Разбитый асфальт, ходить трудно.
Путешествие причиняет боль, об этом атлас умалчивает. Путешествие – это физическое и – как в Черновцах – душевное напряжение. Потому что сталкиваются окаменевшая история и настоящее, воображаемое прошлое и печальная реальность. Между ними нет ничего.
В географических картах время не отражается. Я считываю модель, считываю структуры, выразительные в своей сжатости. Пронзительные в своей наглядности. Я принимаю эту эссенцию до всякого (физического) опыта. Расширяя пространство в квадрате плана. В нежном пуантилизме атласа.
Пройти путь ногами – это нечто другое.
Но проникновенность, проникновенность разговора с книгой – в царстве expanded minds – просто незаменима.
Папа кладет газету на колени, поднимает глаза и говорит: летом мы поедем в Градо, на море.
Я вне себя от радости: когда?
В июле, говорит отец.
А как?
Что ты имеешь в виду? – спрашивает отец.
На машине, я знаю. Но каким путем?
Папа смеется. Он знает мою одержимость географией. Каким путем – мы обсудим вместе, – говорит он. А ты посмотришь карту.
Недолго думая, я приношу свой атлас и начинаю пальцем нащупывать дорогу. Вот, так, чем сложнее, тем лучше. Поскольку пять перевалов лучше, чем один, мы отправимся в Южный Тироль, оттуда горами во Фриули и дальше в сторону моря. Доломиты, читаю я между делом, кто-то мне рассказывал о Доломитах. Опять обещание в слове.
Маршрут с пятью перевалами недолго остается моей тайной. Папе нужно знать то, что знаю я. И однажды после обеда я кладу ему на колени атлас: вот так, потом сюда, потом сюда и вот в Удине, и дальше, все очень быстро. Быстро, конечно, не получится, смеется он, но мы поедем так. Это ты замечательно придумала.
Я вся в предвкушении. Состояние сумасшедшее, озорное. Мыслями уже не здесь, но еще и не там. Они меняют направление как раскатывающиеся бильярдные шары. Мне часто приходится мигать, тереть голову, чтобы вернуть ее на место.
Тонкая нервная организация, переживает мама. Вечно ты все доводишь до крайности и даже дальше.
Вот приготовлены тетрадь, ручка и маленький коричневый рюкзак. И купальные трусы, и белая шляпа от солнца. Потом я добавляю красные сандалии. Собственно говоря, я уже готова к поездке. Готова-то готова, но, конечно, не окончательно. Нужно еще кое-что. Во второй половине дня в среду, когда в школе нет занятий, мы с мамой на одиннадцатом трамвае едем в «Гассман». Мне нужно купить практичную одежду в дорогу. Это матросская блуза, но не бело-синяя, а темно-красная, в клетку, и к ней короткие штаны в тон, доходящие до середины икры. Покупка совершается быстро, потому что я знаю, что мне нравится. И могу убедить в этом маму. Мы редко спорим, а если и спорим, то недолго. Я стесняюсь в магазине, не хочу препираться с ней по-венгерски. Ругательное «цыгане» звучит у меня в ушах. В нем крики, жестикуляция, несдержанность в манерах. У блузы по вырезу есть проушины, в которые продета желтая тесьма. С ее помощью воротник можно поднять или опустить.
Теперь я, наконец, готова к поездке. Считаю часы, меня лихорадит от нетерпения, как молодую лошадь. А вдруг я сверну себе шею? Таким вопросом я не задаюсь, это неважно, главное, вперед, главное, быстрее, это главное. Я так выматываю себя к дню отъезда, что без сил падаю на сиденье машины и уже через полчаса засыпаю. Глупо так, непростительно.
Машина – лучшая колыбель. Смотреть с заднего сиденья, как мимо проплывает, летит ландшафт, впадать в полудрему под гудение мотора. То, что я вижу, меня не затрагивает, не причиняет боли, вот оно есть – и уже снова нет. Контуры расплываются, а веки все тяжелеют и тяжелеют. Действительность ускользает и, столь же неуловимая, проникает в глубины моего сна. Секунда-другая и голова падает набок или вперед. Убаюканное тело грезит.
Каждый раз одно и то же.
Már megint alszik a gyerek, говорит мама, опять ребенок спит. Я слышу это сквозь щели в сознании, как далекий шепот. Или только воображаю, что я это слышу. Главное, остальные здесь и они не спят. Ну да.
Просыпаюсь я стремительно, не так, как впадала в дремоту. Мы стоим, бензоколонка желтая и вонючая. Стоять – хуже всего, колыбельных чар как не бывало. Вещи приближаются. Настырно лезут в окна автомобиля.
Соня. Папа не скажет: сонная тетеря. Я потягиваюсь. Разве я не обещала быть штурманом? Карта лежит рядом со мной, карта. Где мы?
Не могу сориентироваться, пока папин палец не указывает точку. Здесь. Теперь не спать.
