Люблю, М.
Джулиет — Марку
1 мая 1946 года
Дорогой Марк!
Я тебе не отказывала — лишь попросила времени подумать. Ты так яростно говорил о Сидни и Гернси, что, вероятно, не заметил. Мы с тобой знакомы всего два месяца. Для меня — срок недостаточный, я пока не уверена, что нам следует быть вместе до конца дней, хотя тебе это и очевидно. Однажды я уже совершила ошибку и чуть не вышла замуж за человека, которого едва знала (ты, наверное, читал в газетах), но тогда, по крайней мере, все оправдывалось войной. Не хочу опять оказаться в глупом положении.
Подумай: я даже не была у тебя дома — и, в сущности, толком не знаю, где он. В Нью-Йорке, но на какой улице? Как выглядит? Какого цвета стены? А диван? Расставляешь ли ты книги по алфавиту? (Надеюсь, нет). А в ящиках у тебя порядок? Любишь ли ты напевать про себя, и если да, то что? Ты любишь кошек или собак? Или рыбок? Что ты ешь на завтрак? Или тебе готовит кухарка?
Видишь? Мне нельзя за тебя замуж — я же слишком мало о тебе знаю.
Одна интересная деталь: Сидни тебе не соперник. Ни сейчас, ни прежде я не была в него влюблена, и он в меня тоже. И я никогда не выйду за него замуж. Это для тебя достаточно твердо?
Ты абсолютно уверен, что не хочешь жениться на какой-нибудь более сговорчивой даме?
Джулиет
Джулиет — Софи
1 мая 1946 года
Дорогая Софи!
Жаль, что ты не со мной. Вот бы, как раньше, жить в нашей чудной квартирке, работать у милейшего мистера Хоука и каждый вечер есть на ужин крекеры с сыром. Мне очень нужно с тобой поговорить. Нужно, чтобы ты сказала, выходить мне за Марка Рейнольдса или нет.
Вчера вечером он сделал предложение — на колени не падал, зато бриллиант преподнес с голубиное яйцо. Дело происходило в невероятно романтическом французском ресторане. Не уверена, что сегодня он еще хочет жениться, в такую ярость впал, не получив в ответ безоговорочного «да». Я лепетала всякую ерунду. Мы, мол, недостаточно хорошо знакомы, мне нужно время подумать, но Марк меня не слушал. Он убежден, что я отвергла его из-за тайной страсти к Сидни! Эти двое просто помешаны друг на друге.
К счастью, в тот момент мы уже были у него в квартире, — как он раскричался! Досталось и Сидни, и богом забытым островам, и женщинам, которым до смерти интересны незнакомые люди (это о Гернси и моих новых друзьях), а на знакомых мужчин им наплевать. Я пыталась объясниться, но Марк кричал, и я от беспомощности расплакалась. Тогда он преисполнился раскаянием — так мило и совершенно на него не похоже, — и я чуть не сдалась. Но затем представила: мне всю жизнь придется слезами добиваться доброго расположения, и вернулась к изначальному «нет». Мы спорили до хрипоты, он что-то назидательно вещал, потом я еще поплакала от усталости, и наконец Марк вызвал своего шофера и велел отвезти меня домой. Затолкал на заднее сиденье, наклонился, поцеловал и сказал: «Какая же ты дура, Джулиет».
Наверное, правда дура. Помнишь кошмарные романы Чезлейн Фейр, которыми мы увлекались в тринадцать лет? Мой любимый был «Владелец Блэкхита». Я читала его раз двадцать (и ты тоже, не вздумай отрицать). Помнишь Рэнсома — мужественно скрывавшего любовь к девственной Эулалии, чтобы дать ей возможность свободно сделать выбор, хотя она, сама не подозревая, боготворила его с двенадцати лет, с тех самых пор, как упала с лошади? В том-то и штука, Софи. Марк Рейнольдс — вылитый Рэнсом. Высокий, красивый, с кривоватой усмешкой и скульптурной челюстью. Он рассекает толпу, не замечая, что его провожают взглядами. Он нетерпелив и магнетически притягателен. Когда я удаляюсь попудрить носик, то слышу, что женщины шепчутся про него, совсем как Эулалия в музее. Его замечают. Он ничего для этого не делает — но и люди ничего не могут с собой поделать.
Помню, от Рэнсома у меня мороз пробегал по коже. Пробегает и от Марка — когда смотрю на него, — но все равно я не Эулалия. Вот если упаду с лошади, тогда, конечно, пусть меня подберет именно Марк, но, надеюсь, в ближайшее время ничего подобного не случится. Скорее поеду на Гернси и напишу книгу об оккупации, а Марк будет этим недоволен. Он хочет, чтобы оставалась в Лондоне, ходила с ним по ресторанам и театрам — и вышла бы за него замуж, как нормальный человек.
Скорей напиши, что делать.
Мои поцелуи Доминику — и тебе с Александром тоже.
Джулиет
Джулиет — Сидни
3 мая 1946 года
Дорогой Сидни!
