— Венне? Да, он из тех, что на набережной Тур-нель, у винного рынка. Продает туристам старинные литографии, между делом промышляет древней порнографией. Хотите скабрезных картинок? — Он показал мне иллюстрацию: чернокожую женщину, облаченную в одного лишь питона. — Вы только гляньте, какая проработка деталей! Настоящее произведение искусства.
Я с улыбкой покачал головой.
— Ну, может, в следующий раз, — не стал обижаться он.
— Следующего раза может и не быть.
— Следующий раз есть всегда.
Я пошел вдоль реки дальше в сторону набережной Турнель. Вдали от уводящих к югу бульваров солнечный свет и предшествующее вторжению затишье наводили на мысль о летних каникулах. Ближе к винному рынку я подошел к женщине за шестьдесят, она курила трубку. Торговала дамскими романами.
— Ищу лоток Венне.
— Вон там, — сказала она, указав на соседний со своим.
Закрыто.
— Знаете, где его искать?
— А он пользуется популярностью. Вы уже второй о нем спрашиваете. — Она затянулась.
— Еще спрашивал такой здоровяк с толстым загривком, в дорогом костюме?
— Не, он был тощий, тонкие усики, в хомбурге. Вчера днем Венне искал.
Я панически вздрогнул. Опоздал на сутки.
— Где мне найти Венне? Боюсь, у него могут быть неприятности.
Она смерила меня взглядом, будто оценивая. Акцент, догадался я. Вытащил из кармана двадцатифранковую банкноту, протянул ей.
— Вчера у него тоже было закрыто, но он подошел, как раз когда я сворачивалась. Выглядел взволнованным, но почему — я не спросила. Не люблю навязываться.
— И что он сделал?
Опять пауза. Я всучил ей еще двадцать франков.
— Открыл лоток, повозился там немного, закрыл и ушел. Почти без слов, а это на него не похоже. Он вообще-то разговорчивый.
— Атому, другому, вы об этом сказали?
— Он не спрашивал.
— А о чем спрашивал?
— Где Венне живет.
— И где он живет?
Она молча смотрела на меня, невозмутимо попыхивая трубкой.
— Мадам, где живет Венне? От этого может зависеть его жизнь.
— Вы немец, да? — наконец выпалила она.
Я выгреб из кармана все банкноты и монеты и вручил ей.
Старуха дала мне адрес в предместье Сен-Марсель, одном из самых неблагополучных мест города. Здесь много веков воняли кожевни, стоявшие на обоих берегах Бьевра — речушки, которую потом заключили в трубу, но она все еще текла под улицами, мимо Ботанического сада, и впадала в Сену. Район давно был предназначен под снос, и что еще не разрушили, лишь дожидалось своей очереди. Но все это отошло на задний план в свете полуденного солнца. Стоял обеденный час, на узких улицах кишели ребятишки — постарше, которых не отослали в деревню: они были поглощены какими-то бесконечными интригами собственного сочинения. Казалось, что предстоящая оккупация их нимало не заботит. У родителей их не имелось загородных домов, куда можно было уехать, вот им и оставалось лишь заниматься тем же, чем и всегда. Пока я блуждал в поисках жилища Венне, жара, колебание светотени, белые паруса накрахмаленного постельного белья над головой, запах жареного лука из открытых окон смешались, насылая головокружение, с вещами более эфемерными: моими тревогами, горестями, страхами, так что мне несколько раз пришлось останавливаться и опираться рукой о стену, чтобы собраться с силами.
Отыскав дом, в котором жил Венне, я на ощупь поднялся на четыре лестничных пролета — почти в полной темноте, чиркая спичками, чтобы прочитать имена, написанные рядом с дверями. Обнаружив квартиру Венне, постучал, — без ответа. Нажал на ручку, дверь отворилась. Я немного постоял на пороге, потом шагнул внутрь. Мрак, духота, запах табачного дыма и человеческого тела. Однокомнатная квартира, очень похожая на мою, с кухонькой в углу. Занавески на единственном окне были задернуты. У всех стен громоздились стопки книг мне по пояс. Центр комнаты был тоже завален книгами — казалось, некоторые стопки то ли разбросали, то ли обрушили во время драки. Я чувствовал себя Кинг-Конгом, стоявшим посреди разрушенной столицы книг. У окна — кровать, на жидком матрасе — тело, повернутое спиной к двери. Я позвал Венне по имени — никакого отклика. Осторожно пересек комнату, добрался до противоположной стены, откинул занавеску, поднял оконную раму, с облегчением, какое испытывает утопающий, вдохнул свежего воздуха.
