12 февраля 1998 года.
Марина не позвонила.
13 февраля 1998 года.
Сегодня англичанка сказала, чтобы я принес из учительской журнал. У нее башка дырявая. Она забывает. Я вышел из кабинета и пошел на первый этаж. В учительской никого не было. И в кабинете директора тоже. Я взял журнал и пошел в туалет. Какой смысл торопиться обратно? Мы там всегда тусуемся, когда уроки идут. Хотел войти, но вдруг услышал голос Антона Стрельникова. Он вообще на английский не ходит. И я слышу как Антон говорит – поэтому отец ему без конца репетиторов нанимает. Я думаю – про меня что ли? И не стал входить. А Антон говорит – может, вообще его в психбольницу закроют. Класснуха сказала, что у него тараканы в голове. Я стою рядом с туалетом и думаю – ни фига себе. А Антон говорит – у него точно башню снесло. С тех пор как его мамаша от них уехала. Крышу сорвало. Она тут в России трахалась со всеми подряд. Потом заграницу свалила трахаться. Мать вчера со своей подругой на кухне эту тему перетирали. Они с ней в институте вместе учились, или типа того. В общем, знают ее давно. Прикинь? А Серега от этого ходит такой странный. Короче, папаша скоро определит его к докторам.
Я постоял возле туалета, а потом ушел. Отнес журнал обратно в учительскую. Отец дома сказал – что так рано? Я говорю – а ты? Он говорит – у меня обеденный перерыв. Я говорю – у меня тоже.
14 февраля 1998 года.
Марина звонила. Сказала, что звонит второй раз. Спросила – кто это брал трубку? Мужской голос. Я подумал и сказал – никто. Это никто. Просто хозяин квартиры. Мы с мамой у него снимаем две комнаты. Дорого, но что делать? Сводим концы с концами. Она говорит – мой папа тебе нахамил? Я говорю – нет, все нормально. Можно с тобой увидеться? Она говорит – приезжай. Я говорю – ты знаешь Одри Хепберн? Она говорит – я ее обожаю, а что? Я говорю – ничего. Я скоро приеду.
15 февраля 1998 года.
Пушкин меня достал. Решил серьезно научить меня алгебре. Говорит – сегодня будем заниматься интегралами. Я говорю – последний репетитор тоже так говорил. Он говорит – какой репетитор? Я говорю – тот, который был перед вами. Он говорит – хорошо. Не отвлекайся. Я говорю – последний репетитор тоже так говорил. Он говорит – что? Я говорю – он говорил «не отвлекайся». Пушкин смотрит на меня и говорит – может начнем заниматься? А я говорю – последний репетитор тоже так говорил. Все время. И тогда он говорит – почему ты без конца про него вспоминаешь? Ты мешаешь мне объяснять интегралы. А я говорю – просто я его очень любил. Он был хорошим человеком. И тоже любил объяснять. Пушкин говорит – почему «был». Я говорю – возникли проблемы. Он говорит – какие проблемы? Я говорю – не надо вам про это знать. А он говорит – нет уж, пожалуйста. И тогда я ему говорю – этот последний репетитор случайно увидел как к моему отцу входит в кабинет один человек. И замолчал. А Пушкин смотрит на меня и ждет продолжения. А я молчу. И тогда он говорит – ну и что? А я говорю – ничего. Не надо было ему видеть этого человека. Пушкин говорит – почему? Я говорю – а вы разве не знаете, что за моим отцом следит прокуратура? Он говорит – в смысле? Я говорю – связи с организованной преступностью. Вы что, телевизор не смотрите? Вчера рассказывали по НТВ. Он говорит – нет. Я говорю – надо было смотреть. Последний репетитор тоже был неосторожный. Тот человек, которого он увидел, не хотел, чтобы его видели у моего отца. Слишком высокое положение. Пушкин говорит – ну и что? В итоге-то что? Я говорю – в итоге я остался без репетитора. А он так хорошо мне все объяснял. Пушкин говорит – чепуха какая-то. Я говорю – чепуха? Вы, наверное, смелый человек. Я уважаю смелых. Впрочем, простите, что перебил вас. Вы, кажется, начали что-то об интегральном исчислении?
16 февраля 1998 года.
Сегодня отец приехал из своей конторы намного раньше и сказал – зайди ко мне в кабинет. Обычно мы разговариваем с ним, где угодно. Там, где на него найдет. Не обязательно в кабинете. Я говорю – а что за дела? Он говорит – ты почему в школу не ходишь? И потом говорит – что ты молчишь? Ты думал – я не узнаю? Я говорю – ничего я не думал. Просто школа – дерьмо. Он говорит – ты знаешь, сколько она стоит? Это самая лучшая школа в Москве. Я говорю – да плевать мне сколько она стоит. А он говорит – ты как со мной разговариваешь? А я думаю – начинается. Он говорит – надо закончить школу. У тебя год выпускной. А я говорю – я лучше буду с Пушкиным заниматься. Тогда он говорит – а что за ерунду ты ему наплел насчет твоего последнего репетитора? При чем тут бандиты? А я говорю – Пушкин сам любопытный. Выспрашивал про тебя. Кто к тебе ходит. Кто о чем говорит. Может, он из налоговой? Или из ФСБ? А он смотрит на меня и молчит. А потом говорит – все-таки ты какой-то странный. А я говорю – я знаю. Хочешь к психиатру меня отвести? В психбольницу? Там, говорят, хорошо кормят. Он говорит – с чего ты взял? Я говорю – ты сам сказал, что я странный. А он говорит – я не это имел в виду. Просто ты ведешь себя как-то странно. Никуда не ходишь. Друзей у тебя нет. Теперь зачем-то ездил в Кузьминки. Я говорю – мне кое-что надо было купить. А на улицу я не хожу, потому что у меня арбуз продувает. Он говорит – что? Я говорю – арбуз. Он говорит – я понял. Только я не понимаю, что такое арбуз. Я говорю – это вязаная шапка. Она круглая как арбуз. Сейчас все носят. Считается круто. Но продувает. Зима ведь еще. Можно еще называть ее гондоном. Мне больше нравится арбуз. Так прикольнее. Он посмотрел на меня и говорит – ладно позанимайся пока с репетитором. Я договорюсь с твоей школой.
18 февраля 1998 года.
Снова был у Марины. Застал ее наконец. Ее отца зовут Илья Семенович. Он сегодня опять был дома. Видимо, нигде не работает. Теперь он почему-то вел себе по-другому. Не так как в первый раз. Сказал – извините, если я вам в прошлый раз нахамил. Такой вежливый вдруг. Я, говорит, болею сейчас, поэтому иногда несдержан. Но вам мы всегда рады. Заходите в любое время. А я думаю – странно, чего это с ним? Марина говорит – пойдем ко мне в комнату. А это мой младший брат. По имени Михаил. Я говорю – привет Михаил. Тебе сколько лет? А он говорит – сам привет. Мне уже пять. Я говорю – ты совсем взрослый. И он пошел. Такой маленький смешной медвежонок. В комнате Марина сказала – ты ему понравился. Я говорю – да? Откуда ты знаешь? Она говорит – он никому не говорит свой возраст при первом знакомстве. Я говорю – классно. Потом молча сидели, и я смотрел на ее комнату. Она говорит – ну как? Я говорю – а ты почему мне тогда в трамвае свой проездной отдала? Она помолчала и говорит – у тебя вид такой был. Я говорю – какой? Она говорит – такой, потерянный. Как будто ты потерялся. Как в детстве бывает. Знаешь, с маленькими детьми. Я говорю – да? А сам смотрю на ее лицо. Она говорит – чего ты на меня так смотришь? Я говорю – помнишь, я тебя спрашивал насчет Одри Хепберн? Она улыбнулась. Я говорю – она красивая. Я никогда в жизни таких красивых не видел. Тогда она взяла с другого кресла гитару и начала играть “Moon River” из фильма «Завтрак у Тиффани». И запела. А я смотрел на нее и думал – жалко, что Октябрина Михайловна умерла.
22 февраля 1998 года.
Сегодня встретил у себя во дворе Антона Стрельникова. Не знаю зачем он сюда приходил. Может, искал кого-нибудь. Или опять за училками бегал. Он любит за ними следить. В соседнем дворе живет одна. Историю ведет в параллельном классе. Он говорит – ты чего в школу не ходишь? Я говорю – а тебе-то что? Я же не спрашиваю – зачем ты туда ходишь? Он говорит – все ходят. Я говорю – а я не хожу. Я не такой как все. Я странный. Он говорит – а. Я говорю – и не фиг здесь акать. Он говорит – не понял. Я говорю – вали отсюда, козел. Он говорит – Серега, ты что, с ума сошел? Я говорю – это твоя мать со всеми трахается. Он замолчал и смотрит на меня. Потом говорит – что? Я говорю – трахается. Со всеми трахается.
23 февраля 1998 года.
Пушкин утром спросил меня – а откуда синяк? Я говорю – сегодня День Защитника Отечества. Он говорит – ну и что? Я говорю – поздравляю вас. Он говорит – спасибо. А синяк-то зачем? Я говорю – это семейная традиция. У меня отец любит старинные обычаи. Он считает, что настоящий мужчина должен легко переносить боль. Поэтому на 23 февраля всегда бьет меня кулаками. Пушкин говорит – как бьет? Я говорю – да вы не бойтесь. Мне совсем не больно. Просто у нас обычай такой. Мой дед тоже так его бил. И прадед. Отец часто вспоминает как они собирались вдвоем и дубасили его время от времени. Пушкин говорит – зачем? Я говорю – чтоб привыкал. Мало ли что в жизни бывает.
24 февраля 1998 года.
Сегодня не получилось съездить к Марине. Звонил ей два раза. И она мне один раз.
Заходил отец. Долго стоял посреди комнаты и ничего не говорил. Потом сказал – а кто это? Я говорю – Одри Хепберн. Ты же видел ее. Он говорит – на всех снимках одно и то же лицо? Я говорю – точно. Он говорит – а где ты их столько взял? Я говорю – на Интернете. Это еще не всё. Просто мне другие повесить негде. Он говорит – можно, я вот сюда сяду? Я говорю – подожди, я оттуда фотографии уберу. Он посидел молча. Я тоже молчал. Потом он говорит – слушай, тебе ведь экзамены надо сдавать скоро. Я говорю – ну и что? Он говорит – ты без Пушкина не сумеешь. Я говорю – я не сумею? Он говорит – может, все-таки в школу пойдешь? Я говорю – давай на спор: ты выгоняешь Пушкина, а я сам готовлюсь к экзаменам. Он говорит – провалишь. Я говорю – давай на спор? Он говорит – вообще-то он мне тоже не нравится. Я говорю – значит договорились. Потом он говорит – а что у тебя в Кузьминках? Я промолчал. А он говорит – ты туда уже несколько раз ездил. Я говорю – четыре. Он говорит – вот видишь. Я говорю – можно, мы об этом поговорим в другой раз? Он говорит – ты уверен? А я снова ему говорю – можно?
