Не хочется мне ни с кем разговаривать, но Катрина подваливает ко мне.
— … ну вот, мистер Мартинес ему: «“¿Donde esta su tarea?[16]”, а Оззи зазубрил наизусть десяток разных причин, почему он не сделал домашнее задание — и всё на великолепном испанском, так что больше никто в классе не понял, что он сказал; а мистер Мартинес как засмеётся: «Да это ещё лучше!» — и не только засчитал Оззи домашнее задание, но ещё и extra credito добавил — по-испански это значит «дополнительное очко», и... Теннисон, ты вообще меня слушаешь?
— Да, да. Точно, что очко. Очень смешно.
В моём состоянии духа мне только ещё не хватало игры против «Аллигаторов». Эти парни такие амбалы, что, кажется, им бы не в лакросс играть, а вольной борьбой пополам с боксом заниматься. В тяжёлом весе. Чуть ли не после каждой их игры кого-нибудь из соперников увозят в больницу. Но последние несколько матчей я чувствую себя на высоте — столько силы, собранности и упорства у меня ещё никогда не было. Не могу позволить, чтобы история с мамулей выбила меня из колеи.
Бронте тоже пришла, думаю, потому, что в эти дни уж лучше быть здесь, а не дома. Чуть не выложил ей про то, что видел нашу мамулю с какой-то коротконогой волосатой обезьяной, но решил, что не стоит, незачем причинять ей лишнюю боль.
— Ну-ка дай взглянуть на твои пальцы, — говорит она.
Я издаю досадливый стон.
— Чего на них смотреть? Зажили. Оставь меня в покое! Я же не бегаю за тобой и не прошу показать твой несуществующий порез! Вот и не лезь ко мне с моими несуществующими волдырями!
Бронте поражается тому, что я принимаю способности Брюстера забирать боль как нечто само собой разумеющееся.
— Ведь это же совершенно невозможно! А тебя это, похоже, не колышет?
— Как же невозможно, — возражаю, — если он это проделывает?
От моего ответа она прямо взвивается. Обожаю доводить сестрёнку до бешенства.
Честно признаться, в моей черепушке сейчас попросту нет места всяким бесконечным раздумьям по поводу сверхъестественных талантов Брю. Мне и без того есть о чём думать: школа, лакросс, папа, который спит на раскладушке, и мама, завтракающая с недостающим звеном в человеческой эволюции. Что совсем плохо — так это что мама с родители упорно не желают говорить о том, что происходит. Как по мне — так всё это куда больший сюр, чем все трюки Брюстера, вместе взятые.
Начинается игра, и я сразу включаюсь в неё, живу одним мгновением, выкинув из головы всё остальное. Я центральный нападающий, а «Аллигаторы» — такие соперники, с которыми шутки не проходят. Если я хочу забить им гол, придётся показать всё, на что способен.
Звучит свисток, мяч вброшен. Он достаётся одному из наших полузащитников, который пасует его мне. Подхватив мяч на свою клюшку, мчусь к воротам, уворачиваясь от «Аллигаторов»-защитников. Перебрасываю мяч на правый край, ожидая, что получу его обратно — ведь у меня теперь отличная позиция, но правый нападающий бьёт по воротам сам и мажет на чуть ли не на целую милю.
Вратарь «Аллигаторов» мгновенно подхватывает мяч и бросает его на нашу сторону площадки. Почему-то именно в этот миг до меня доходит, что впервые за все годы, что я играю в лакросс, наших с Бронте родителей нет на решающем матче.
Свисток. Я так углубился в свои мысли, что даже не заметил, когда «Аллигаторы» забили гол. Вот осёл! Ну-ка соберись!
— Не парьтесь! — говорю я товарищам по команде. — Ведь это только первый период. Отыграемся!
Занимаю своё место в первой линии. Не помню себя от злости, но обуздываю её, ставлю на службу своим целям — она придаст мне воли к победе.
Снова мяч у меня; прорываюсь сквозь прореху в обороне «Аллигаторов» и бросаюсь к их воротам. Я уже почти у цели, и тут краем глаза замечаю, что на меня несётся защитник — огромный, просто гора мышц. Он врезается в меня с такой силой, что я лечу и падаю ничком. Внутренности сводит от боли, не могу вздохнуть — словно с планеты вдруг исчезла её воздушная оболочка. Прихожу в ужас: ну всё, я вне игры по крайней мере на полминуты.
Но ничего подобного. Через мгновение всё проходит. Недаром я так извожу себя на тренировках — мышцы брюшного пресса поглотили удар. Все последние матчи я меньше устаю, быстрее прихожу в себя после силовых приёмов. Да, в этом сезоне я отличной форме!
Мяча я, оказывается, не потерял. Вскакиваю на ноги и — бросок! Вратарь прыгает, но куда там!
Гол!