Я без тебя хоть и не разваливаюсь на части, как «Стивенс и Старк», но ужасно скучаю и очень нуждаюсь в совете. Пожалуйста, брось все дела и ответь мне незамедлительно.
Я хочу уехать из Лондона на Гернси. Ты знаешь, как я полюбила своих новых друзей и под каким впечатлением нахожусь от их рассказов о жизни при немцах — и после. Я была в комитете беженцев с Нормандских островов, подробно изучила дела. Внимательно просмотрела отчёты Красного Креста. Прочла все, что смогла найти по «Организации Тодта», но информации пока мало. Взяла интервью у нескольких солдат, освобождавших Гернси, и взрывотехников, разминировавших побережье. Что еще? «Рассекреченные» правительственные материалы о состоянии здоровья жителей острова, об их материальном обеспечении и запасах продовольствия, а точнее, об отсутствии того и другого. Но мне надо знать больше, причем из первых рук, а это невозможно, когда сидишь в библиотеке в Лондоне.
Вчера, например, мне попалась статья об освобождении острова. Репортер спросил гернсийца: «Что было самым тяжелым из всего пережитого при немцах?» — и посмеялся над ответом, хотя лично я ничего смешного в нем не увидела. Гернсиец сказал: «Они отбирали у нас радиоприемники, слышали? Найдут радио — все, сразу в тюрьму на континент. Но конечно, кое у кого приемники сохранились, и некоторые знали о высадке союзных войск в Нормандии. А нам ведь не полагалось! И самое трудное было — идти по Сент-Питер-Порту и не улыбаться во весь рот, не показывать фашистам, что ТЫ ЗНАЕШЬ: им конец. Догадаются — кранты, кровью умоешься. Мы и притворялись изо всех сил. Но это было очень тяжело».
Хочу побеседовать с людьми вроде него (хотя он, наверное, теперь журналистов к себе не подпускает) и расспросить про войну — интересно же именно такое, а не запасы зерна. Не знаю, что получится за книга и смогу ли я вообще ее написать, но очень хочу отправиться в Сент-Питерс-Порт и хотя бы попробовать.
Благословляешь?
С любовью к тебе и Пьерсу, Джулиет
Сидни — Джулиет
Телеграмма
10 мая 1946 года
БЛАГОСЛОВЛЯЮ! ГЕРНСИ ОТЛИЧНО ДЛЯ ТЕБЯ И ДЛЯ КНИГИ, НО ОТПУСТИТ ЛИ РЕЙНОЛЬДС? С ЛЮБОВЬЮ, СИДНИ
Джулиет — Сидни
Телеграмма
11 мая 1946 года
БЛАГОСЛОВЕНИЕ ПРИНЯТО. МАРКА РЕЙНОЛЬДСА НЕ СПРАШИВАЮТ, НЕ ТОТ СТАТУС. С ЛЮБОВЬЮ, ДЖУЛИЕТ
Амелия — Джулиет
13 мая 1946 года
Моя милая,
Как же я вчера обрадовалась Вашей телеграмме и тому, что Вы приезжаете! Согласно инструкциям я распространила новость немедленно, и наш клуб загудел как улей. Каждый предлагает обеспечить Вас всем необходимым: жильем, питанием, полезными знакомствами, комплектом электроприщепок. Изола прыгает от радости чуть ли не до луны и сама уже работает над Вашей книгой. Я говорила ей, что пока это всего лишь задумка, но она твердо решила собирать материалы и попросила (либо заставила) знакомых по рынку написать Вам об оккупации. По её мнению, письма должны убедить Вашего издателя, что тема достойна книги. Не удивляйтесь, если в ближайшее время Ваш почтовый ящик затрещит по швам.
Сегодня днем Изола побывала в банке у мистера Дилвина — просила сдать Вам коттедж Элизабет на время визита. Место прекрасное, на лугу перед Большим домом, но сам коттедж небольшой, с хозяйством легко управиться. Элизабет перебралась туда, когда немцы отобрали Большой дом. Вам там будет удобно. Изола заверила мистера Дилвина, что от него требуется лишь составить контракт, а она позаботится об остальном — проветрит комнаты, вымоет окна, выбьет ковры, истребит пауков.
Надеюсь, Вас это устраивает, поскольку мистер Дилвин уже собрался выяснять, на какой срок возможна аренда. Поверенные сэра Эмброуза начали поиски Элизабет. Как выяснилось, записи о ее прибытии в Германию отсутствуют, и известно лишь, что ее отправили из Франции во Франкфурт на поезде. Молюсь, чтобы дальнейшее расследование привело нас к Элизабет, пока суд да дело, мистер Дилвин, дабы обеспечить Кит, намерен сдавать недвижимость, оставленную Элизабет сэром Эмброузом.
Иногда мне кажется, что найти немецких родственников Кит — наш моральный долг, но я не могу заставить себя этим заняться. Кристиан был человеком редкой души и презирал свое государство за то, что оно творит, однако многие немцы верили в тысячелетний Рейх. Даже если родню Кит удастся разыскать, как мы отошлем ее в чужую — к тому же разоренную — страну? Мы — ее единственная семья, другой она не знает.
