Допрос
Они встретились у памятника, как договаривались. Никогда тут раньше не забивали стрелку, но с этой площади оказалось совсем близко до староплесецкой бани, которую они ещё не посещали.
Когда Новиков выходил из метро, Алексей уже стоял там — он высокий, его заметно.
Лёшка иногда делал такое движение левым плечом, будто там сидит попугай и хохолком щекочет ухо. Двинет плечом — и попугай чуть переступает, унося щекотный хохолок.
Пока Новиков шёл, Лёшка два раза дрогнул плечом, глядя куда-то в сторону.
На скамейках, разнообразно и бессмысленно, как обезьяны, сидели молодые люди — кто на самом краешке, кто раскачиваясь на спинке, кто примостился прямо на брусчатке, прислонясь к сиденьям спиной… один, с длинными ногами, лежал, занимая почти всю скамейку, головой на девушкиных коленях — девушка копошилась в его многочисленных разноцветных волосах…
Новиков тоже так когда-то делал и в те дни нравился себе. Сейчас так не делал и оттого нравился себе ещё больше. Зато все похожие на него юного — уже не очень нравились Новикову.
Закурив на ходу, он успел задаться вопросом, а понравилось бы ему, если б не этот длинный, а он сейчас лежал на скамейке, и, скажем, три девушки трогали бы его волосы, и тихо щипали уши, и принюхивались к темени…
Пока разрешал эту задачу, дошёл до Лёшки — тот оглянулся. Они обнялись — и сразу же их потащило в разные стороны, причём Новикова очень больно сжимали сразу и за шею, и за локти и туго зацепили куда-то под живот… подпрыгнули огромные буквы «Samsung», памятник повалился в сторону, и птицы с его плеча взлетели не вверх, а вбок.
Мельком Новиков взглянул на Лёшку и понял, что с ним происходит то же самое. Три здоровых, как мясорубки, мужика, волокли их обоих, но в разные стороны — к припарковавшимся неподалёку машинам…
Машина для Новикова уже раскрыла заднюю дверцу. Водитель, прищурившись, смотрел на приближающихся людей, левой рукой похлопывая по своей двери, а правой крепко держа руль. Машина уже была заведена.
Когда Новикова, согнутого, волочили мимо лавочек, он ещё успел заметить того самого длинного, с волосами, у которого девушка… копошила в темечке… Привстав, слегка ухмыляясь, длинный заглянул Новикову в лицо. Новиков вдруг понял, что это не девушка рыскала в его голове — а такой же волосатый тип мужеского пола. Девушек на лавочках вообще не было.
Новиков попытался хоть немного выпрямиться — так, у всех на виду, идти, семеня в такт со свистом дышащим мясорубкам, было унизительно и гадко.
На долю секунды ему это удалось.
— Ну-ка, на хер отсюда! — сказал волосатым один из державших в своих тисках Новикова.
Тот, к кому он обращался, сделал шаг в сторону и двумя пальцами отдал издевательскую честь, коснувшись бритого виска накрашенным длинным ногтем на среднем пальце.
Новикова снова пригнули и ловко вбросили в машину. Затем, как костыли, покидали внутрь его оставшиеся снаружи неловкие ноги и уселись сами. Машина неспешно тронулась.
Почему-то в глазах у Новикова стоял этот длинный ноготь и мельтешили голуби, взлетевшие с плеча памятника вбок.
Новиков даже оглянулся, чтоб убедиться, что памятник стоит ровно.
Его слегка тошнило.
Он поискал глазами Лёшку: куда его? туда же, куда и меня? а меня куда?
— Вы с ума, что ли, сошли? — спросил Новиков, глядя поочередно на всех своих спутников.
— Падла какая — руку прожёг мне бычком, — сказал, ни к кому конкретно не обращаясь, сидевший справа и лизнул свою руку мясистым, но сухим языком.
Новиков вдруг вспомнил, что действительно держал спрятанную в ладони сигарету. Ни в тюрьме он не сидел, ни в армии не служил, но часто так делал: таил никотиновый огонёк в руке — это было некоторым кокетством, но неброским, ненавязчивым.
«Наверное, когда меня схватили под руки, бычок угодил в лапу этому вот…» — догадался Новиков.
— Я же не нарочно, — сказал он с такой искренностью, как будто его взяли из-за этого бычка.
Тем более что брать Новикова было, кажется, не за что.
И Лёшку, кстати, тоже.
Новиков работал в книжном магазине, Лёша — оператором в кино. Они дружили с детства.
