Мама несколько раз пощупала мой лоб, когда я лег в постель, сунула мне градусник, долго рассматривала его потом, долго стрясала, тревожно глядя на меня.
Утром они с папой говорили на кухне о том, что я опять очень плохо спал и кричал во сне о каких-то змеях. Упоминание о змеях не встревожило и не всколыхнуло меня. Я чувствовал вялость и долго провалялся в постели. Потом, после завтрака, пошел на Байкал, разыгрался с мальчишками и вошел в норму. Но только почему-то всякий раз, как только вспоминал о Мертвой скале, гнал от себя это воспоминание.
Так было и на следующий день, и я весь день провел в воде с мальчишками, уже почти привыкнув к температуре воды, хотя, может быть, и чаще, чем другие, подбегал к костру на берегу. Когда прошло еще несколько дней, однажды я подслушал разговор мамы с отцом о том, что та ночь, когда я кричал во сне о змеях, была для меня "критической", и что теперь я уже лучше выгляжу и вообще поправляюсь. Мама и папа были довольны, хотя я начисто забыл, где лежат учебники и книги.
Мы с Юркой чинили наш плот. Ночью был сильный Баргузин, плот выкинуло на камень, и две шпалы лопнули в местах крепления. Мы сначала всякими самодельными рычагами вытаскивали скобы, потом вколачивали их в новых местах, затем связывали проволокой треснувшие шпалы. И еще долго возились, стаскивая плот с камней на воду, когда прибежал Валерка и сообщил, что умирает Белый дед, то есть дед Генки-лодочника, что вызвали врача из Слюдянки и он должен приехать на дрезине.
Мы промчались по берегу к Генкиному дому. Около дома уже было много людей, сам же Генка сидел на борту лодки на берегу растерянный, с опухшими губами и красными глазами.
— Живой еще? — спросил Юрка.
Генка шмыгнул носом, сверкнул глазами.
— И будет живой! Наша врачиха ничего не понимает! Вот приедет доктор из Слюдянки и скажет всю правду!
— Может, старуху Васину позвать, она же это... ведьма!
Генка замотал головой.
— Не! Она не придет!
— Почему? — спросил я.
— Не придет! — уверенно сказал Генка. — Она моего деда всю жизнь ненавидит!
— Врешь! — насупился Юрка. — Она всем помогает!
— Всем, а деда ненавидит!
— За что? Что он ей сделал?
— Ничего не сделал! Ненавидит, и все!
На крыльце дома показалась женщина, Генкина мама. Она села на ступеньку, закрыла лицо руками и, наверное, заплакала. Генка засопел еще сильнее.
Из дома вышла еще одна женщина и сказала хмуро:
— Дело-то какое! Просит, чтоб старуха Васина пришла!
"Правильно! — подумал я. — Знает дед, кто ему поможет!"
Генкина мать покачала головой.
— Не придет!
— Не придет! — согласилась другая женщина.
— Ведь умирает же! Как это она не придет! Не может быть!
Я такого не мог понять и уже подумал, не сбегать ли мне за ней, я знал, где она живет, но вдруг услышал удивленный шепот:
— Идет! Надо же! Будто услышала!
Я от радости чуть ни запрыгал на месте. Я знал, что она придет. Она мне сразу понравилась, эта старуха! Хотя змею от Юрки она совсем зря спасала!
Все поздоровались с ней и расступились. Генкина мать пошла вслед за ней. Никто ничего не сказал. Мне так было интересно узнать, как она будет лечить деда, что я готов был кинуться за ней в дверь. Но меня, конечно же, не пустили бы. Я метнулся туда-сюда, обежал дом, заглянул в одно окошко, в другое — и увидел Белого деда. Он лежал на кровати или полусидел, облокотившись на несколько больших подушек. Лицо его было какого-то серо-зеленого цвета, он тяжело дышал и в левой руке сжимал край простыни.
Я видел, как вошла старуха Васина и как вошедшая вместе с ней Генкина мать сразу же вышла из комнаты. Я уперся ногами в завалинку, руками вцепился в наличник и, всунувшись в окно только носом и одним глазом, замер, затаив дыхание.
— Ты пришла, Анюта! — сказал хриплым голосом дед, и я сначала подумал, что он бредит, и лишь потом догадался, что Анюта — это имя старухи. И как это было чудно! Наверное, никто не знал или все забыли, как ее звали, потому что все звали ее только старухой Васиной.
— Пришла! — ответила она тихо и села на стул около кровати деда. В руках ее ничего не было, и было непонятно, как она собиралась лечить!
— Вот, умираю! — сказал дед.
— Умираешь! — подтвердила Васина, и у меня мурашки пробежали по коже.
Они смотрели друг на друга.
— Каешься ли, Гриша? — спросила она.
— Каюсь... каюсь! — торопливо ответил дед.
— А раньше-то чего же?
— И раньше каялся... и всегда... Да ведь знал, не простишь!
Старуха кивнула головой, то ли соглашаясь, то ли машинально.
— Дай водицы! Сухо... Говорить не могу!
Старуха подала ему стакан, что стоял на табурете рядом. Он пытался взять стакан в руку, но не смог, и она напоила его и полотенцем, что висело на спинке кровати, вытерла губы.
— Могилки-то ведь не оставил? Боялся?
— Оставил, Анюта, оставил, как положено, с крестом...
— Оставил! — простонала старуха. — Есть могилка, значит!
Она закрыла глаза, покачала головой.
— И как же тебя простить за такое, Гриша! Как?
— Как можешь! — шепотом прохрипел дед.
— Где же? Говори!
— Скажу! — дед закашлялся, затрясся. — Найдешь! В Сухой пади родничок... знаешь... от родничка вверх... на сосне засеку увидишь... Не по корысти это было, Анюта! Люди болтали... про золото... Не было там золота... никогда не было... По ссоре это было... по глупости...
Мне было очень неудобно висеть на завалинке, и, наверное, от напряжения я плохо понимал, о чем они говорят.
Дед еще хотел что-то сказать, но снова закашлялся, и Васина сказала ему:
— Молчи! Молчи!
Дед кашлял, и белая борода прыгала у него на груди.
Завалинка была покатой, нога моя соскользнула, и я оборвался вниз. Вскочив на ноги, кинулся прочь от дома, подбежал к мальчишкам и на всякий случай спрятался среди них. Меня о чем-то спросили, я что-то ответил, сам же пытался восстановить все фразы, что услышал, чтобы понять смысл разговора.
— Васина вышла! — крикнул Юрка, а Генка сорвался с места и побежал в дом.
Старуха уже почти прошла мимо, но остановилась, повернулась в нашу сторону и поманила пальцем... конечно, меня. Красный как рак, я подошел к ней. Она смотрела на меня спокойно, погладила по голове и сказала:
— В жизни такое бывает, чего знать никому не на пользу!
Какой у нее голос! Я крепко сжал ее руку обеими руками и сказал шепотом, но горячо:
— Если я кому скажу, пусть умрут мои родители!
Она покачала головой.
— Даже если ты на семь ветров скажешь, пусть всегда живут твои родители! Таких тайн нету, что дороже отца с матерью!
И мне стало стыдно за мою дурацкую клятву. Она еще погладила меня по голове и пошла. Мальчишки насели на меня, пытаясь узнать, о чем мы говорили. Я что-то соврал им.
Генкиного деда увезли на дрезине в Слюдянку. С ним поехал и Генка, успевший крикнуть нам, что привезет деда назад здоровехонького.
Я долго ходил по берегу Байкала и думал о том, что услышал. И хотя я догадывался, что произошло в тайге в Сухой пади, и это было страшно и интересно, но я почему-то все время слышал только одну фразу и даже произносил ее вслух, пытаясь повторить интонацию, какой она была сказана:
«И как же тебя простить за такое, Гриша?»
Когда, наконец, мне удалось воспроизвести точно интонацию, мое радостное подозрение перешло в уверенность. Старуха Васина именно этой фразой уже простила Белого деда! И когда он ответил ей: "Как можешь!" — это было почти "спасибо"!
Тогда я вспомнил другую старуху, которая простить не может и не хочет, и вспомнил все остальное, хотя, конечно, и не забывал вовсе, но будто какой-то зарок давал себе не думать о том.
А все, что было со змеей! Это очередная шутка Сармы? А вдруг нет! А вдруг она всерьез обещала освободить Ри! Я столько дней потерял, а точнее, украл у Ри ее дни свободы! Да как же я мог забыть или не думать или думать о чем угодно, только не о самом главном!
Немедленно бежать к Сарме и требовать, чтобы она выполнила обещание! И пусть змея оказалась палкой, но ведь палка БЫЛА змеей, и я протянул ей руку. Ведь протянул!
Никогда еще так быстро я не забирался на Мертвую скалу! Будто на одном дыхании! Перед Сармой предстал запыхавшийся, но полный решимости.
— А ее уже там нет! — сказала Сарма, хитро ухмыляясь.
— Как нет? А где?
— Она живет среди людей! Ты недоволен?
Я растерялся, торопясь разобраться в собственных чувствах. Такого варианта я не предвидел.
— А где она? — спросил я.
— Тебе же сказали, она живет среди людей!
— А я...
Я хлопал глазами.
— А ты должен радоваться, но радости твоей я что-то не вижу! — ехидно отвечала Сарма. — Ты, конечно, надеялся, что я выдам ее тебе в ручки, ты уведешь ее и женишься!
Она, эта старуха, не иначе как спятила! Но в одном она была права! Я тысячу раз представлял себе, как вывожу Ри из пещеры на солнце, как веду в поселок, как показываю Байкал!
