– Ну что ты, дорогая! – отвечала та, бросая презрительный взгляд на декольте подруги, обнажившее выпирающие, как у подростка, ключицы. – Разве я могла позволить себе явиться на твой прием замарашкой? У вас тут такая красота!
– Тебе правда нравится? А как тебе кажется, не слишком шикарно? Может, стоило бы быть чуть скромнее?
– Ни в коем случае! – Марьяна кривила губы в улыбке. – Это ведь не какие-нибудь посиделки, а презентация твоего дома. А как говорят у моего любимого Островского: «Дорогой бриллиант дорогой оправы требует. И хорошего ювелира». На мой взгляд, тебе все-таки стоило пригласить профессионального дизайнера.
– По-твоему, что-то не так? – насторожилась Тина. Она всегда знала, что в области вкуса сильно проигрывает Марьяне, и это было одним из самых ее больных мест.
– Что ты, что ты! Ты все сделала великолепно! Просто, наверное, у тебя было столько хлопот? Ты выглядишь такой усталой, такой замученной!
Алексей сердечно поздоровался с Виолеттой и перекинулся с ней парой слов – за все время, пока Марьяна готовила новую гувернантку к должности, они так ни разу и не увиделись. Зато его супруга лишь слегка кивнула своей протеже и поспешила прошествовать мимо.
Вскоре стали прибывать остальные гости, и у Виолетты зарябило в глазах от роскоши нарядов, блеска бриллиантов и мелькания лиц, многие из которых были ей знакомы по экрану телевизора или страницам светской хроники.
В добрые старые времена, когда Виолетта работала в Министерстве образования и была гражданской женой директора престижного кладбища, она также общалась со знаменитостями – им, как и простым людям, тоже нужно было хоронить родителей и устраивать детей в сады и спецшколы. Но тогда они выступали в роли просителей, нуждались в ней и вели себя абсолютно по-другому. Ей улыбались, перед ней заискивали, говорили комплименты и приглашали на свои спектакли и выставки. А теперь она была пустым местом, служанкой при богатых господах, и ее просто не замечали.
Не прошло и четверти часа, как Тина попросила увести Сашуру. Первое время он изо всех сил старался себя вести хорошо, но вскоре устал и расшалился.
– Пойдите с ним в дом, Виолетта Анатольевна! – велела хозяйка. – Нечего ему тут делать, пусть побудет в детской. Поиграйте во что-нибудь спокойное, уложите его спать и на сегодня можете быть свободны.
– Только, пожалуйста, обязательно загляните еще к Катюшке, – попросил Стас. – Узнайте, как она там.
И Виолетте не оставалось ничего другого, как подчиниться. Она взяла мальчика за руку и повела в дом, утешаясь тем, что Стас провожает ее долгим взглядом.
Уложив своего подопечного и убедившись, что мальчик крепко спит, Виолетта на цыпочках выскользнула в коридор и постучалась в комнату напротив, где жила Катя. Никто не ответил, и тогда гувернантка решительно толкнула дверь, которая легко подалась – по настоянию Тины запоры на дверях обеих детских были только снаружи.
Абсолютно темная комната освещалась только единственной свечой, стоявшей прямо на полу. Там же сидела, скрестив ноги, Катя в вечных своих наушниках. Между ней и свечой лежал вырезанный из какого-то журнала портрет Цоя. Воспитательнице сразу же стало ясно, что ее прогнозы не оправдались – девочка и не думала сожалеть о своем поступке, извиняться перед родителями и проситься на праздник.
– Ну кто там еще? – рассерженно выкрикнула она. – Какого хрена вы ко мне вламываетесь?
– Катенька, ты с ума сошла! – Виолетта поспешно задула свечу и зажгла верхний свет. – Посмотри, ты закапала воском весь пол. И потом, вдруг свеча упадет, ковровое покрытие загорится, и будет пожар.
– Да наплевать! Пусть тут хоть все сгорит к чертовой матери! И вы в том числе!
Дерзость Кати выводила Виолетту из себя, пожалуй, даже больше, чем непоседливость Сашуры. Но она взяла себя в руки и сказала только:
– Если бы свеча упала, то загорелся бы прежде всего портрет твоего кумира. А тебе ведь этого не хотелось бы, правда?
Катя промолчала, очевидно, вняв разумности довода. А Виолетта продолжала:
– Если уж это тебе так надо, то хотя бы поставь свечу в подсвечник – вон у тебя их сколько на полке!
– Ладно! – буркнула Катя. – Только оставьте меня в покое.
В данный момент у Виолетты не было никакого желания заниматься ее воспитанием. В другие моменты, впрочем, тоже не бывало, но сейчас – особенно. Поэтому она молча вышла из комнаты, спустилась на улицу и пошла по боковой аллее к флигелю, стараясь не обращать внимания на музыку, смех, веселые голоса и звон бокалов, доносившиеся с лужайки.
Ей мучительно хотелось на праздник. Может, подняться сейчас к себе, надеть вечернее платье, причесаться, накраситься и все-таки выйти к гостям? На вечеринке, в непринужденной обстановке, можно будет поболтать со Стасом, возможно даже, он пригласит ее потанцевать... На тропинке перед старым домом ей встретилась Галина Ивановна. От усталости бедная женщина еле передвигала ноги и тяжело, одышливо дышала.
– Ну, вы на сегодня отработали? Счастливая, завидую вам! А у меня еще забот полон рот, до самого утра. Хорошо, Станислав Алексеевич завтра всей прислуге внеочередной выходной обещал. Ну, вас-то это не касается, вы по другой части служите. А мне так кстати, я бы к сыну съездила, если, конечно, силы будут...
«Прислуга... – подумала Виолетта, расставшись с экономкой. – Вот кто я здесь. Прислуга должна знать свое место. Нет, на банкет никак нельзя, Тине это может не понравиться. А она, Виолетта, ни в коем случае не должна вызывать даже малейшее неудовольствие хозяев».
Из окна ее комнаты была хорошо видна лужайка с накрытыми столами, суетящиеся официанты, неторопливо перемещающиеся гости. Уже смеркалось, но от ярких разноцветных гирлянд было светло как днем. Где-то за деревьями раздался громкий хлопок – это Витек, отвечавший за фейерверки, запустил первую петарду. Высоко вверх взлетел шипящий серебряный столб, и в синем вечернем небе внезапно вспыхнул и расцвел яркий цветок, замер на миг и рассыпался целым ворохом разноцветных переливающихся искр. Господи, какая красота! Какие же чудеса теперь научились делать! Ни в какое сравнение не идет с теми салютами, которыми Виолетта во времена своей молодости любовалась на Ленинских горах. Переодетая в халат, она долго стояла у открытого окна, не в силах оторваться от завораживающего зрелища, и курила, стряхивая пепел в хрустальную пепельницу, перевезенную сюда из дома вместе со старинным зеркалом. Для его доставки даже понадобилось нанимать «Газель» – в багажник легковушки оно, конечно, не влезло.
– Завидуешь? – спросила сидевшая на подоконнике Старуха. Она тоже глядела в сад на фейерверки и нарядную публику. – Небось представляешь сейчас себя на их месте, в таком вот роскошном туалете, вся в бриллиантах, с бокалом коллекционного вина!
– Думаю, я выглядела бы не хуже, чем этот заморыш Тина! – Виолетта затушила окурок и принялась убирать в шкаф так и не пригодившееся вечернее платье.
– Да уж, конечно! Скажи еще, что рядом со Стасом ты смотрелась бы куда уместнее.
– А что, скажешь, это не так?
– Старовата ты для него, не находишь?
– Старовата? Да ты погляди на меня! – Виолетта обернулась к зеркалу, призывая его в свидетели. – Признайся, разве мне можно дать больше сорока? Да со стороны мы с ним как ровесники!
– Я смотрю, ты всерьез решила им заняться!
– А ты что думаешь, я дура – упускать такой шанс? Ты пойми, ведь в мое время ничего такого не было! Эх, опоздала я родиться...
– Это точно. Всего бы лет на двадцать попозже!.. Сейчас бы все имела – и такой особняк, и такие машины... А теперь – только облизываешься.
– Ничего, – тряхнула головой Виолетта, – все у меня еще будет!
Бросив взгляд на часы, она поняла, что пора готовиться ко сну. Конечно, есть надежда, что поздно угомонившийся Сашура поспит утром подольше, но это вовсе не обязательно. Может и вскочить, как всегда, часов в восемь, с него станется. Значит, хочешь не хочешь ей надо будет подниматься в семь, чтобы успеть привести себя в порядок. Она принялась раздеваться, напевая себе под нос «если я тебя придумала, стань таким, как я хочу». Это был верный признак того, что Виолетта размышляет о чем-то, и Старуха знала это лучше, чем кто-либо.
– Что это ты задумала? – Старуха подозрительно поглядела на нее.
– Пока еще ничего. Пока мое дело лишь присматриваться и – как это говорили нашему разведчику в «Щите и мече»? – «вживаться». Ты что, разве не помнишь, для чего меня наняла эта зазнайка Марьяна?
– И что же ты собираешься делать, интересно знать?
– В настоящую минуту я собираюсь ложиться спать. А там будет видно. Утро вечера мудренее. Давай слазь. – И Виолетта довольно бесцеремонно согнала Старуху с подоконника, захлопнула окно и поплотнее задернула шторы.
* * *
За открытым окном густели поздние майские сумерки. Теплый ветерок шелестел свежей молодой листвой, где-то вдали осторожно и несмело, точно пробуя голос и не зная, стоит ли продолжать, запел и тотчас умолк соловей. Высоко в небе, полускрытая то и дело набегающими легкими облаками, пряталась луна – полная и золотая. Виолетта только что приняла ванну и, облачившись в полупрозрачный шелковый пеньюар, расчесывала перед любимым зеркалом волосы, удивляясь тому, как быстро они отросли. Вроде бы только что была аккуратная короткая стрижка – и вот уже белокурые локоны мягкими волнами падают на плечи, живописно обрамляя лицо и делая его совсем молодым и еще более привлекательным. Снова зазвучала трель соловья, уже звонче, громче, уверенней, и стало ясно – ночной певец не откажется от своих намерений, и его серенада о розе обязательно прозвучит.
