— А-а, это бывает, — машет он рукой, — прикурить, что ль? Вон моя машина-то, щас поближе подъеду.
Его «Ауди» лихо, нос к носу, подъезжает к моей «шестерке».
— Ну, давай, пробуй! — командует мужик.
Получив мощную энергетическую подпитку от своей урчащей иностранной подруги, отечественная колымага наконец заводится.
Спаситель, довольный, тут же отсоединяет провода, убирает в багажник.
— Сразу не глуши, — наставляет он, — поездишь часик-полтора. Усекла?
— Угу. Спасибо, — пытаюсь всучить ему триста рублей.
— Да брось ты, — отмахивается он, — Новый год на носу, а ты тут со своими деньгами!
Благодушествуя, закурил.
— Поезжай тихонько, не гони. Дорога скользкая. В гости, что ли, намылилась?
Чтобы не обидеть, пытаюсь отвечать ему с той же староприятельской интонацией:
— В гости. Одной-то в Новый год сидеть не больно весело…
Мужик растолковывает мой ответ по-своему.
— А ты меня возьми с собой! Тогда уж точно не соскучишься!
— Да я к маме.
— Вот и познакомишь как раз. Замужем?
— Кто — мама?
— Да на хрена мне твоя мама? Ты — замужем?
— Замужем, — поворачиваюсь к нему боком для наглядности.
Но он, похоже, не замечает.
— Жаль, а то бы я ух!
Наконец сигарета вместе с нашим морозным диалогом подходит к концу.
— Спасибо вам большое. Я поеду, мама ждет.
— Ну, валяй. Эй! А как зовут-то?
— Настя.
— Настюха? А меня Санек.
— С наступающим тебя, Санек!
— Тебя тоже, Настюха!
Он бросает в снег мерцающий окурок, и он еще несколько секунд отважно светится там.
— Сиди спокойно. Жди, — говорю Хвосту, — я скоро.
Звоню в Пашину квартиру. Шуршание нетрезвых шагов, вялый, сонный матерок.
Дверь открывает Паша. На сей раз в одних трусах.
— О, племянница приехала! Заходь! Тонька, ты гляди, кто приехал-то!
Меня обдает затхлой волной давнего перегара. Из комнаты доносится Тонькино матершинное приветствие и невнятный телевизионный бубнеж.
— Давай, Настюха, к столу, — как всегда гостеприимно приглашает дядя.
— Вам подарок к Новому году, — вручаю ему пакет с продуктами.
— А когда Новый год-то? — изумляется Паша.
— Сегодня. Как обычно — в двенадцать часов ночи.
— У, е-мое! Чуть не продрыхли! Тонька, вставай, мать твою! К нам племянница приехала!
Паша задумчиво чешет волосатую грудь, потом пытается обнять меня.
— Не надо, Паш.
— Да чего ты? Как неродная прямо.
— Опять пьяный…
— Ну и что? Пьяный не человек, что ли? Ты вот знаешь, почему я пью? Тебе ведь наплевать. И сеструхе тоже. А я… А мне, может, без этого, — показывает на шеренгу пустых водочных бутылок, — и жизни нету… Не справляюсь я с ней, заразой, без этого, понимаешь? Не могу понять, на кой черт мне она…
— А с водкой — можешь понять?
— И с водкой не могу… Но с ней как-то терпимей становится. Знаешь, как заживающая рана. Вроде еще и саднит, но боль уже выносима.
— Понятно.
— Ничего тебе не понятно. Злишься на меня, да?
— Нет. И сама бы сейчас выпила.
— Ну, так давай! По пятьдесят грамм-то можно! — И вдруг сник: — Я так всегда хотел сына…
— Еще не поздно.
— С кем? С моей лахудрой? С Тонькой?
— Но были ведь и другие женщины.
— Вот именно — были… Ты бы вышла за такого?
Я молчу.
— Вот видишь! А Тонька бы вышла… Потому и живу с ней. Тонька, сволочь, встанешь ты наконец или нет!
— Отстань, козел, — донеслось из комнаты.
— Это она ласково — козел, — пояснил Паша.
— А сволочь — тоже ласково?
— Да ладно тебе, Настюх, ты че такая строгая-то? Давай лучше выпьем!
— Все, Паш, — поцеловала его в щеку, — поехала. Не проспите Новый год!
Дядя еще какое-то время мучает меня своими коридорными откровениями, насилу освобождаюсь — там, в машине, мерзнет Хвост.
— Ну, наконец-то! — встречает меня мама. Думала, Новый год в пути встретишь. Время, знаешь, сколько?
— Сколько?
— Одиннадцать уже!
— И что?
— Как это что!
— Мам, не начинай. Давай лучше за стол, голодная как сто китайцев!
— Почему — сто? — смеется она.
— А сколько же тебе надо?
