– А Гоголь бы еще хуже купил.
Как на речке на Днепру
Возле тихой рощи
Коля Гоголь поутру
Огурец полощет.
Агния в это время ставила на полку том Мережковского: мол, полночи его перечитывала – у оппонента диссертация по Мережковскому, – ой, задаст много вопросов, сил нет…
И мы запели на два голоса:
Коля Гоголь – что такое?
Мережковский вопросил.
Неужели что-то злое?
На диплом уж нету сил…
* * *
И ведь знали же, что если запоем дуэтом, с другого конца города сразу же прибегает Камилла! Но не удержались.
Камилла Красношлыкова – это ее псевдоним, а настоящие имя и фамилию мы вам не скажем. И не надо нас подпаивать. Бесполезно!
Появляется она так: скользнет умной тенью за соседом нашим по кухне, прошелестит по диагонали комнаты, несмотря на свои каблучища, и сразу:
– Всегда у вас в каждом углу то внук, то щенок шевелится!
К счастью, внуки (сыновья старшей дочери) еще так малы, что не обижаются на такие слова. Да и мы тоже не обижаемся, потому что в руках у гостьи – как обычно – благоуханный узелок, а там… о-о-о! что-то новое – сморчки, томленные в сметане!
Но с другой стороны, сморчки – это русская рулетка, ведь на миллион один встречается ядовитый…
– А… будем самураями. Самураям не страшна смерть! – браво воскликнула Камилла.
И погрузились мы в этот смак волшебный. Ну, знаете: стоны, вздохи, причмокивания. Разложив всем еще по одной порции, Камилла и говорит светски так:
– Кстати, я наконец-то развелась с мужем.
Вы когда-нибудь слышали, чтобы сообщение о разводе начиналось со слова «кстати»? Вот и мы тоже.
– Со своим мужем? Как? Ты еще недавно твердила: без мужа – как без помойного ведра!
– Он женился на мне по заданию КГБ.
Мы тут сразу бросили переглядываться, а то она подумает, что мы тоже из КГБ.
– Да зачем ты нужна им? Слушай, Мила, ты же была нормальной журналисткой, писала о передовиках.
Она снисходительно закурила и сказала:
– От ваших слов сердце забилось как-то по диагонали. А вы знаете, что все повести Юрия Полякова написала я?
– Ты? Да как же это?
– Так. Я посылала рукописи в журнал «Юность», а он…
– Ну… где бы ты взяла материал для армейской повести «Сто дней до приказа»?
– Так я ведь в газете работала – с людьми встречалась.
Тут какая-то штора отдернулась, и нас понесло в другой мир, где Гоголь крадет рукописи у Платонова, а тот – у Чаковского. Мы стали отчаянно выгребать против течения: Камилла, ты нам НИЧЕГО не приносила, мы ни одной рукописи у тебя не украли…
– Ну, кроме двух-трех гениальных идей, брошенных у вас вот так же, в застольной беседе.
Мы немного ошалели: Мила-Милочка, назови хотя бы одну гениальную идею – захотелось побыть гениями.
Она посмотрела строго, покачала головой:
– Вы все, все исказили в своем «Романе воспитания». Вздумали написать, будто с Настей вы не справились, а на самом деле я ее вам перевоспитала. Пару раз побеседовала, и девку как подменили!
«Узнаешь Гоголя!» – просигналили мы очками друг другу (как он просил Аксакова: «Обращайтесь со мною так, будто я драгоценная ваза»).
– Все-таки зря ты развелась с Дмитрием – керамисты сейчас хорошо зарабатывают.
– Керамист! Да вот увидите: похоронят его в форме полковника ФСБ, и целая колонна будет нести за ним ордена на подушечках…
– Мила, зачем ты так? Пусть человек живет до ста лет.
И тут нас спасли родные и друзья. Сначала Лена шла мимо и свернула к нам, потом Лана с мужем. Затем средняя дочь вошла с сыном, мужем и свекровью, то есть нашей любимой сватьей.
Лана тотчас принялась резать овощи на салат, поводя знатными плечами.
– Такой приступ астмы вчера у сына был, – начала она рассказывать.
– Ой, я знаю новое средство от астмы! – вскричала Лена. – Берешь килограмм цветков белой сирени…
– Ну уж нет, – взмахом ножа остановила ее Лана. – Нам сейчас нужны приступы астмы. Чтобы от армии откосить.
В это время как раз и вернулась из университета наша Агния.
– Почему мне так мало задавали вопросов? – спросила она.
Повисла тишина. Мы со страхом спросили:
– Ты защитилась по Николаю Васильевичу?
– Да, четверка. Но почему они не задавали вопросов? Я всю ночь не спала, приготовила сорок ответов.
В это время под симфонию мобильных телефонов поднялась наша валюта – настроение.
Когда эсэмэски были прочитаны, все, кто накопился к этому моменту в квартире – мы, дети, внуки, зятья, одна сватья и друзья, – заплясали и запели:
Танго и вино
Любви недаром нам дано!
В самозабвенном семейном танце мы с треском сошлись лбами!
Посыпались разноцветные искры, и в их свете стали видны:
Софья Минина, волшебно скачущая в юбке с зебрами одновременно и здесь, и в Москве, Наталья Горбаневская в фартуке, выплясывающая одной ногой в Перми, другой в Париже возле плиты, Аркадий Бурштейн выглянул из города Цорана, что в земле Израильской, посмотреть, что за шум с Урала, и не удержался – тоже оглушительно свистнул и заплясал.
Не вставая с дивана, плавно покачивались на пышных ягодицах две подруги, Лана и Лена, каждая со своим счастьем: одна беззубая, но с мужем, другая без мужа, но с зубами.
И даже коммунальный сосед выпал из своей комнаты, гремя квадратными плечами и подхватил хмельным голосом:
– Аааааааааааа! Никто меня не любит! Водка с неба не падает!
Примерно мы знаем, кого надо жалеть. Всех.
– Что вы здесь такие сидите? – закричала Лена. – Сами хотели сосватать меня с букинистом!
– Он теперь бывший букинист: уволен после запоя. Заходил к нам. И знаешь, уже пахнет.
– Русью? – запечалилась Лена. – Русью пахнет? А может, я бы его переделала… – В ее голосе появились золотисто-теплые тона, как в хорошем вине.
Нет, говорили хозяева, у него раньше нос был идеологического цвета, теперь цвет государственного флага сменился, и у него нос опять совпадает – там явно проглядывает триколор… Но Лена запустила в них убийственным аргументом:
– Мне опять, что ли, на батуте в новогоднюю ночь прыгать? В обществе таких же пятидесятилетних дур, как я…
Она работала администратором в театре, куда к новогодним каникулам всегда привозили батут для кипучих детей.
– А по статистике, одинокие женщины живут дольше, чем замужние.
– Не нужна мне такая долгая жизнь. Зачем она?
– Возможно, мы тебя познакомим! Но с другим – с Михалычем. Если он придет.
Хозяева стали нахваливать нового соседа по подъезду, которого все зовут Михалычем, а на самом деле он Вадим Бориславович (овдовел, с детьми поменялся, сам в однокомнатную сюда).
– Первый тост: чтобы гости не переводились!
Лена слушала, становясь все более губастой. Она сделала себе к вечеру прическу в виде двух рек волос, протекающих по обе стороны лица.
– Кем же работает Михалыч? – поинтересовалась она.
– Есть такая профессия – хижины украшать.
– Дизайнер, что ли? Ну что ж, я тоже из интеллигентной семьи. Моя бабушка в тридцатые годы играла в казино.
– Главное, не пьет наш Михалыч, – отчаянно твердили как заклинание хозяева. – Выпивает, но не пьет.
Этими заклятьями они боролись с образом пьющего сына, который то отдалялся, то назойливой мухой зависал над каждым.
– Ну что вы забуксовали: сын, сын. Сделайте же что-нибудь: почешите себя под правой коленкой… Думаете, трезвенники всегда лучше? Вспомните, как подсунули мне непьющего. И что же? Он предложил покурить анаши.
Тут пришли Хромовы, и Лена кинулась к ним: у вас-то с сыном все в порядке, Гоша ведь не пьет, не курит, в школе – золотая медаль, а в вузе – красный диплом.
– И сам он у нас красный. – Гости выглядели еще более загнанными, чем хозяева.
Они рассказали, разбивая подступающие слезы мелкими стопками, что их Гоша вляпался в троцкизм, ходит в их кружок.
– Вчера снова Гоша был на троцкистском кружке, – в отравленном оцепенении продолжала Инна Хромова. – Ходили они по стеклу.
– По стеклу! Тогда это кружок имени Рахметова какого-то.
– Платят за это стекло психологу… чтобы научиться впадать в транс. Гоша говорит: нужно быть особым человеком для будущей борьбы с глобализмом. – Тут стопка вовремя не подоспела, и мать троцкиста зарыдала. – Я ему одно – миллионы погибли из-за таких идей! А он, как робот: «Потому и погибли, что не понимали своего счастья». Я ему: «Да Троцкий не лучше Сталина был бы».
Родители пьющего вынесли приговор: все коммунисты – шизофреники.
– Значит, наш Гоша болен? – спросил Игорь Хромов. – Но нет, если бы шизофреники, то были бы не виноваты.
Лена смотрела на друзей как на капризных богачей: у них есть сыновья! А у нее уже не предвидится. Тут между всеми обнаружился кандидат в ее кавалеры, украшатель хижин.
И в самом деле оказался – ну один к одному Михалыч!
Он и до этого подозревал, что его приглашают не просто так, а знакомиться. Ну а что, дома лучше, что ли, – сжимающие тоскливые силы трамбуют тебя почти до точки.
