— Мельба, — определила Тамара.
Так они сидели, слушая тишину, сюда чуть доносило горьковатый дым костра. Еще не всходило солнце, но заметно посветлела вершина старой березы.
— Пойдем, — сказал Лесов. — Пора прощаться.
Они пошли, и что-то живое Тамара сбила туфлей. Нагнулась. Большой белый гриб лежал в траве. Твердая ножка, как вывернулась из гнезда, была с землей, темная сверху и сливочно-желтая снизу шляпка. Вот так они и вышли к догоревшему костру, Тамара победно несла в руке белый гриб.
У костра никого не было, над большой грудой золы курился дымок. Пустые стулья, некоторые уронены. Все столпились около чьей-то машины, дверца открыта, говорило радио. Когда они подошли, радио смолкло.
— Это — переворот, — сказал Гершуни.
— У нас билеты на завтра, — Греков был бледен. — Теперь они, безусловно, закроют все аэропорты.
В наставшей тишине, в общей растерянности ракетчик сказал:
— Кажется, мы еще будем вспоминать как светлые дни то, что ругали сегодня.
Все кинулись прогревать моторы, прощались в спешке.
Издали они увидели танковую колонну, она шла встречно, можно было только жаться к обочине, и они въехали в грохот и керосиновый чад. Широкие, сверкающие на солнце гусеницы, каждая из которых могла бы накрыть крошечный их «Жигуленок», возникали перед глазами и укладывались, оскребая асфальт, грозно покачивались над ними длинноствольные орудия, и вся эта многотонная броневая мощь была рядом, за стеклом машины, а выше, в открытых люках, стояли танкисты в шлемофонах.
Сколько раз, глядя с гордостью на нынешние танки, Лесов думал: вот бы их тогда нам, в ту войну. Во сне не могло присниться, что будет он, не гордясь, а страшась, пробираться мимо них. Все трое в машине, они напряженно и молча каждый миг чувствовали, что их могут остановить. Включили радио — сплошное хрипенье, треск разрядов, за грохотом танков ни слова, ни голоса не разобрать.
Впереди, на выезде из-под моста, — армейский патруль, рация на машине с высоко поднятой в небо антенной и милиционер с автоматом на плече и жезлом в руке. Он внимательно вгляделся в номер машины, шедшей из-за города, показалось, шагнул вперед.
— Главное — чувствовать себя независимо, — сказал Гершуни, выпрямившись за рулем.
Но под рукой его заскрежетало в коробке передач, когда он, переключив скорость, поворачивал на зеленую стрелку, медленно проезжал мимо милиционера. Все трое ждали, вот сейчас укажет жезлом: к обочине… Проехали.
— У тебя есть валидол? — спросила Тамара.
Валидола ни у кого не было. Опустили стекла, чтобы протянуло сквозняком. Отсюда им хорошо было видно снизу, как танковая колонна, поднявшись на кольцевую дорогу, движется строем. Огромное солнце едва оторвалось от поля, и танки, проезжая, на миг заслоняли его своими телами.
— Вы нас, Израиль Исаакович, сбросьте у первого же метро, — сказала Тамара, сухими губами ловя воздух. — А вы сами куда сейчас?
— В клинику, разумеется.
И в грустном взгляде его, когда прощались, ясно прочлось: «Увидимся ли?»
В метро все было, как всегда. Тот же спешащий поток людей, то же как будто выражение лиц. Только в автоматах, где обычно продавались газеты, во всех автоматах пусто, газеты не вышли. И в вагоне люди ехали молча.
Пока шли от метро к дому, с удивлением замечали: ничего не переменилось. Так же снуют люди в магазины, из магазинов. У ювелирного, задолго до открытия, уже жалась к стене очередь. А в одной из подворотен мужичонка непроспавшегося вида победно нес бутылку в руке, кричал кому-то во двор:
— Авдеич! Водку продают вольно! С праздником тебя!
Дома Тамара сразу же бросилась к телефону. У Даши никто не отвечал. У Димы ответил старший внук Костя. Папа и мама на работе.
— Вы только, деточки, никому не открывайте дверь. Пусть звонят, стучат, вы даже к двери не подходите. Звоните нам сразу. А что вы делаете?
Лесов тем временем включил телевизор. Балет. Как белые тени в раю, под музыку Чайковского проплывали по сцене лебеди. «Лебединое озеро». Он выключил. Знал же, предчувствовал, должно что-то произойти. Вот они, те войска на Манежной площади… У всей Москвы стояли на виду, и никому никакого дела.
В памяти вертелась строчка стихов Сергея Орлова: «Остается небольшая малость: жизнь дожить без лишней суеты…». Да, так. Похоже, что так.
— Детей жалко, — сказала Тамара.