— Мне они вообще не нужны — китайцы твои. На одном «Черкизовском» их выше крыши!
— Зря ты так к ним относишься. Китай сейчас, между прочим, становится высокоразвитой страной. Китайцам впору позавидовать.
— Скажешь тоже — китайцам завидовать!
Хвост внимательно принюхивается к изобильным салатным запахам, царящим в комнате. К ним примешивается ядреный темно-зеленый аромат елки: в вазе на журнальном столике стоят несколько еловых веток, укутанных скрученными и мятыми старыми дождинками.
— А нового дождя нет?
— Какого дождя? — не понимает мама.
— Вот этого, — приподнимаю двумя пальцами одну дождину, похожую на зажеванную магнитофонную пленку.
— Да ну его… — машет она рукой.
Хвост получает свою порцию праздника — несколько кусков колбасы и жареную куриную ножку.
Мы с мамой торопливо насыщаемся ночными деликатесами, плещемся в муторных телевизионных волнах в надежде заразиться крикливым весельем.
— Ну, ты вообще как? — заботливо смотрит на меня.
— Ничего. До Нового года семь минут, мам. Открывай шампанское.
Выстрел, пенная радость льется в высокие бокалы, Медведев обещает, что в Новом году мы обязательно преодолеем набирающий силу кризис, но, кажется, — сам себе не верит. Желает успехов, здоровья и благополучия.
Хвост встречает Новый год спящим в кресле. Пожалуй, не самый худший способ.
Чокаемся, подбадривая друг друга. Ни одна из нас не хочет признаться в том, что не знает, чем заполнить эту бесполезно-праздничную ночь.
Как хорошо, что можно две недели не подвергаться гинекологическим осмотрам. А то опять Зоя Басанговна отругает за лишние килограммы и отеки.
Спать, есть и гулять. Обломовское, расслабленно-халатное существование. И плевать на финансовый кризис. И на газовый конфликт тоже. Об этом сейчас в каждом новостном блоке: «Уже тринадцать стран остались без газа… Представители украинской стороны не являются за стол переговоров и никак не комментируют это… «Газпром» остается надежным поставщиком газа…» Потом о войне Израиля с Палестиной. Уже 700 палестинцев убито, среди них треть детей… А в Израиле куском обвалившейся штукатурки рассекло бровь дедушке… Разозлившийся дедушка нахмурил кровавую бровь и решил убить еще 700 человек, и чтобы обязательно среди них была треть детей.
Мелькают, мелькают обрывки чужих несчастий, рассыпаются осколками далекие беды: в Коми сгорел дом престарелых, погибло 23 человека. Одна из версий — неисправность проводки. А может быть, и поджог. Даже наверняка. Старики всегда кому-нибудь мешают. Вспоминаю своих. Чувствую, как прорастает во мне саднящее слово: скучаю.
В подмосковном интернате санитар не один год насиловал девочек-даунов, а те даже рассказать ничего не могли: смотрели в камеру, улыбались и глупо мычали…
Открылась специальная школа танцев для детей-инвалидов. Вокруг мальчика лет восьми, прикованного к коляске, кружится легкая девчушка в кружевном платье и кружит ему голову мечтами о здоровой жизни. Он держит маленькую фею за руку, которую он никогда, никогда не осмелится поцеловать. Но занятия, оказывается, стоят очень дорого, и многим инвалидам придется отказаться от танцев…
Спасаясь от рекламы, наткнулась на сериал о жизни женщин гарема. Действие происходит, кажется, в Саудовской Аравии. Такого рода тематика в последнее время почему-то очень популярна. Покорные восточные красавицы, закутанные с головы до пят, с обожанием (по очереди — каждая живет в отдельном доме) взирают на своего властелина, а отвергнутые жены грызут орехи и ссорятся. А в свободное от жен время властелин пускается в разгул в каком-то европейском баре и без памяти влюбляется в хохлушку-проститутку Оксану. В результате, вопреки протестам богатого и прозорливого отца, он все-таки на ней женится, о чем, понятное дело, очень пожалеет в следующих пятидесяти сериях. Есть и книги на эту тему с запутанным мелодраматическим сюжетом, слезливые и плохо написанные. От безделья прочитала парочку.
Как-то, года три назад, на приеме у платного гинеколога, полноватой стерильной тетеньки в очках, разговорились на гаремную тему:
— Детки-то есть? — полюбопытствовала она.
— Нет пока.
— Я вообще не пойму, почему россиянки так мало рожают. Вот вы — почему?
— Не от кого.
— Да ну! — оживилась она. — Не кокетничайте. А вообще… Русские мужчины, конечно, не то. Я всегда говорила: хорошо мусульманам. Несколько жен, от каждой дети, и все прекрасно обеспечены. Почему у нас, в России, не разрешат гаремы? Вы, например, пошли бы женой в гарем к состоятельному мусульманину?
