым признаком простуды было видение ожившей скульптуры Клодта на Аничковом мосту, хотя у меня есть одна очень странная особенность – я не могу вообразить что-то принципиально новое, чего я не видела никогда прежде. Хотя, тут если разобраться, и не было ничего из ряда вон выходящего – мимо скульптур я хожу много лет и знаю их досконально. А оживление неодушевленных предметов можно подглядеть во множестве фильмов. Что же действительно в этой истории достойно внимания – так это то, что Фигаро действительно нашел свою любовь. По словам Павы, очаровательного молодого спортсмена, занимающегося бодибилдингом и имеющего свой конно-спортивный комплекс где-то в районе Вероны, куда они вскоре и отправились.
Однажды, когда я уже думала, что не выкарабкаюсь, Зерцалов пересказал мне один свой разговор с нашим учителем, состоявшийся несколько лет назад.
В тот день Павел пребывал в наипротивнейшем по отношению ко всему миру настроении, считая себя то ли непризнанным гением, то ли экс-королем.
– Ты считаешь, что тебе позволено жалеть себя? – Учитель выпустил клуб ядовитого дыма, похожий на первый выхлоп вулкана, и вдруг отложил трубку и, дождавшись, когда облако поднялось достаточно высоко, чтобы молодой человек мог видеть его разжиревшее туловище целиком, с сомнением в голосе повторил: – Себя? Да?..
– Ну… – Пава покраснел, не зная, можно ли вслух пожалеть сидящего напротив инвалида, когда тот громоподобно захохотал.
– Ты – слабак, цыпленок, дармоед. Привык, что тебе все на тарелочке с голубой каемочкой подносят?! Не выйдет. Жалеть себя – это нормально, – сказал он, отсмеявшись вволю, – это все оттого, что ты привык общаться с красивыми людьми и вещами. А в твою жизнь никогда никто не въезжал на инвалидном кресле. Меня ты из самозащиты в упор не видишь. А хочешь, расскажу, почему я такой? – Его единственный глаз засверкал, точно он собирался поведать об увлекательных приключениях, играх или любовных интрижках.
– Когда мне было двадцать лет, я, не в пример тебе… – учитель ткнул в грудь до крайности смущенному Паве указательным пальцем, окольцованным гигантским перстнем с бриллиантом такой чистоты, что Зерцалов смотрел на него как загипнотизированный. И было от чего, позже это кольцо попало ко мне, и я выяснила его стоимость.
– …Мне было двадцать лет, я занимался спортом – участвовал в гонках на всевозможные призы… – Он вздохнул. – …Сначала я лишился руки, стопы левой ноги, правую же мне отрезали по колено. С гоночными машинами пришлось завязать. Но я хотел ходить – жаль, что у моей судьбы были другие планы относительно меня. Я освоил протезы, но боль практически не оставляла, и вскоре мне сообщили, что резня продолжается. Теперь обе мои ноги были моими только до колена. Я продолжал упорствовать…
В конце концов… если не стошнит, я готов продемонстрировать что осталось… Но ног там и вовсе нет. – Он выждал паузу, оценивая самочувствие слушателя. – Я сидел в специальном приспособлении, что, скажу сразу, дико неудобно. Тогда я вспомнил Ваньку-встаньку. Видел, наверное? Меня заинтересовала его безного-устойчивая фигура. – Учитель обрисовал в воздухе силуэт. – Срочно пришлось полнеть. Вот так. – Рассказчик жалостливо покосился на Паву, готового, казалось, грохнуться в обморок, и, кряхтя, снова разжег трубочку, отгораживаясь от молодого человека привычной стеной дыма. – … Потом я подумал, – начал он после солидной паузы, когда очертания предметов в комнате попросту начали исчезать в едком тумане, а Зерцалов не на шутку раскашлялся, – … я подумал, что если провидению не угодно, чтобы я мог самостоятельно ходить к людям, то это может означать только одно – люди теперь будут сами ходить ко мне, и не как-нибудь, а с величайшим почтением и душевным трепетом, потому что я становился пауком, плетущим паутину, попасть в которую… хе-хе…
Я хотел сказать, что судьба неоднократно уже поворачивалась ко мне задом, и если это произойдет еще раз, поверь мне – я не растеряюсь… – Кресло истошно заскрипело, и Пава в ужасе вскочил на ноги и опрометью вылетел вон. Вдогонку ему несся и несся дьявольский хохот великого человека.