Детей жалко. Неужели им все заново хлебать? Он уже прослушал сообщение по радио, кто в этом ГКЧП. Все, в чьих руках сила: и армия, и КГБ, и милиция. А Горбачев — в Форосе. Кто охранял его, они же теперь и держат под арестом. Все это делается очень просто. Однажды Лесов ездил в Барвиху, в правительственный санаторий: там после операции приходил в себя, набирался сил один высокий партийный начальник, в ту пору — весьма высокий. Лесову ничего от него не было нужно, просто сохранились давние отношения, возникшие еще в ту пору, когда тот никаких видных постов не занимал: к Новому году, ко дню Победы (человек этот воевал) посылали друг другу поздравления. И вдруг звонит его помощник: вы что же не позвоните даже, не поинтересуетесь. Позвонил. «Приезжай».
Отдельный корпус на одного. Внизу — охранник с рацией в руке. А рука, плечи, взгляд… Пока ходили по парку, разговаривали, от стен уйдя подальше, охранник следовал за ними на отдалении. Потом он же подавал пальто, и Лесов почувствовал у своих плеч его руки, затылком — близкое дыхание. Подумалось, дай такому команду: «Хватать!»… Уезжал с тяжелым чувством, вот так все время под охраной, под надзором, каждый твой шаг не только охраняют, но и докладывают — не дай бог! То же самое с Горбачевым произошло. Или нарочно туда уехал?
Тамара наконец дозвонилась на телефонную станцию: оказывается, повреждение на линии, вот почему Дашин телефон не отвечает.
— Посмотри, что со мной делается, — она подняла рукав, кожа на руке — гусиная. — Знобит.
Он обнял ее, согревая:
— Не волнуйся. Ну что ты так?
— Разве я за себя?
Вдруг позвонил Дима.
— Включи телевизор.
Включил. Шла пресс-конференция. Вот они сидят за столом, рядышком, вот кто взял власть. Он вглядывался в их лица. Ни одного нормального лица, в каждом явные признаки вырождения.
— Смотри, — сказала Тамара, — у него дрожат руки.
Руки дрожали у вице-президента. Лесов рассмеялся зло:
— И вот эти будут править Россией? Ты лица посмотри!
— А прежние были красавцы? Хоть тот же Громыко с перекошенным ртом.
Она слушала и от волнения ничего не понимала:
— Что они говорят?
— Обожди.
Дождались конца пресс-конференции.
— Ну, что? Что?
— Говорят, что сами боятся.
— Не может быть! Я — серьезно.
— Совершенно серьезно.
Но это он говорил ей, а у самого не было уверенности, мрак опустился на душу. Чем ничтожней, тем бывают страшней. Руки дрожат… Дрожащими руками да с перепугу таких можно дел натворить.
В шестнадцать сорок пять по телевизору передали: в Москве введено чрезвычайное положение. Во весь экран явилось квадратное лицо без глаз: комендант, генерал-полковник.
И тут же зазвонил телефон. Тамара схватила трубку:
— Мама, у нас исправили линию!
— У них исправили линию, — передавала Тамара, но и так было слышно.
И ликующий голос внучки:
— А около нас — танк стоит!
— Не выпускай ее из дома!
— Она уже на танке побывала.
— Как? Ты с ума сошла!
— Он взял ее на руки, посадил на пушку, — Лесов слушал по параллельной трубке. — Я им приготовила поесть, вместе с ней отнесли.
— Зачем же ты ребенка с собой брала? Что ты им приготовила?
— Картошку горячую, помидоры, огурцы, лук зеленый. Они с утра не евши. Их в пять подняли, сказали, в Москве студенты бунтуют, не хотят в армию идти.
— Де-еда! — кричала внучка. — Я на танк лазала! Он вонючий!
— Закрой сейчас же дверь на замок и никого не пускай, — говорила Тамара.
— Приехать к вам? — спросила Даша.
— Не надо. Сиди дома.
— Кажется, дети разумней нас, — говорил Лесов. Ему так и не удалось поговорить с внучкой, Даша отгоняла ее от телефона. — Мы с тобой сидим, как в воду опущенные, а там вон уже что делается. Внучка наша братается с танкистами.
— И так же будут стрелять, если им прикажут.
— Не знаю. Вот этого не знаю.
Звонили Диме, его на работе не было, телефон не отвечал. Жена Катя, вернувшаяся раньше обычного, говорила уклончиво.
— Ты мне что-то не договариваешь, — настаивала Тамара. — Скажи правду!
И та сдалась:
— Он не велел говорить вам. Он туда ушел.
— Куда?
— К Белому дому. Они все туда пошли.
Тамара как положила трубку, так и сидела у телефона, уронив руки. Потом услышала шуршание в передней, вышла:
