Но полутораметровый ботинок в витрине магазина «Люкс» прервал их целенаправленное движение, начатое из далекой заснеженной деревни к тбилисской опере. Кому он мог принадлежать? Они прижались головами к стеклу и заглянули внутрь магазина.
Маленькая мышка выпрыгнула из женских туфелек и побежала по красному бархату к ботинку, стоящему, как океанский лайнер, среди нормальных образцов мужской и женской обуви. Мышка была в точности похожа на тех, которые бегали в их деревянном сарайчике на пасеке, грызли книги Красоткина и съедали хлеб, сыр, варенье, случайно оставленные на столе. Старики обрадовались, увидев мышку. Она, заметив их, остановилась, посмотрела своими микроскопическими глазками на их прижатые к стеклу лица, что-то пропищала и вспрыгнула на высокий рант ботинка, осторожно, как канатоходец, поднялась вверх по шнуркам. Подойдя к краю, она опустила мордочку и заглянула внутрь ботинка. Из глубины носка вышла вторая мышь. Взгляды их встретились. И первая бросилась вниз прямо в объятия второй.
Полутораметровый ботинок, сшитый из натуральной кожи, был любовным ложем двух мышей, которые, изнемогая от страсти, бесстыдно кувыркались на дне его, не стесняясь глядящих на них человеческих глаз.
Ноэ и Красоткин отвернулись от витрины. Толпа тбилисцев, окрашенная красным неоновым светом, шла мимо них, не подозревая об апофеозе любви, творящемся в эти секунды в полутораметровом ботинке…
Взявшись за бидон, старики двинулись к мерцающему в полумраке зданию оперного театра.
В фойе было пусто. Женщина разбрасывала опилки на мозаику мраморного пола. Опилки пахли бензином.
Из глубины здания слышен был приглушенный смех.
Ноэ и Красоткин оказались перед большим зеркалом, в котором отражались две фигуры в черных длинных пальто. Это были они сами, оробевшие и растерянные, под хрустальными люстрами, свисающими с высокого потолка.
– Снимите пальто! – произнес чей-то голос из раздевалки.
Человек выдал им номерки и убедил взять два бинокля. С бидоном он не знал, что делать…
В это время из зала раздался взрыв смеха.
– Картлос Касрадзе! – воскликнул человек и побежал к маленькой белой дверке.
– Скажите, здесь сегодня юбилей Галактиона Табидзе?
– Да!
Человек открыл дверку и исчез в волнах смеха, вырвавшихся из темного зала.
Ноэ и Красоткин последовали за ним. Они увидели ярко освещенную сцену, на ней длинный ряд стульев и людей с раскрасневшимися от смеха лицами.
Все слушали молодого человека, стоящего перед рампой. Молодой человек говорил скороговоркой, делал комические телодвижения – он кого-то изображал.
Популярный конферансье Картлос Касрадзе читал популярный скетч «Продавец томатов», автором которого был он сам.
Видимо, вечер подходил к концу, шла концертная часть, конферансье всех веселил.
Хохот стоял невообразимый, смеялись даже ангелы на потолке зала, казалось, что их гипсовые фигуры вот-вот сорвутся и упадут в партер. Если б такое и случилось, вряд ли бы кто заметил и услышал их падение во всеобщем хохоте.
Не смеялся только один человек. Он сидел на сцене в глубоком кресле, лицо его было бледным, он смотрел ничего не выражающими глазами куда-то поверх зала, поверх ангелов, и теребил в руках орден, прикрепленный к лацкану пиджака.
Это был поэт, на юбилее которого веселился народ, слушая историю, происшедшую с продавцом томатов.
Глядя на Галактиона Табидзе, Ноэ вдруг вспомнил батумский пляж в последний год прошлого века, когда во время бури произошло странное, никому не понятное происшествие. На море появился кит. Волны толкали его обессиленное тело к берегу. На глазах людей кит выбросился на пляж невдалеке от городских купален. Тяжело дыша, медленно шевеля невероятно большим ртом, он лежал черной громадой многотонного тела, удивляя всех печальностью своего присутствия.
Почему, весело резвясь где-то у мыса Доброй Надежды в водах Атлантики, он выбрал такой необычный маршрут Гибралтар – Средиземное море – Босфор – Черное море – батумский пляж?
Его пытались столкнуть назад в воду. Среди сотен мужчин, прижавших свои руки к шершавой китовой коже, были и руки Ноэ, молодого в те годы, по-бычьи сильного ученика священника. Но усилия его и многих других оказались тщетными: сдвинуть кита хоть на сантиметр к морю им не удалось, несмотря на все увеличивающееся число спасателей. Гигант был бездвижен. Китовый глаз, словно белый фонарь, смотрел вверх в небо ничего не выражающим взором.