Последний раз товарищи нарушили закон, наверное, год назад, когда в случайной компании кто-то предложил пустить по кругу косячок — ну и пустили. Лёша травку любил, но сам, кажется, никогда не покупал — Новиков, напротив, был к траве равнодушен — он и водку-то перестал пить с какого-то времени. Так, пивка, винца, рюмку коньяка…
Предположить, что Лёша мог что-то эдакое натворить, было сложно — они созванивались почти каждый день, Новиков знал все его доходы и расходы, круг общения и набор привычек. Никакого зазора для тайного порока в жизни Лёши Новиков не видел при всём желании.
Лёша был улыбчивый, ласковый, немного безалаберный, очень незлобивый человек. Всю юность увлекался фотографией, и читал те книжки, что ему подсовывал Новиков. Если б книжки ему не подсовывали — он бы про них за что не узнал. Но предложенное прочитывал всегда и всё там понимал и помнил. У Лёши время от времени появлялись какие-то девушки, однако и расставался он с ними всегда под стать своему характеру — безалаберно, мягко, улыбчиво, неприметно.
Что до Новикова, то у него была постоянная подруга, они встречались два года, уже год ей не изменял; а через год они собирались пожениться.
Будущую жену звали Лара. Лара была трезвым и спокойным существом и к Лёше, кстати, относилась терпимо. Например, то, что старые друзья по выходным — с тех пор как у обоих появились какие-никакие деньги — ходили в баню, пропадая на весь день, не вызывало её нареканий.
В общем, предположить было нечего.
— Может быть, мне кто-нибудь объяснит?… — спросил Новиков, чуть улыбаясь.
Тошнить его перестало, он почти успокоился.
Десять секунд ему никто не отвечал. Но так бывает иногда, что заданный вопрос не исчезает, а продолжает физически ощущаться, словно он завис в воздухе и неприятно зудит даже не в ухе, а где-то в области переносицы.
— Может быть кто-нибудь, — как будто с трудом произнёс сидевший впереди.
Доехали они быстро.
По коридору Новиков шёл, совсем уже освоившись. Думал он понятно что: сейчас всё выяснится. В течение пяти, ну, десяти минут. И они пойдут и выпьют с Лёшкой даже не по пиву, а по водочке. Чего это он, действительно, стал от водки отказываться.
Ничего плохого случиться не может, был уверен Новиков.
Тем более что в коридоре сидели разнообразные посетители — правда, все достаточно насупленные и озабоченные, но не напуганные, нет… ну и вообще — когда рядом глубоко посторонние люди — это всегда обнадёживает. Посторонние люди не дадут свершиться ужасному злу, ведь всякое зверство стремится избегнуть свидетелей.
Прошли они, правда, чуть дальше по коридору, чем хотелось бы, а потом миновали крашенную голубым решётку, дверь которой первый из провожатых Новикова вскрыл при помощи пластиковой карточки. Замок приветливо попиликал.
«В любом случае меня запомнили», — уговаривал себя Новиков и даже оглянулся, чтоб напоследок встретиться глазами с крайним сидевшим в коридоре человеком.
Это был черноволосый мужчина с огромным животом — похожий на одного режиссёра, что в своё время снимал волшебные, полные светлой иронии киноленты, а потом, как водится, сошёл с ума и стал создавать что-то, напоминающее старческие анализы: желчь, щелочь, лейкоциты, тромбоциты, чего-то ещё там вечно шипело в пробирках, словно карбид в воде…
Мужчина как раз провожал Новикова взглядом — их глаза встретились. Новиков подмигнул, мужчина отвернулся.
Новикова весьма небрежно втолкнули в следующий коридорный отсек — и за спиной его с неприятным, но мягким звуком захлопнулась голубая решётка.
Кабинет, впрочем, располагался почти тут же, в двадцати метрах от решётки.
Новиков зашёл туда, следом один из оперов, другие будто растворились. На Новикова опер не смотрел, что настораживало и даже раздражало. Зато на столах был очевидный беспорядок: бумаги, маркеры, календари, карандаши, всё вперемешку, — и это снова успокоило Новикова. Вряд ли его будут бить в такой почти домашней обстановке.
— Садитесь, — сказал Новикову опер.
Слово «садитесь» он произнёс так, будто в нём было два длинных «с» и какой-то один не очень приятный гласный призвук посередине.
И тем более, решил Новиков, его не будут бить потому, что в кабинете остался всего лишь один человек.
А Новиков без наручников.
А ведь он может оказать сопротивление. По крайней мере, он сам так себе сказал.
«Хотели бы применять насилие — осталось бы двое, и наручники бы надели», — совершенно деревянными словами и длинными предложениями, мысленно проговаривая их целиком, размышлял Новиков.
Как почти всякий не служивший в армии и не сидевший в тюрьме человек, он очень боялся физической боли.
