— Не тот ли это господин Фан, с которым ты плыла из Европы?
Фан удивился подобной догадливости, а затем предположил, что Чжао держал в руках тот злополучный номер газеты, и ему стало неловко. Чжао явно не привык скрывать свои чувства. Едва ему подтвердили, что перед ним тот самый Фан, он вообще перестал замечать его. Если бы Су изредка не обращалась к нему, Фан мог бы подумать, что он растворился в воздухе, исчез, как привидение при крике петуха, или стал чем-то вроде истины даосского толка — незримой и неосязаемой субстанции. Су объяснила ему, что Чжао — давний друг дома, что он учился в Америке, служил начальником департамента в управлении внешних сношений, по болезни не эвакуировался вместе с учреждением, а сейчас работает политическим редактором в Китайско-Американском агентстве печати. Рассказывать о Фане она не стала, как будто Чжао уже знал его биографию.
Расположившись с трубкой на диване, Чжао спросил, обращаясь к лампе под потолком:
— Где служит господин Фан?
Фану это не понравилось, но промолчать было неудобно, а назвать «Разменное золото» — несолидно. Поэтому он ответил неопределенно:
— Пока что работаю в одном небольшом банке.
— Жаль, когда талант не находит должного применения! — сказал Чжао, любуясь пущенными им колечками дыма. — А что вы изучали за границей?
— Ничего! — буркнул Фан совсем уже сердито.
— Ты же занимался философией, правда, Хунцзянь? — вмешалась Су.
Чжао сухо усмехнулся:
— У нас, людей дела, точка зрения такая: изучать философию — все равно что не изучать ничего.
— Нужно проверить ваше зрение у окулиста. — Тут Фан нарочито засмеялся, стараясь смягчить этим свою резкость. Чжао Синьмэй решил, что тот радуется собственной остроте, но не мог ничего придумать в ответ и изо всех сил насасывал трубку. Су почувствовала неловкость и нахмурилась, и только Тан словно с заоблачных высот взирала на поле боя и улыбалась как-то отрешенно. Вдруг до Хунцзяня дошло, что этот Чжао невежлив с ним из ревности, считает его своим соперником. Вот и Су, видимо, неспроста перешла с «господин Фан», на «Хунцзяня» — хочет показать степень их близости. Разумеется, всякой женщине лестно, когда мужчины из-за нее ссорятся. Но ему-то зачем страдать понапрасну? Не проще ли пустить лодку по течению и предоставить Чжао полную свободу действий?
Су, разумеется, не догадывалась об этих раздумьях Фана. Ей нравилось быть предметом мужского соперничества, не хотелось только, чтобы схватка приняла слишком острый характер и закончилась скорой победой одного из бойцов и бегством другого, — тогда стало бы скучнее жить. К тому же она опасалась, что побежденным окажется Фан. Вот если бы поединок с Чжао Синьмэем придал ему смелости!.. А вдруг он, выражаясь языком военных сводок, «предпримет стратегическое отступление в целях сохранения сил»?
Отец этого Чжао когда-то служил с ее отцом, в первые годы республики они вместе снимали дом в Пекине. Сам Чжао был ее товарищем по детским играм. Когда мать Чжао ходила беременная им, все думали, что родится двойня. В четыре года ребенок выглядел семилетним. Слуге, возившему мальчика в трамвае, то и дело приходилось доказывать кондуктору, что его маленькому господину нет еще пяти и он может ехать без билета. Впрочем, крупным был сам мальчик, но не его амбиции. В школе над ним постоянно насмехались, и вообще всякая пущенная из-за угла стрела попадала в эту солидную мишень. Он часто играл с Су, ее братом и сестрой в «солдата, палача и разбойника». Девочки, не умевшие быстро бегать, предпочитали роль солдата или палача. Брат Су, когда ему выпадало быть разбойником, никак не хотел сдаваться в плен, а Чжао был на редкость миролюбивым разбойником и охотно шел на «казнь». В «Красной Шапочке» он неизменно играл роль волка, смешно таращил глаза и разевал рот, показывая, что проглатывает Су и ее сестру. Затем прибегал охотник — брат Су, опрокидывал «волка» в грязь и делал вид, что хочет вспороть побежденному зверю живот, причем однажды взаправду распорол ему ножницами одежду.
Чжао был добродушным и вовсе не был бестолковым. Ему шел четырнадцатый год, когда суеверный отец повел сына к известной гадалке. Та отозвалась о мальчике с похвалой: «Элементы огня, земли и дерева находятся в благоприятном сочетании, глаза, как у быка, нос, как у льва, уши — круглые, как шашки, рот квадратный. Согласно «Гадательной книге отшельника в посконной одежде», все это — «приметы сановника из Южной земли». И добавила, что юношу ждет необыкновенное будущее, что он превзойдет своего отца. С той поры Чжао стал считать, что предназначен он для политической деятельности.
Он с детских лет был тайно влюблен в Су. Однажды она опасно заболела, и Чжао слышал, как отец сказал: «Су Вэньвань должна поправиться. Ведь ей на роду написано быть женой чиновника и помогать ему в течение двадцати пяти лет». Чжао решил, что это ему должна помогать Су — предрекла же гадалка, что он станет сановником. Прослышав о возвращении Су из-за границы, он возобновил с ней дружбу и твердо решил, как только представится случай, сделать ей предложение. Но первые дни после приезда Су говорила только о Фане. И если на пятый день она перестала упоминать его имя, то лишь оттого, что наткнулась на статейку в газете и нашла в ней детали, не замеченные иными, менее внимательными читателями.
Ее давнее знакомство с Чжао не имело шансов перерасти в любовь; в самом деле, из сложения нескольких зимних дней не может получиться один весенний. Большой мастак по части произнесения речей перед иностранцами, Чжао говорил звучно, раскатисто, с американским выговором. Но, выступая с трибуны, он возвышался над другими, а делать предложение надо было с почтительным поклоном. Воздействовать на Су, как на свою аудиторию, он не мог. К тому же Су не нравились его вульгарные манеры, его чревоугодие, нелюбовь к музыке. Она не задумывалась о том, как часто люди лицемерят, когда речь идет о музыке, и не могла оценить прямодушия Чжао, который не стеснялся признаться, что любит поесть и не получает удовольствия от красивых мелодий. Фан, тот в глаза не видел нот, на Западе слушал лишь пошлые оперетты, но в Гонконге Су решила, что в нем заложены семена меломана, нужно лишь суметь их вырастить. Что касается Чжао, то он испытывал, разумеется, чувство ревности к Фану, но в смертельную ненависть она не вылилась. Высокомерие этого человека скорее было сродни тому, с каким Муссолини и Гитлер вели переговоры с представителями малых стран. Своими диктаторскими замашками Чжао рассчитывал подавить и устрашить Хунцзяня; однако, получив отпор, он не стал стучать по столу и орать, как дуче, или размахивать кулаками, подобно фюреру. Будучи более тонким дипломатом, он только попыхивал трубкой, создавая вокруг себя дымовую завесу. Су стала расспрашивать его о ходе военных действий. Он пересказал только что законченную им передовицу, по-прежнему не замечая Фана и в тоже время словно бы остерегаясь его — как человек, пришедший навестить заразного больного. Фану было неинтересно его слушать, он охотно поболтал бы с Тан, но та ловила каждое слово Чжао. Когда же она поднялась, Фан решил уйти вместе с нею и, кстати, по дороге узнать ее адрес. Но в это время Чжао, выложив все новости, посмотрел на часы и сказал Су:
— О, уже шесть часов! Я ненадолго забегу в редакцию, а потом отвезу тебя ужинать в «Эмэйчунь» — это лучший ресторан сычуаньской кухни, там меня каждый официант знает. Барышня Тан тоже, надеюсь, окажет мне честь? И вы, господин Фан, можете составить нам компанию, будем рады.
Не дожидаясь ответа Су, Тан и Хунцзянь в один голос поблагодарили Чжао за приглашение и заявили, что уже поздно и им пора по домам.
— Фан, задержись на минутку, мне надо с тобой поговорить, — промолвила Су. — Я должна вечером идти с мамой в гости, так что мы поужинаем как-нибудь в другой раз. Хорошо, Синьмэй? А завтра в четыре прошу всех в гости — будут господин Шэнь с супругой. Они только что вернулись из-за границы, будет о чем поговорить.
Уязвленный Чжао сразу же ушел. Фан встал было, чтобы пожать ему руку, но напрасно.
— Странный господин. Чем это я его так прогневил?
— А разве вы на него не рассердились? — хитро улыбнулась Тан.
— Вот противная! — воскликнула Су, покраснев.
Фан не стал оправдываться и только сказал:
— Спасибо за приглашение на завтра. Я вряд ли смогу прийти.
Тан Сяофу сразу же возразила:
— Нет, так не годится! Это мы, зрители, можем не приходить, а вы ведь главное действующее лицо!
— Сяофу! Перестань болтать чепуху! Вы оба должны прийти.
Тан уехала в машине семьи Су. Оставшись наедине с Су, Фан попытался разрядить сгущавшуюся атмосферу интимности:
— А твоя кузина остра на язык. И, видать, очень умна!
— Да, задатки у нее большие! Держит при себе с десяток молодых людей и вертит ими, как хочет. — Разочарование, отразившееся на лице Фана, доставило Су горькое удовлетворение. — Не думай, что она наивна, у нее в голове тысячи всяких козней! И, знаешь, я уверена: если у девушки, едва ставшей студенткой, на уме одни любовные приключения, из нее ничего путного не получится. Откуда взять время на учебу, если дни напролет проводить с парнями? Кстати, помнишь, вместе со мной учились Хуан Би и Цзян Мэнши? О них давно ни слуху ни духу.
