– Плохое это кино, плохо кончится! – сказал мудрый житель гор. И как в воду глядел.
– И ты, что ли, казак? – кокетничала красавица.
– А ты будто не видишь!
– А конь у тебя лихой?
– Так сядь на него!
На рожон лезет! И она на него ж! Я испуганно озирался. Торговцы урюком стягивались, но Пека словно того и ждал.
– Поговорить желаете? – резко обернулся.
– Хатым!
Повели Пеку – ну и меня, естественно, – по склизким ступенькам в мясной подвал, к своим соплеменникам. Ужас! Расчлененные туши, отрубленные головы. Вырезанные языки и глаза. На крюках висели всяческие кишки и трахеи. Толстяк в окровавленном фартуке на голой груди меланхолично рубил на широкой колоде кости и сухожилия. Аллегория сильная!
– Вино пей, – поставили, плеснув, перед Пекой мятую кружку. – И уходи!
– Зоя! А давай стоя? – дерзко Пека отвечал. Усы абреков задергались. Я кинулся к нему – мол, опомнись, зачем? И так еле жив… От тебя даже пиявки дохнут! Но то был уже другой человек. Если б пиявки попили крови его сейчас – превратились бы в удавов.
Распрямился гигант! И тут на него кинулись враги, повалили головой на колоду. Палач в окровавленном фартуке занес тесак… Все? Я протянул вперед руку. Руби! Палач, вдруг выйдя из сонного состояния, глянул на старейшину – чего? Но как раз за этот миг Пека и набрал силу, рванул – враги все посыпались с него, как осенние листья!
– Молодец, урус! Урус джигит! – старейшина мне адресовал комплименты. – Выпейте вина.
Пека распрямился. Обвел взглядом всех… Лишь радостные улыбки! Дыша еще тяжело, мы выпили. Хорошо, когда горло есть.
– Вопросов больше нет? – осведомился Пека.
– Нет, дорогой.
Я оглядел напоследок подвал. Надеюсь, он так и останется аллегорией? Но, зная Пеку, не стал этого утверждать.
Он неторопливо к казачке подошел, вертя, правда, шеей, словно тесен воротничок.
– Ну, ты готова?
– Я всегда готова!
Ссыпала снетка в рюкзачок, на плечико накинула. Все же снеток не отчепился от нас, чувствую – будет фигурировать в деле!
– Где искать-то вас… если что?
Все оргмоменты на мне!
– Зачем? – величественно он произнес. Но она ответила проще:
– Та на сейсмостанции мы.
– Где?
– Та я ж работаю там.
Обмер я. Пека и сейсмостанция… Вернулись бы лучше в «Горняк», пиявок бы друг другу поставили… но их вдаль неудержимо влекло.
– Та я ж сегодня не в смену, – угадав, видимо, мои мысли, зарделась она. Не в смену! Но Пека-то всегда в смене! От него всегда надо рекордов ждать.
Проходя мимо ларька «1000 мелочей», он вдруг приобрел два карманных приемничка: один мне протянул.
– Если что будет – услышишь.
Такой, значит, масштаб! Второй приемничек взял себе. Самому тоже интересно.
– Не пропадай! – Сцепку снетков из ее торбы протянул мне. Ушли по солнечному лучу.
В арьергарде я. Прикрываю наступление. Первый час внимательно слушал радио, сидя на скамье. Смеркалось. В сон клонило. Пока, кроме переворота в Санта-Домингес, не было ничего. Ночь. Мирный стрекот цикад. Дремал.
Павлин опять завопил. Меня, может, и не разбудил – но совесть точно… Отпустил Пеку на произвол судьбы. И Гуню бросил. Попал средь двух огней! Не считая третьего, своего… Заснул?
И вдруг надо мной, как коршун над скалою, Гуня завис. Угрызения совести материализовались так быстро? Могли бы и подождать… или это сон?
– Ты как меня нашел? – задал хитрый вопрос. Если скажет, что через сон, – это будет понятно.
– Музычку слушаешь? – указал на приемник. Да, похоже, это не сон. – А работать кому? Реакция поднимает голову!
Я бормотал с надеждой, что, наверное, она ее еще долго будет поднимать…
– С тобой невозможно разговаривать.
– Нет, нет, я помню! Все озарю! Что надо?
– Так! – схватил у меня из горсти пару снетков. – И ты туда же?
Видать, эта сушеная золотая рыбка, полностью скомпрометированная, манила и его. Я на Гуню смотрел. Красивый был парень. Но погубила еда.
Похоже, друг мой на взводе уже, причем не только эмоциональном. На кого опираться? В руках у Гуни вдруг появилась бутыль. Откуда? Прежде не замечал. Гуню всегда за образец благоразумия держал… и таким он у меня и останется.
– С бутылкой поосторожнее, – предупредил я.
– Пошли!
Все время шли почему-то по склонам, осклизываясь: правая нога выше левой.
– Ты веришь в наше дело?! – вдруг остановившись, Гуня спросил.
В таком положении – одна нога вверх, другая вниз – на принципиальные вопросы трудно отвечать.
– Смотря в какое, – уклончиво сказал я. Все уж отвергать нельзя, надо что-то оставить.
– А по-моему, все негодяи! Думают лишь об одном! – Гуня вновь присосался к бутылке. На всякий случай не станем уточнять, о чем «об одном» все думают там у него, чтоб не всплыло что-то совсем неприглядное. Какой-то уровень все же надо держать.
– Давай поглядим друг другу в глаза, – снова поставил он трудную задачу…
Долго пытались это сделать, но не смогли.
– А ты знаешь, – новую жгучую тему он взял, – что я деньги Инне с Митькой отдал?
– Какие деньги?
– Партийные.
Лихо!
– Зачем?
– Чтобы Митька в Англии мог учиться.
– Зачем?
– А ты не понимаешь? – Гуня меня взглядом долбил. – Что здесь все уже рухнуло?
– Как? А что ж мы тут тогда делаем?
– То мы! – Гуня пренебрежительно махнул рукой… с чем я не согласен.
– А эти – знаешь, что творят? – продолжил он жгучую тему. – Они…
Минут двадцать он горячо говорил. Да, такого не ожидал! Из соображений боязливости все опускаем. «Горстка сатрапов!» – вот как он их называл. Пил вино справедливости, пьянея на глазах… Да, неудачно устраиваюсь.
– …А остальные деньги пропил! – Гуня сообщил.
К этой коррупции я, похоже, опоздал.
– Вот! Все! – Он вынул из кармана небольшой мячик денег. Да, радужные рисуются перспективы в моей карьере.
– Тебе что – это безразлично? – Гуня вдруг меня обвинил. – Зверя мне найди, – буркнул вдруг.
– Зверя?
Нет, это все-таки сон!
– Зачем?
– Надо! Для эмблемы. На флаг!
Слышал я, что неподалеку тут одичавший зоопарк. Директор распродает понемногу, для домашних нужд.
И тут павлин снова дико заорал! Видимо, там.
На скамейке у ворот поваленных дядька сидел – заросший, плотный, мелкими глазками зыркал.
– Вам чего?
– Нам бы зверя.
– На эмблему или как?
В курсе уже. Предвидел расцвет многопартийной системы… Потом, правда, большинство зверей вернули ему.
В большом вольере стояла скала, выбеленная пометом. Когда-то тут много было птиц. Но теперь сидел только седой тощий орел. Прочли: «Сип белоголовый». Сип – это гордо звучит. Но белоголовый – это, скорей, символ старости.
– Вам крупного или как?! – рявкнул директор.
– Нам… так, – проговорили стыдливо.
– Тогда в конец идите. Мелкая шушера там.
Обидел. Но справедливо. Стыдливо пошли в конец. Мимо больших клеток прошли, даже не глядя. И не глядя друг другу в глаза. Разделил с Гуней вину. Такая работа.
Мишка бегал в клетке, шумно вздыхая… Не по карману, брат!
Более непонятные звери шли:
«Гиббон белорукий». Белоручки нам не нужны!
«Саймон обыкновенный». Хотя абсолютно ничего обыкновенного в нем нет! Чудовище редкое.
«Выпь». Звучит устрашающе, причем с неким приказным оттенком.
«Сурикетта». Другими словами про нее и невозможно что-либо сказать… сурикетта и есть!
«Барибал выносливый». Но тщедушный. Выборы он навряд ли переживет.
«Кондер разборчивый». Не оберешься хлопот.
«Даурскент мурзявый»…
…тут я откладываю перо.
– Плохо работаем! – Гуня этаким барином на скамейке сидел, нога на ногу. И хотя «работаем» сказал во множественном числе – себя не подразумевал явно. Тильки меня! Сперва он все пропивает, потом я что-то ищу… Но работать надо. Спасение тут.
– Я думаю, – заговорил я, – тотемом нашей партии мамонтенок Дима может стать. Сколько эр в земле пролежал – а практически не разложился! Символ стабильности, а также юности! Ну и согласия тоже… с самим собой!
– А сколько он стоит, ты знаешь?! – Гуня заорал. Будто это я взял партийную кассу… Ну ясно. «Мамонтенок Дима» теперь в Лондоне будет учиться. А не послать ли Гуню подальше – и всех, вместе с зоопарком? Или это будет неженственно с моей стороны?
– Все! Конец! Только ногу занес на высшую ступеньку! – Гуня рыдал.
– Хватит! – вырвал я бутылку. – Пошли.
«Выхухоль». Многовато «х». К тому же не пойми что: смесь оленя и крысы.
«Опоссум». Вид неплохой. Но звучание среднее. И пахнет. Написано, что вонь его распространяется на километры. Зачем?
«Бобер»… грызет хорошо. Но больно грубая аналогия.
Бобер и лиса!
«Енот-полоскун. Род хищных млекопитающих…» Хищных – и одновременно млекопитающих. Разносторонний товарищ. «…питается в основном мелкими ракообразными и рыбками…»
Как раз тем, чем я бы хотел питаться. Может, урву? Симпатичный. Глазки смышленые, черные. В то время как большинство зверей оголтело моталось по клетке в бессмысленной тоске, он, с черным мыском между глаз, похожим на челку, что-то трудолюбиво стирал в луже. Время от времени даже отдувался и вытирал лапкой пот со лба и словно бы поправлял челку – в общем, понравился мне. Большой хвост, полосатый, как палка регулировщика. Енот? Вай нот? Как символ трудолюбия может пойти. Могу и лозунг к нему предложить (но за отдельную плату): «Отстираем знамя!» Но навряд ли на енота у Гуни деньги остались, все же довольно крупный экземпляр… А честнее – жалко мне его стало: он не виноват!