Я стараюсь изо всех сил. Чтобы не заснуть, читаю таблички с названиями населенных пунктов, рекламу, названия отелей, ресторанов, магазинов, гаражей. Пока меня не прерывают. Достаточно населенных пунктов. Мы уже в ретороманской части. Альвашайн, Кунтер, Савоньин, Тиницонг, Рона, Сур, Бивио. И на той стороне, за скалистыми склонами Юлиера (тошнота, легкая серпантиновая тошнота), Шампфер, Челерина, Самедан, Бевер, Ла-Пунт, Мадулайн, Цуоц, С-чанф, Чинуош-чел, Брайль, Цернец. Пока снаружи шумит Инн, юный, близкий к истокам Инн, мама протягивает мне толстый сэндвич, лекарство от голода, от усталости. В Нижнем Энгадине мы сворачиваем, к перевалу Офенпасс, печному перевалу. Почему он «печной»? Мы видим только лиственницы и эти древние кедры, испытанные ветрами. О домах из кедра я кое-что слышала. Офенпасс или перевал Фуорн, две тысячи сто сорок девять метров. А потом Чирф, Фульдера, Валькава, Санта-Мария, Мюстаир. Имена как караван, который везет меня вперед. Зачем выходить? Почему здесь? Романский женский монастырь в Мюстаире серый и большой, под его сенью деревянные кресты монастырского кладбища. Свою тетрадку я оставила в машине, словно предназначая ее для Италии. А Италия вот, сразу за Мюстаиром, речушка Ром указывает дорогу. Да. И теперь населенные пункты называются так: Тубре/ Тауферс, Глоренца/ Глурнс, Слудерно/ Шлудернс, всегда на двух языках. Мы в Южном Тироле. И вдруг я просыпаюсь, я бодра так, как давно уже не была. Я беру тетрадку и записываю каждое название. Каждого населенного пункта.
Я не могу перестать. Папа, пожалуйста, помедленней, я не успеваю прочесть название. Эти чужие названия. Он смеется.
Спондинья, Силандрио, Натурно, Мерано. Стоп. В Мерано/ Меране мы ночуем, в окружении гор, винограда, первых пальм. Где-то течет речушка, вечер теплый и в моем волнении больше юга. Я готова всех обнять. Мы едем к морю.
Но путешествие затягивается, еще на один день, и еще на один. Ну почему я выбрала самой горный из всех маршрутов? От Больцано/ Боцена к Нова-Леванте, на Канацеи, через Доломиты, до Кортина-д’Ампеццо. Горы филигранны и светло-серы, а по вечерам розовые. Я записываю названия, имена: Латемар, Розенгартен, башни Вайолет, массив Селла, Мармолада. И: перевалы Пассо-Пордой, Фальцарего. Он все вьется и вьется, и становится страшно. Папа говорит: внушительный, я думаю: страшный. Это слово я не записываю, потому что оно не имеет отношения к списку названий и имен, каравану, идущему к морю.
Кортина? Все стремятся наверх, по канатной дороге на обзорные площадки. Но нам хватило и перевала, мы укладываемся в гостиничные кровати и спим, продолжая покачиваться.
А потом, потом мы едем к равнине. Пьеве-ди-Кадоре. Записываю: здесь родился Тициан. Тициан – это такой художник, говорит мама. Я показывала тебе его картины в Венеции. Записываю: Тольмеццо. Записываю: Гемона-ди-Фриули. И вот: Удине. Выходим. Обедаем. Жарко, но я хочу посмотреть все: и Часовую башню, и Геркулеса, и замок, и кафедральный собор, и площадь с аркадами. Меня торопят, я не сдаюсь, я спрашиваю, я хочу все знать. Что это, кто это. Меня считают надоедливой, пытаются заткнуть рот спагетти. Да ешь уже! Лоджия ди Лионелло, записываю я, и что мы в главном городе Фриули. Потом мороженое, которое называется «Тьеполо».
И дальше. Равнина зеленая, населенных пунктов мало. Пальманова, Червиньяно. Все время на юг, в сторону моря. Вдруг – запах соленой водой, и кипарисы окаймляют улицы. Мы в Аквилее.
Время здесь, кажется, остановилось. Пьянящий аромат. По древним камням мы идем к базилике. Священная дорога, говорит мама. Виа Сакра. Я опускаюсь на колено, записываю. Записываю: Тиберий, Август. Моя тетрадка лежит на мерцающем римском камне. Голова почти касается земли. С той минуты мне больше всего нравится записывать именно так.
На фотографии в альбоме – кипарисовая аллея, а на переднем плане – ребенок, наклонившийся вперед, с грифелем в руке и сосредоточенным выражением лица.
Он собирает имена.
Я смотрю и фиксирую. Я прокладываю тропы воспоминаний, составляю реестры памяти. Имена, имена, названия, даты. Перечисление звучит как сказка. Или как молитва?
Святая Мария, молись о нас / Святая Богородица / Святая Дева над девами/ Святой Михаил/ Святой Гавриил/ Святой Рафаил/ Все святые ангелы и архангелы, молитесь о нас/ Все святые Ангелы Божии/ Святой Иоанн Креститель, молись о нас/ Святой Иосиф/ Все святые патриархи и пророки, молитесь о нас/ Святой Петр, молись о нас/ Святой Павел/ Святой Андрей/ Святой Иаков/ Святой Иоанн/ Святой Фома/ Святой Филипп/ Святой Варфоломей/ Святой Матфей/ Святой Симеон/ Святой Фаддей/ Святой Матвей/ Святой Варнава/ Святой Лука/ Святой Марк/ Все святые апостолы и евангелисты, молитесь о нас/ Все святые ученики Господни/ Все святые невинные младенцы… и так далее. Это звучит у меня в ушах. Список успокаивает. Список по буквам называет мир.