Болельщики ревут от восторга. Ну, всё, меня теперь не остановишь! Эта игра — моя!
Во втором периоде я по-прежнему пылаю и рвусь в бой.
Мы, правда, пропускаем один гол, но я опять забиваю. 2:2. Подгадав момент, когда судьи смотрят в другую сторону, один из полузащитников «Аллигаторов» вламывает мне локтем. Рёбра отзываются резкой болью. Я охаю... но через пару секунд боли уже нет в помине. Я прогнал её! Вот что значит сила воли!
Половина матча сыграна.
Обычно к третьему периоду всё моё тело начинает ныть от усталости, но в последнее время я, кажется, могу носиться по полю часами и даже не запыхаюсь. Тренер, который обычно сажает меня в третьем периоде на скамью запасных, видит, что я в ударе и даёт поиграть. Держитесь, «Аллигаторы»! Теперь это вам надо меня опасаться, я с вами шутки шутить не намерен!
Третий период.
Счёт 4:2. Я забил три из четырёх наших голов. «Аллигаторы» психуют, допускают массу ошибок, играют как бог на душу положит. Их вратарь бросает мяч на нашу сторону, я перехватываю его и мчусь к воротам соперников, но на этот раз атака не удаётся: один из их защитников даёт мне подножку, и я взлетаю в воздух, теряю клюшку. Ещё не долетев до земли, слышу свисток судьи. Отлично, пенальти! Вот только... падаю я очень неудачно — головой прямо на торчащий из травы камень. Сотрясение обеспечено. В этих случаях даже шлем не спасает.
Кажется, я даже ощутил, как затарахтели мои мозги. Но что странно — я очень быстро прихожу в себя. Слишком быстро. Да как это вообще может быть — что мне как с гуся вода?! Через секунду я уже на ногах — даже судьи обалдели.
И тут я вижу его.
Брюстер здесь. Вон он — среди зрителей, корчится от боли на траве. Над ним суетится Бронте. Вот теперь мне понятно, почему рёбра у меня ныли только одно мгновение, почему я не задохнулся, когда грохнулся, почему мои мускулы не болят от изнурения после трёх периодов. Потому что Брюстер берёт всё на себя. Моя боль уходит к нему — и не только сегодня, но на всех последних играх. В том, что я провожу свой лучший матч, нет моей заслуги. Это всё Брюстер.
Игра возобновляется. Я получаю право забить пенальти. Снова гол. Но я никак не могу сосредоточиться — всё смотрю за боковую. Брю уже не валяется на земле, он сидит, придя в себя после моего падения. Должно быть, у него моё сотрясение мозга.
В середине четвёртого периода тренер сажает меня на скамеечку, но снова выпускает на поле ближе к концу матча. Однако я уже совсем не тот боец, каким был всего десять минут назад. Я чересчур осторожен, двигаюсь слишком медленно — может быть, потому, что не хочу, чтобы меня снова травмировали. Мне вломят, а болеть опять будет у Брю — нет, совесть мне этого не позволяет. Так что последние пять минут я лишь бегаю трусцой по полю, словно сделанный из яичной скорлупы — только тронь — и разобьюсь.
Ну, вот и финальный свисток. Мы выиграли 5:2. Я герой команды, но что-то меня это не радует. Такое чувство, будто я всех обвёл вокруг пальца. Как будто исход игры был заранее предрешён, и об этом знаю только я. Все кому не лень шлёпают меня по спине и вскидывают раскрытые ладони — дай пять. Похоже, никто не заметил, как я стушевался на последних минутах. Наверно, думают, ну, устал парень, ведь весь матч играл с полной отдачей...
Я улучаю момент, когда могу высвободиться из объятий своих собратьев по команде, и кидаюсь к Брюстеру, на ходу срывая с головы шлем. Он стоит рядом с Бронте и ведёт себя точно так же, как все остальные болельщики, но мне сразу бросаются в глаза его многочисленные ссадины и синяки — безмолвные свидетельства этого беспощадного матча. Наверно, я должен бы испытывать благодарность, но вместо этого во мне всё кипит от злости. Такое чувство, будто меня ограбили. Лучше честный проигрыш, чем такая отвратительная победа! Сегодня Брюстер украл не только мою боль.
— Теннисон, ты был великолепен! — ликует Бронте.
Поначалу я думаю, что она ни о чём не догадывается, но — нет, моя сестра не дурочка. Конечно, она знает! Может, даже с самой первой игры! А может, только начиная с сегодняшнего матча. Она знает, и, похоже, её это не волнует. Но почему, почему она относится к происходящему так легко?!
Подлетаю к Брюстеру, заношу кулак... Нет, я не могу ударить того, кто и так уже измочален до последней степени. Поэтому я только впиваюсь в него лютым взглядом, обвиняюще наставляю палец и рычу:
