Лес был все так же хорош. Но Татьяна, не привычная к долгой ходьбе, быстро натерла ногу: ни кроссовок, ни удобных ботинок у нее не водилось — пришлось надеть разношенные туфли на низком каблуке, но и это не помогло. А дороге не было ни конца ни края, и комары уже не забавляли ее — лепились ко всем открытым частям тела: лицу и шее, рукам, лодыжкам…
По Татьяниным прикидкам от Капиц, куда она приехала на автобусе, до Сергеева было километров пять, максимум — семь, и через час с хвостиком от начала марафона она должна была выйти к деревне на берегу озера, но шла она уже полтора часа, а ни того, ни другого не было и в помине. И она стала волноваться, озираться по сторонам. Но все еще шла в том же темпе, упрямо, не сомневаясь в том, что дойдет.
— Сходи в церковь, — как-то, давно еще, как само собой разумеющееся сказала Лариска на ее терзания.
— В церковь? — удивилась Татьяна.
— Да. А что здесь такого? Мне когда хреново, я всегда захожу на службу. Ты крещеная?
— Н-да… Меня лет в двенадцать крестили, когда это, помнишь, вдруг в моду вошло…
— Ну и отлично. Вот и сходи, расскажи батюшке про свои проблемы, причастись.
— Не пойду я ни в какую церковь! — тогда почему-то стала истерично визжать Татьяна. Так, что Лариска ее едва успокоила.
Татьяне и самой давно пришла в голову эта мысль: зайти в церковь — остановить свой бег в никуда, задуматься, отрешиться от всей этой пустой суеты, в которую незаметно превратилась ее жизнь. Но что-то ее не пускало. Каждый раз вместе с этими размышлениями на нее накатывала непонятная злость. Жила же она безо всякой церкви. Уж, в крайнем случае, есть на свете психотерапевты или бабки-гадалки. К тому же в ее голове молитвы-лампадки-иконки намертво ассоциировались с нищими и убогими, с маразматическими старушками. А она, Татьяна, была все ж-таки женщиной современной, умной и свободной от предрассудков.
Но чем определеннее она приходила к выводу, что куда-куда, а в церковь она уж точно не пойдет, тем более навязчивой и раздражающей становилась мысль о Боге. Потихоньку ее начали бесить и без того малочисленные храмы ее города.
Татьяна набрела на огромную вывороченную с корнем сосну и, не задумываясь, шлепнулась на нее передохнуть. Скинула туфли и немного помассировала ноющие, налившиеся свинцом ноги. Сняла с плеча сумку, вытащила бутылочку с минералкой и жадно выпила последние капли. Лес уже больше не казался ей ярким и радостным. Небо заволокли тучи, и кругом заметно потемнело. Слева, справа — со всех сторон среди деревьев что-то недружелюбно хрустело, стучало, завывало. Ежеминутно Татьяна оборачивалась — ей казалось, что сзади к ней кто-то подкрадывается. Стало неуютно и страшно.
Но впереди было Сергеево, а значит — Андрей. Отдыхая и из последних сил отбиваясь от насекомых, она представляла себе, как все будет: приходит она в деревню, спрашивает, где здесь остановились студенты, ей показывают. Она идет на окраину, к озеру и видит яркие палатки и весело потрескивающий ветками костер. Ей почему-то казалось, что Андрей будет сидеть именно у костра. Он увидит ее, поднимется ей навстречу. Она не будет кидаться ему на шею при всех. Подойдет, как ни в чем не бывало, поздоровается. И, пожалуй, больше никаких выражений чувств. Он ведь и так все поймет. И все между ними сразу станет правильно, ясно и солнечно. Потом они будут долго гулять вдоль озера, потом — лягут спать в одной палатке…
Она даже готова была пожить с ним в этом дурацком Сергееве пару деньков. Но потом обязательно увезти его в город, в свою квартиру с горячей водой и ванной, компьютером и телевизором, поджарить ему котлет…
Эти мысли придали ей сил. Было уже почти семь, развилку она прошла, но дороге по-прежнему не было видно конца. Татьяна попыталась надеть туфли, но уставшие, моментально отекшие ноги в них не влезали. Она испугалась не на шутку и судорожно стала пихать ступни в обувку, растягивать, почти разрывая, руками кожу, сами собой по лицу потекли слезы. Но в последний момент, когда она уже была готова разрыдаться всерьез, туфли налезли. Татьяна вскочила и, зло пнув дерево, быстро, насколько позволяли силы, припустила дальше, стараясь удрать с этого места, как будто это сосна была в чем-то виновата.
Мыслей не было.
Она шла механически, как кукла. Шла на одном упрямстве — в голове гудело, перед глазами плыли темные пятна. Ноги болели уже нестерпимо, подошвы жгло. Казалось, она идет так уже не первые сутки — монотонно, однообразно, тупея с каждым шагом… Казалось, что это вообще не она — что может делать она, Татьяна, специалист отдела по работе с депутатами, молодая современная женщина, в каком-то лесу? “Андрей, Андрей…” — стучало в висках, и она повторяла это имя, как молитву. И если бы не это — не жгучее желание видеть его, чувствовать его запах, прикасаться к нему — не мысль из головы, а какая-то сильная потребность тела, всей ее сути, то она давно уже плюнула бы на все и повернула бы назад. Или просто упала бы где-нибудь и, наверное, умерла.
Дорога резко заворачивала вправо — на последнем дыхании Татьяна прошла это заворот… И лес неожиданно расступился, и от открывшейся ей панорамы у Татьяны захватило дух. Она схватилась за первое попавшееся дерево, чтобы не упасть.
Дальше дорога шла через заброшенное поле. И выходила к озеру. И на фоне этого озера между темно-серыми тучами и бурно разросшейся травой на полях стоял храм — небольшое полуразрушенное строение с чудом сохранившимися аккуратными главками.
— Господи! Я хочу, чтобы он был рядом со мной! — в исступлении кричала Татьяна, подойдя по пояс в траве к его стенам — вокруг больше не было ни души: ни деревни, ни разноцветных палаток, ни Андрея.
— Господи! Слышишь ты, там, на небесах, я хочу быть с ним рядом! Разве я много хочу? Разве я хочу денег, власти, безнаказанно убивать и грабить? Я всего лишь хочу любить и быть любимой! Разве это так уж много? Ты же сам замыслил, чтобы на земле были мужчины и женщины, чтобы каждый искал свою половинку — так почему же каждый раз только унижаешь человека, показываешь конфетку и отбираешь, почему ты не хочешь, чтобы человек был счастлив? Почему стоит мне только влюбиться, как ты тут же все отбираешь?! Почему у меня никогда ни с каким мужчиной не получается нормальных отношений, чтобы и я его любила, и он меня?! Я не могу быть одна! Я хочу замуж! Слышишь? Я ХОЧУ ЗАМУЖ! А у меня ничего не получается — только боль, унижения, обиды… Почему ты меня обижаешь, за что? Я такая, какая я есть — неужели же я — самый последний человек на этой земле, неужели же я недостойна счастья? Но я ведь знаю, что я — хорошая. Я — хорошая! Это мир такой! Если ты задумал мир именно таким — несправедливым, жестоким, полным боли, то я не хочу жить в таком мире! Мне ничего от тебя не надо! Иди ты знаешь куда вместе со своими храмами и попами! — этого ей показалось мало, и уже охрипшая, захлебывающаяся слезами и швыркающая носом, она перешла на нецензурную брань.
Татьяна прокляла Бога, и мир, сотворенный им, и любовь. Ей казалось, что после этого небеса должны были разверзнуться и свершиться какая-то страшная кара, но ничего не произошло. Разве что пошел мелкий противный дождик.
Дальше жить было невозможно.
В отчаянии она подошла к берегу. Казалось, все так просто — можно одним движением разрешить все проблемы. Броситься в воду — и ничего уже не будет: ни боли, ни страха. Никаких Гавриловых — Михайловых, никаких Андреев. Скинула сумку, куртку. Хотела снять туфли, но испугалась, что второй раз натянуть их уже не сможет, и полезла в воду прямо в обуви.
Она шла и шла, но ледяная вода едва доставала до пояса. Туфли вязли в иле, Татьяна истерично загребала воду руками, как бы помогая себе идти, но все равно быстро выбилась из сил. Ее трясло. Ноги сводило от холода. Она обернулась на ненавистный храм — он стоял все так же: одиноко и неприступно. Дальше идти было бесполезно: противоположный берег, все с тем же лесом, с тонкой ниточкой песчаного пляжа, лежал как на ладони: еще немного — и она выйдет к нему. Татьяна почувствовала себя полной дурой: как уксуса напилась. Повернула назад.
Когда прижимает по-взрослому, когда кажется, что больше уже не вытерпеть, не выдержать, всегда можно себя утешить, что хотя бы один, но выход есть из любой ситуации. Что жизнь можно в любой момент прекратить, как остановить одним нажатием кнопки надоевший фильм. Ан нет, вот так однажды понимаешь, что и умереть тебе не дадут, пока не придет твой срок.
Мокрая, замерзшая, она сидела, прислонившись спиной к кирпичной стене с осыпавшейся штукатуркой. Весь ужас ее положения предстал перед ней: она сидела бог знает где, мокрая, промерзшая до костей. Впереди еще были, как минимум, пять часов ходьбы обратно в темноте и туманные перспективы ночлега. Это в лучшем случае. В худшем — ей придется ночевать одной в лесу, в сырой одежде, не просто без палатки, но и без ножа и спичек, которые она и не подумала взять с собой. Слез уже не было. Не было уже ничего: ни мыслей, ни чувств — только звенящая пустота внутри и огромное, во всю Вселенную, отчаяние.
