Дальше происходило много всякого такого, что непосредственного отношения к этой истории уже не имеет, хотя, с другой стороны, кто вообще знает, что к чему имеет отношение? Андрей перевозил лабораторию в новый корпус, снова монтировал оборудование, сидел за приборами ночами, чтобы хоть как-то наверстать потерянные чуть не три месяца, зализывал душевные раны, учился не замечать любопытных взглядов студентов (особенно студенток!) и преподавателей — впрочем, справедливости ради нельзя не сказать, что эти взгляды довольно быстро прекратились, писал новые статьи, ездил на конференции. В общем, работал. Доходили даже слухи, что он то ли покупает, то ли уже купил шикарный дом неподалеку от университета, к которому он, похоже, привязался всерьез. И совершенно точно было известно, что примерно через год после всей этой истории он быстро и решительно отсудил у этого университета что-то тысяч пятьдесят, когда сильно подвернута ногу на свежевымытой и поэтому сильно скользкой лестнице в своем новом корпусе, справедливо мотивировав случившуюся беду тем, что нерадивый уборщик, нанятый, но плохо проинструктированный университетом, не выставил у опасного лестничного пролета положенный предупреждающий знак. Впрочем, университетские власти сочли это совершенно справедливым и с опасливым почтением оценили его напористость. Но вот о чем известно куда меньше, так это о его сердечных делах. Точнее, совсем ничего не известно. Разве то, что Деби он больше не встречал, хотя, казалось бы, и работали в одном университете. Но он не мог позволить себе риска походов в свой старый корпус — это ему Джим с Бертом растолковали очень хорошо. Да в общем-то не очень уже и хотелось, а уж у Деби-то точно желания появляться поблизости от него быть не могло. Кстати, что по поводу всего происшедшего думала сама Деби, ему тоже узнать так и не удалось — общих знакомых не было, официальные лица с облегчением поставили на этой скоротечно протекшей неприятности жирный крест, а сам он выяснять ничего не пытался. Пару раз он встречал ее имя в журналах, но потом и это прекратилось. И вообще — даже если она всё еще и работала в том же университете, для него она всё равно пребывала как на другой планете. Так и рассыпалась его любовь, примерно поровну распределив свои черепки между кабинетами Кевина и лорда Джима.
Правда, не так давно на странице объявлений в нескольких подряд номерах “Нового Русского Слова” можно было наткнуться на обведенный почти траурной рамкой прямоугольничек, из которого некий профессор американского университета, бывший москвич, с твердым положением и приличным заработком, без вредных привычек и с любовью к чтению и музыке, возраст 37 лет, рост 180 см, стройный и спортивный шатен, сообщал городу и миру, что он желает познакомиться с серьезными намерениями с интеллигентной симпатичной девушкой 20— 25 лет, ростом не менее 165 см, недавно приехавшей в Америку из Москвы или Санкт-Петербурга или даже всё еще живущей в России, но всерьез думающей о переезде. По описанию и приведенному в обратном адресе “до востребования” почтовому индексу вроде бы можно было вычислить Андрея, хотя несколько смущала откуда-то появившаяся “любовь к музыке”. Впрочем, под воздействием душевных травм чего только с человеком не происходит!
Интересно, кстати, что слово “недавно” было набрано крупными буквами и жирным шрифтом.
Владимир ТОРЧИЛИН – родился в 1946 году в Москве. Окончил химический факультет МГУ. Доктор химических наук, профессор, лауреат Ленинской премии. Работал в МГУ и Кардиоцентре. С 1991 года временно живет и работает в США – в Гарвардском и в Северо-Восточном университетах. Как прозаик печатался в “Севере”, “Волге”, “Авроре”, а так же во многих американских журналах и газетах. Автор книги “Странные рассказы” (1995, Москва) и сборника повестей и рассказов “Повезло” (1997, США). Живет в Бостоне.
