Думаю, воспринимаемое всерьез может принимать имя бога. А всерьез может восприниматься все. Если я буду вести себя как господин, который не смеется, и его взором обведу бесконечную раздробленность форм, окажется, что все — бог, каждая точка пространства, каждый миг длительности, каждый момент сознания — бог. Вот абсурдная и абсолютная множественность.
Теперь я знаю, что изначально Хаос был озарен громким раскатистым смехом. Вначале Фаустролль смеялся над миром.
Частное — абсурдно. Я видел это в лихорадочности геометрических форм и немыслимых движений;
видел это с абсолютной очевидностью. Теперь же таким образом я могу видеть все. В тот миг, когда я понимаю математическое высказывание, оно, освещенное, является мне божественно произвольным. Я уже говорил, мир переворачивается на моих глазах, мои глаза обращаются к ночному мраку черепа, абсурдность очевидна. Я — Фаустролль.
Мой взгляд переворачивает во мне века железной жестокости. Я существую, следовательно, надо, чтобы мои предки некогда жили, и это достигалось ценой такой логики, которая в области нечеловеческого, подвивая усы, ищет причины бытия. Иногда я умудряюсь эти причины ей находить. Но мой смех ее убивает.
Однако на каком-то повороте пути смеяться уже недостаточно. Вид произвола вызывает у человека ярость, и его возмущение неминуемо. Этот грозный наследственный техницизм хочет уверить меня, что мир существует вот так, ясно, серьезно. Но, говоря откровенно, я в нем не вижу ничего ясного. Цветок? Почему он существует? Что это значит? Почему что-то существует? Нет, время «почему» не прошло! Меня хотели убедить еще и в том, что существует не одно сознание, а множество осознаний; что у меня есть осознание меня, у вас — осознание вас. Нет. Пока это верование не покажется вам самой чудовищной абсурдностью, вы не сможете сделать и шага на пути к себе самим; вы будете тенями.
Частное — возмутительно. Но, глядя на то, как вы принимаете свое возмущение всерьез, я укрываюсь вместе с доктором Фаустроллем на его корабле «Туз», сиречь пружинной кровати, и могу опять смеяться. Что же, нельзя ничего поделать? Можно, ибо патафизика — все, что угодно, но только не уловка: оставить даже эту случайную, но неминуемую ярость, чтобы затем взять ее снова как силу, низвергающую кумиров; она окажется еще одним видом смеха, то есть средством отрицать и отбрасывать себя (как Смех первый отринул от себя часть, ставшую Миром). И в отрицании всего, если вы разрушаете что-то — сердца, надежды, мозги, дворцы, статуи, церкви, умы, правительства, — помните, о патафизики, под страхом обращения в тупое быдло, что вам нужно вовсе не это (а было бы забавно!). Слезы, крики и кровь — неминуемые последствия безнадежного бега по бесконечной дорожке, рывка, отметающего всякую цель.
1929Клавикулы большой поэтической игры
1
Кто-то должен прийти и сказать: Вот как всё происходит.
Лишь бы это было показано, и не важно, кто именно это сказал:
Я впустил свет.
Ведь свет тоже ничей.
Если в этих «Клавикулах» есть что-то истинное, то я не осмелюсь подписать их своим именем, равно как и выражение:
315.789.601 + 2.210.333 = 317.999.934,
хотя именно я, вероятно, первым так ясно его и сформулировал.
Слово «я» вводится в вышеприведенное стихотворение для того, чтобы явить некое метафизическое существо или, точнее, диалектический момент, но никак не мою личность.
2
НЕТ это мое имя
НЕТ НЕТ это имя
НЕТ НЕТ это НЕТ
Индивидуальный разум достигает абсолюта в себе самом путем последовательных отрицаний; я — то, что думает, а не то, что думается; чистый субъект осознает себя лишь как предел вечного отрицания.
Сама идея отрицания — мысль; она не «я».
Отрицание, которое себя отрицает, тем самым себя утверждает; отрицание — не простое лишение, а позитивный АКТ.
Такое отрицание — это «негативная теология» в практическом приложении к индивидуальной аскезе.
3
Отойди от себя самого подальше и смейся:
НЕТ раздается поверх твоего смеха.
Смех раздается над твоим НЕТ.
Отрекись от Имени своего, осмей свое НЕТ.
Я мог бы твердить тебе это сутками и годами, но, возможно, сказав мне, что понимаешь, ты все равно не будешь пытаться. Так воспользуйся возможностью немедленно, прямо сейчас, когда ты меня читаешь — ну да, именно к тебе, к тому, кто меня читает сейчас, я обращаюсь, — к тебе особенно. Спроси у себя всерьез: «Кто я?»
И ты научишься осмеивать и оплакивать все, что, как ты полагал, составляло тебя самого (внешний вид, общее ощущение, настроение, характер, профессия, социальное положение, склонности, привязанности, мнения, добродетели, талант, гениальность…). Ирония, я хочу сказать — отрицание как раз и есть то орудие, что раскалывает все эти скорлупки. Чередуй методичное сомнение и методичный сарказм: так ты, возможно, избежишь интеллектуальной мумификации.
Если мое отчаяние могло бы тебя затронуть, я продолжил бы, играя на чувствах, но без иллюзий, прилагать все усилия, дабы подвигнуть тебя, хоть на миг, к истинному мышлению.
4
И оттуда взирай:
Перед тобою бурлящее Море;
слово ДА сверкает, несметное, отражаясь во всех пузырьках.
НЕТ — самец, он смотрит на самку.
Один и тот же отрицающий акт делает субъект осознающим, а объект воспринимаемым. Пробудиться — значит начать думать что-то внешнее себе самому; тот, кто идентифицирует себя со своим телом или с чем бы то ни было, проваливается в сон.
Отрицание — акт простой, мгновенный, акт-прародитель, так сказать, самец. Отрицаемое, взятое собирательно и a priori, может оцениваться как общий принцип всех творений в результате акта отрицания, как матрица всех явлений, то есть самка.
Акт отрицания, по определению лишенный любой позитивной детерминированности, идентичен самому себе в своем вечном движении; отрицаемый объект бесконечно появляется, множественный и различный, как то, что не есть я, что не сделано из моей субстанциальной реальности, как, согласно каббале, пустота, пузырек в субстанции абсолюта.
5
Она — его жертва, его творение, ибо она — то Облачение, которое он отринул.
Она — его знание, ибо он, одинокий субъект, измыслил, явил ее, одинокий объект.
Она — его любовь, ибо она — Всё то, что не он.
Тайна всегда обратима: бойся безумия.
Это подводит нас к древним легендам о творении или, точнее, об эманации Мира. Общий фон античных космогоний, перенесенный с уровня макрокосма на уровень микрокосма, становится схемой индивидуальной аскезы, которая может применяться практически в любой момент.
Однако именно в этом мгновенном практическом применении и заключен знак, различающий истину и метафизическое заблуждение.
Метафизика смогла бы возродиться как Наука аскетических пределов.
6
Продолжай отходить от себя самого.
И оттуда взирай:
Чистое НЕТ, оскверненное именами богов, видит бурлящий мир в облачении из пузырьков;
оно измыслило, звало и вызвало эту природу,
оно рассмотрело и распознало эту природу,
оно полюбило эту природу.
Здесь безумие все еще сохраняет секрет
Обратимости Тайны.
Истинная причинность — это полное сознательное сотворение следствия причиной. Отрицающий акт, через который постигается субъект и проецируется объект, является одновременно сознанием и причиной.
Причинная связь между субъектом и объектом основывается на самом акте, который их разделяет. Познавательная связь между ними основывается на свершенном факте их разделения.
В-третьих, между субъектом и объектом существует любовная связь, которая основывается на утверждении их принципиальной идентичности вопреки их разделению.
Если ты соизволишь об этом поразмышлять, прислушайся к моему совету: будь осторожен, переходя с микрокосмического уровня на макрокосмический и наоборот; другими словами, от аскетического порядка к порядку метафизическому и наоборот. Одно будет часто казаться тебе перевернутым отражением другого, ибо по отношению к макрокосму микрокосм — это субъект. Повторяю, это опасный момент; но вообще-то никто не заставляет тебя думать об этом.