Потом я подошел к Венне, позвал его, слегка потряс. Постель была не разложена. Лежащее на боку тело казалось прохладным. Венне был полностью одет, так же, как и накануне, только без кителя. Он не дышал. Собственно, уже наступило трупное окоченение, а на груди рубашка была пропитана запекшейся кровью. Кровь просочилась сквозь жидкий матрас, на полу под кроватью растеклась багровая лужа. Следы крови были и на полу, струйка тянулась через всю комнату к противоположной стене. Я сосредоточился на лице Венне. На месте глаз зияли два провала, заполненные прожилками запекшейся крови. Кто-то вырезал глазные яблоки. Я отвернулся, сдерживая рвотные позывы, оперся о стену, чтобы прийти в себя. Подумал о Мадлен. Она меня об этом предупреждала.
За спиной раздался шорох. Я резко обернулся — на пороге стоял тощий человек в очках и сером хомбурге — тот, которого я видел накануне.
— Ищете кого? — осведомился он.
— Уже нашел.
— Видок у него не очень. — Незнакомец, переступив через несколько книг, шагнул в квартиру. — Я вас уже где-то видел.
— Вчера на аукционе.
— А, да, а потом в пассаже Жуффруа. Что вы такое сказали Венне, что он страшно переполошился?
— Что его преследуют.
— Почти ясновидение, не так ли?
— Счастливая догадка, — поправил его я.
— Кто вы такой и как оказались замешаны в эту историю?
— Кто меня спрашивает?
— Комиссар Жорж-Виктор Массю, городская полиция.
— Вы с набережной Орфевр?
— Оттуда. А вам про нее известно?
— Только из бульварных романов.
— Очень жаль. В романах нам не воздают по заслугам. К нам очень даже стоит заглянуть. Можем, например, отправиться прямо сейчас. У меня машина снаружи. — Остановившись у порога, он поманил меня пальцем. — Представляете, — добавил он, — люди говорят, что тот, кто не видел набережной Орфевр, не видел Парижа.
— Кто говорит?
— Все и никто.
Черный «ситроен» грохотал по брусчатке на мосту Сен-Мишель, свинцовые воды Сены мрачно струились внизу, а машину омывал поток повозок и авто, направлявшихся к югу. Массю, сидевший со мной рядом, немелодично напевал себе под нос. Меня мутило от мыслей о трупе, а еще я вспоминал Мадлен. Дело в том, что убийство Венне подтверждало одно из самых бредовых ее заблуждений: что некий член Бодлеровского общества — сама Коко Шанель или ее наемник — убивает людей и вырезает им глаза, верша какую-то старинную вендетту, суть которой я так и не уловил. Все знаки указывали на то, что Мадлен сказала мне правду, а значит, я ни с того ни с сего по уши вляпался в некую мутную историю, самому мне едва понятную, в городе, где я был персоной нон-грата. Хуже того, я попал в руки полиции, тех самых людей, которых старательно избегал. По счастью, пистолет я припрятал у себя на квартире.
Полицейская машина выкатилась на набережную Орфевр, свернула под арку и остановилась во дворе Дворца правосудия, штаб-квартиры отдела полиции, занимавшегося расследованием всех парижских убийств. Посреди двора горел большой костер, рядом стояло несколько мужчин с тележками. Один из них подкинул в огонь топлива, из тени раннего полудня в голубое небо взметнулся сноп искр. Меня отвели внутрь, по лабиринту угрюмых коридоров и лестниц, в кабинет, где сфотографировали и сняли отпечатки пальцев. Записную книжку конфисковали. Потом мы проследовали через все здание, по новым лестницам, на верхний этаж, под гул голосов, стук пишущих машинок и звонки телефонов; там мне приказали ждать у кабинета с табличкой «Brigade speciale № 1». Время от времени кто-то входил или выходил, сквозь дверь мне удавалось разглядеть просторную, наполненную табачным дымом комнату, где лицом друг к другу стояли письменные столы, на каждом — пишущая машинка. Вокруг деловито сновали люди, некоторые сидели за машинками и молотили по ним двумя пальцами. Пахло жженой бумагой, табаком, испарениями человеческих тел. Я, кажется, просидел там часа два, досадуя на этот неожиданный поворот событий и куря «Саломе», — сердце болезненно бухало в груди. Итак, я оказался в гостях у городской полиции, главная задача теперь состояла в том, чтобы не попасть в руки полиции тайной. Рассчитывать приходилось лишь на всем известную непримиримую вражду между французскими правоохранительны-ми департаментами. Я подумал — если повезет, я еще выйду отсюда свободным.