В душе кит молил батумцев: «Верните меня морю, я плыл не к вам. Течение, в которое попал я, оказалось сильнее моего тела, я устал, я не смог развернуться в мелкой прибрежной воде».
Кит лежал весь день. К вечеру он закрыл глаза.
На следующее утро пляжный фотограф снимал нарядных батумцев, вышедших на прогулку с детьми, чтобы показать им чудище океана.
До сих пор во многих батумских домах в семейных альбомах лежат старые фотографии весело смеющихся пап, мам, держащих белые зонтики, и детей – детей, которые сегодня превратились в старых домашних чудищ, проплывших свои жизненные маршруты.
У продавца томатов дела шли все хуже и хуже. Он никак не мог договориться со своими покупателями. Картлос Касрадзе кричал хриплым голосом, он взмок. Зал хохотал.
В зале было душно. Ноэ почувствовал, что сейчас он свалится в обморок, необходим был глоток свежего воздуха.
– Пошли отсюда!
В раздевалке они нашли свои пальто, оставили бинокли на столике, где лежали другие неиспользованные бинокли, и, подняв бидон с медом, вышли из оперного театра.
Спали они в доме у Захария.
Сын был рад приезду отца, невестка делала вид, что рада. Захарий писал диссертацию, готовился к защите. Ноэ и Красоткина уложили к комнате, где всю ночь горел ночник в виде мраморной совы, в глаза которой были вставлены маленькие электрические лампочки.
Потушить сову они не смогли, спать было неуютно, а будить Захария они не решились. Покрыли голову совы какой-то материей, утром оказалось, что в материи прожглась дырка. Кримплен, из которого невестка собиралась шить вечернее платье, был испорчен. Кримплен входил в моду и стоил очень дорого.
Чай пили с расстроенными лицами. Мед сливали из бидона в полном молчании. Невестка не скрывала своего возмущения.
– Понюхай, как он чудесно пахнет! – сказал Захарий жене, желая разрядить напряженное молчание.
Он протянул ей блюдце с медом.
– Нюхай его сам!
Она вышла из комнаты, хлопнув дверью.
С Галактионом Табидзе они столкнулись на лестничной площадке дома, в котором жил поэт. Он медленно спускался, оглядывая каждую ступеньку лестницы. Он как бы искал что-то потерянное.
– Мы принесли вам мед… – начал Ноэ.
– Спасибо! – прервал его поэт расстроенным голосом. – Вы не видели орден? – Рукой он указал на пустой лацкан пиджака, где виднелись протертость и маленькая дырка. – Это ужасно, но я потерял его!
Все морщины на лице были напряжены. Глаза искали орден, исчезнувший неизвестно каким образом, когда и где.
– Он для меня очень дорог! Я должен найти его!
Поэт спускался все ниже и ниже по лестнице, за ним шли Ноэ и Красоткин. Включившись в поиск, они громыхали бидоном по каждой лестничной ступеньке.
По улице Марджанишвили двигались три старых человека, глядя себе под ноги.
– Я был ночью у Зандукели, может, он там?!
В летнем саду клуба имени Горького, в маленьком павильоне, их встретил буфетчик Зандукели. Встревоженный вопросом Галактиона, он развел руками:
– Галактион, ты же знаешь, у меня ничего не пропадает. Антон Гурули неделю тому назад забыл на столе серебряный портсигар, он у меня, ждет его! – Зандукели вынул из буфетного ящика портсигар, подкинул его в воздух и снова положил в ящик. – Ты у меня не оставлял орден. Вчера, когда ты пришел… он был на тебе.
Галактион слегка взбодрился замечанием Зандукели:
– Он был на мне? Ты точно помнишь?
Буфетчик оглянулся на маленькую женщину, вытирающую стол:
– Клара, скажи, пожалуйста, Галактион вчера был с орденом или без?
Клара молча прошла по пустому павильону и, встав перед Галактионом, долго, задумчиво глядела на пустое орденское место. Все ждали, что скажет Клара.
– Без него!
Зандукели поморщился:
– Уйди! Я точно помню, что он был на нем.
Клара, обиженная, что мужчины не доверились ее зрительной памяти, отошла от них.
– А с кем я ушел? – спросил Галактион.
– С Платоном! – громко, ни к кому не обращаясь, сказала Клара. Ей явно хотелось восстановить репутацию своей хорошей памяти.
– Платоном? – вспомнил Зандукели. – Да, он тебя увел!
– Пойду к Платону! – Засуетившись, Галактион взглянул на Ноэ и Красоткина: – Я быстро обернусь! Мы должны поднять стакан вина! Накрой стол! – попросил он Клару голосом, в котором звучала надежда на примирение.
Поэт ушел.
В павильоне было уютно и тревожно. Сквозь стекла лился свет осеннего солнца. Кувшин вина, распитый с Зандукели в ожидании Галактиона, умиротворил Ноэ и Красоткина, но тревога за потерю ордена умножилась.