Шли дни, и увядшие цветы в моей комнате сменялись живыми. Все это время Павочка, забросив собственные дела и друзей, ухаживал за мной, безропотно снося рокочущий во мне гнев и обиды на все, всё и вся. Несколько раз прибегала приехавшая из Вашингтона Ленка, к которой в ту злополучную ночь я так и не посмела зайти. Никто кроме Павла не знал о подлинной причине моей болезни, да и к чему – вспыльчивая и скорая на расправу Лена могла скорее все испортить, а Слава… Слава и так получил свое.
Когда температура понемногу начала отступать, явился Ян Касарес – брат Линды, притащив с собой целую сумку книг. Я читала, впитывая, вампиря, наслаждаясь. Борис Виан, Октав Мирбо, Эдгар По, Маркиз де Сад… Искала себя новую, собирая по золотым пылинкам слова и образы…
А однажды несколько рассеянный Пава, в розовом кружевном фартуке и с тряпкой, которую он мял в руках, впустил в комнату красивую зеленоглазую шатенку в чернобурке.
Маргарита придирчиво оглядела спальню, ну совсем как я тогда в ее доме после презентации, и тоже, кажется, осталась довольной.
– Я хотела поблагодарить тебя… – Она помолчала, присаживаясь на стульчик, предусмотрительно поставленный Павлом для гостей. – Знаешь, а я решила уехать. Слишком много грустного связывает меня с этим городом…
– И куда? Хотя, наверное, из тех сбережений, что оставил тебе муж… – Только сейчас я подумала, что на самом деле не знаю ровным счетом ничего об этом мертвеце.
– Нет… – Она печально улыбнулась и, жеманно поводив плечами, вылезла из темной лисьей шубы. – У меня ничего нет, кроме квартиры, разумеется. Ее я продам, хотя жалко.
– Ничего? – Я удивленно уставилась на нее. – Но коллекционер… кстати, а что именно он собирал?..
– Что? А я-то думала, ты все знаешь, неужели Шор… – Она потупилась, сомкнув красивые пальцы на горле. – Когда-то у Эдуарда, моего мужа, была недурная коллекция драгоценных камней… но…
Я смотрела на нее во все глаза.
– Неужели ты и вправду ничего не знаешь?..
Вошедший Зерцалов принес подносик с чашками, я жестом пригласила его остаться. Поняв это, Маргарита ждала, меряя моего ненаглядного оценивающим взглядом. Пава пробежался на кухню еще пару раз, чтобы не отвлекаться, и после того как влил в меня отвратительного вида и вкуса отвар и отрезал гостье кусок торта, она наконец продолжила.
– До Эдуарда я уже пережила пять разводов, и у меня был друг, с которым мы время от времени встречались у него дома. Все как у всех – надеюсь, вы не осуждаете подобный образ жизни?..
Мы единодушно выказали свое одобрение, Маргарита отпила немного чая.
– …Когда я познакомилась со своим будущим мужем, я, естественно, оставила Альберта. Но он появился снова.
«История шантажа, рассказанная Шоршоной, только по второму кругу», – устало подумала я, удрученно глянув на Зерцалова.
– …Мы возобновили отношения. А надо сказать, что у Эдуарда была настоящая страсть рассматривать свои камни, гладить, разговаривать с ними, складывать вензеля и гербы… Он мог часами, не поднимаясь от стола, двигать тонким пинцетом то один, то другой экземпляр.
Кстати, когда Эд решился наконец признаться мне в любви – знаете, что он вытворил? Он сложил из всего, что у него было, мой портрет в полную величину. Представляете?!
Мы восторженно закивали.
– …Какие же вы оба хорошенькие! – Рита облизала темно-вишневые губы. – И вот роковое стечение обстоятельств – мой любовник Альберт был фотографом. И именно его фотографию Эдуард взял за образец для создания своего шедевра.
– Прости, – не выдержала я, – а какого размера была эта драгоценная женщина? И из каких камней было выложено тело? – Внутреннее чутье подсказывало мне, что это было ню.
– Я же сказала уже – в натуральную величину! – гордо сообщила она. – А материал для тела… ему, естественно, пришлось воспользоваться просто золотом.
– Естественно – не безобразно, – лукаво заметил Зерцалов, подливая мне кипятку.
