Неудовлетворенность, неудовлетворенность! Этот провал отнюдь не сделал его сдержаннее, просто побудил к другим увлечениям, и уж эти-то — увы! — стали плодоносными. Все порождения Посейдона оказались существами странными, порой даже зловредными. Некоторые, что родила ему Тооса, кузина Амфитриты, появились на свет с единственным глазом во лбу или с несколькими руками на каждом плече. То ли это было обдуманным, то ли нечаянным воспроизведением опытов Урана.
По счастью, циклопы Посейдона не обладали, даже в малой степени, ни мощью, ни послушной понятливостью своих предшественников. Хоть и огромные, скотски-грубые и злые, они отличались таким тупоумием, что сладить с ними было довольно легко, и даже поручить полезные задачи. «У тебя нога чешется? Ну так прихлопни ее скалой в наказание». Благодаря подобным рассуждениям я и уверился в том, что они мне не опасны. Кроме того, они не были бессмертны.
На некоторое время я предоставил их, под руководством Прометея, в распоряжение людям, чтобы помочь заложить основания городов. Люди воспользовались этими колоссами, чтобы возвести (согласно рецептам, сохраненным со времен Атлантиды) те самые стены и здания, которые вы до сих пор называете циклопическими.
Потом, один за другим, Посейдоновы циклопы угасли. Отважный и смекалистый Одиссей, любимчик моей дочери Афины, о приключениях которого вы немало наслышаны, одержал верх над последним из них, чудовищным Полифемом.
Что за необычная страсть толкнула в какой-то момент моего брата Посейдона к Горгоне Медузе? Медуза породила Пегаса, крылатого коня, чьи копыта, касаясь земли, выбивали родники; он, конечно, был хорош собой, но плохо управляем и, признаем это, мало на что годился.
От этого же союза родился Хрисаор — великан с золотым мечом. Хрисаор верхом на Пегасе — какие ужасные скачки они могли бы вместе устраивать, если бы поладили друг с другом! Но Пегас отказался носить на себе Хрисаора; оседлал его другой сын Посейдона — Беллерофонт, — отправляясь по моему приказу убить Химеру. После этого Пегас захотел взлететь так высоко, что достиг звезд; я упросил его там и остаться.
Что касается Хрисаора, весьма неспособного самого по себе, то он породил Гериона, великана с тремя туловищами выше бедер; моему сыну Гераклу пришлось трижды его убивать.
Вечно какие-то невообразимые комбинации, вечно какие-то бредовые причуды, слишком напоминающие безумства титанов, когда те вбили себе в голову, что им следует заниматься творчеством! Нет, я и в самом деле не могу понять этих наваждений.
С нашей сестрой Деметрой, которую Посейдон любил после меня (мне вскоре представится повод к этому вернуться), брат породил против воли несчастной и в самое неподходящее время еще одного сына, странного коня Арейона, и дочь, которой я навсегда запретил давать имя.
Однажды смертная красавица Ифимедия из рода Прометея прогуливалась нагой по пляжу и (несколько вызывающе, признаю) забавлялась тем, что плескала на себя горстями воду, чтобы та, струясь, стекала по груди... То-то воображение моего братца Посейдона взыграло! Ах, купальщицы, берегитесь!
С Ифимедией Посейдон сделал двух сыновей, и те, негодяи эдакие, каждый год вымахивали на локоть в высоту и на сажень в ширину. Оба молодца, От и Эфиальт, непомерно громадные, шумливые, самодовольные забияки, присоединились в девятилетнем возрасте к побежденным гигантам и участвовали в их восстании. Это они пытались взгромоздить Пелион на Оссу. [5] Но их злые выходки этим не ограничились: они затолкали моего сына Ареса в бронзовый горшок, где тот просидел тринадцать месяцев. Они приставали к олимпийским богиням с самыми непристойными предложениями. Когда на буянов обрушилась кара, мой гнев их не пощадил.
Но думаете, перечень закончен? Нет, конечно.
Керкион и Скирон, два ужасных разбойника, долго наводившие ужас, один близ города Элевсин, другой близ Мегары, — тоже отродья моего братца. И лишь Тесей, другой побочный сын Посейдона, рожденный одной трезенской царевной, избавил край от этой двойной напасти. Тесей был несомненно одарен по части подвигов, мореплавания, хитрости, правления, но только не счастья. Все его близкие — Эгей, приемный отец, Ариадна, Федра, сын Ипполит — кончили трагически и по его вине.
Стоит ли напоминать о злополучной связи моего морского брата с Тельхиной Халией? Тельхины, любезные демоны волн, которые часто посещают окрестности Родоса, подобрали и приютили Посейдона во времена нашей полной опасностей юности, подобно тому, как Куреты оберегали меня на Крите. А их сестра, прекрасная Халия, божество морской соли, сыграла при моем брате примерно ту же роль, что и Амалфея при мне. Какая смутная ностальгия, какие воспоминания о неутоленных желаниях отрочества толкнули Посейдона вновь увидеть Халию? Другие удовлетворились бы просто разговором о былом. Но у Халии от этих разговоров родились шестеро сыновей, шестеро шалопаев, которые, достигнув половой зрелости, сговорились по очереди насиловать свою мать. Гораздо менее снисходительный к чужому распутству, чем к своему собственному, Посейдон сначала долго гнал своих шестерых сыновей ударами трезубца, а потом, пробив землю среди волн, вверг их туда. Халия не требовала подобного мщения. Под бременем стольких незаслуженных несчастий она ушла в глубины вод и более не появлялась.
Из всего потомства Посейдона единственным по-настоящему привлекательным был Орион-охотник, юный великан, ходивший по волнам, такой красавец, что сама Заря пленилась им. Каждое утро она ласкала его своими лучами, когда он проходил между островами Делос и Миконос с луком на плече, гордо задрав подбородок. Но Орион, как его отец и все сводные братья, был склонен к злосчастным желаниям. Его жизненное поприще оказалось коротким.
Перед ним не устояла бы практически любая богиня, но он возжелал мою дочь Артемиду, самую нетерпимую к любви. Не слишком обольщаясь, я смотрел на дело благосклонно; к тому же у обоих была общая страсть к охоте. Но вместо того чтобы следовать за Артемидой, восхищаться и служить, Орион бросил ей вызов, что было весьма неуклюже. Еще менее ловкой оказалась попытка принудить Артемиду силой. Горделивая богиня пришла от этого в столь великую ярость, что напустила на Ориона скорпиона, и тот укусил беднягу в пятку. Потом она забросила их обоих на небо, в гущу других созвездий. Нет ни одного созвездия прекраснее Ориона; три звезды сияют на его золотом поясе. Но Орион убегает с летнего неба, как только там появляется Скорпион, оберегая приход Девы.
Да уж, мой брат Посейдон доставляет мне не одни только радости. Но зыбкое царство, которое я ему доверил, лучше всего подходит его непостоянной и противоречивой натуре; в любом другом месте он прибавил бы мне еще больше забот.
Первые труды; первые посевы. Просьбы Прометея. Посещение Реи
За собой я оставил непосредственное управление землей и небом. Вскоре я сполна познал, каково это — быть царем. Со всех сторон меня обступали боги земли, животных и растений, они требовали распоряжений, законов, указаний. Но в первую очередь все ждали рецептов счастья, словно сама смена правления должна была сразу же предоставить лекарство от прежних недугов, а мое вмешательство — немедленно наделить каждого подлинным блаженством.
Мой кузен Прометей беспрестанно донимал меня прошениями. Этот запоздалый союзник был как-то особенно надоедлив.
— Человек. Думай о человеке, — твердил он. — Нынешнее состояние человека недостойно ни его, ни нас. Надо немедленно действовать на благо человека.
Какие же обещания успел раздать Прометей, чтобы вкладывать столько настойчивости в свои ходатайства?
— Никто, — отвечал я ему, — не заботится о состоянии человека больше меня. Но что толку наделять его возможностями, которых ты требуешь, пока не залечены раны земли и кругом царит разорение? Какую отраду, по-твоему, найдет человек в отравленных лесах и сожженных равнинах? Серпы, серпы! Конечно, ему дадут серпы. Но надо сначала, чтобы было что жать. А для жатвы нужен посев. Иначе люди только покалечат друг друга этими серпами. Пусть сперва моя сестра Деметра научит их распознавать пригодные семена.
Я не жалел сил, мотался из края в край, торопил Времена Года, богов рек и полевых нимф. Довольно скоро земля вновь стала большой гудящей стройкой, какой была, наверное, при Уране. Все природные силы участвовали в работе; даже нетерпеливому Прометею пришлось признать улучшения.
Но по мере того как дело продвигалось, я открывал для себя всю его необъятность и порой сомневался, что когда-нибудь доведу его до конца. Боги и прочие существа видели меня полным решимости и уверенности в себе; они верили в неисчерпаемость моей энергии. Но никто, кроме трех моих сестер, не мог и представить себе, какая тревога меня порой одолевала. Каждый вечер, намаявшись за день, я приходил к своим сестрам — единственным тогда богиням, близ которых мне хотелось скинуть бремя забот, признаться в своих страхах и не скрывать усталости. Их присутствие давало мне ощущение семейной безопасности, которой я был лишен в детстве.
