УЖИН В «АНГЛИЙСКОМ БАНКЕ»
(пер. Д. Волчека)
— «Английский банк», шеф? «Английский банк» закрыт в такое время.
Джермин-стрит, освещенная газом и окутанная туманом этим дождливым вечером 1901 года, приятно поразила мистера Сантаяну[169] соответствием Джону Аткинсону Гримшоу,[170] строгая и прельстительно английская, с собором красного кирпича напротив его пансиона в доме № 87, безмятежно застывшим, как и весь район Сент-Джеймс, на крепчайшем утесе цивилизации.
— И все же в «Английский банк».
— Ну так забирайтесь, — предложил извозчик. — Сбежал из желтого дома, — сказал он своей кобыле. — Треднидл-стрит, моя старушка, а потом куда?
Quadrupedante sonitu[171] цокали они сквозь дождь, пока, с понимающим вздохом, извозчик не осадил у «Английского банка». Мистер Сантаяна первым делом высунул зонтик, распахнул его и заплатил вознице, добавляя чаевые с американской щедростью.
— Я подожду, барин. Вас ведь туда, как пить дать, не пустят.
Но бобби уже выступил вперед, козыряя.
— Прошу вас, сэр.
— Разрази меня гром, — удивился извозчик.
Внутренний двор, где свет из распахнутых дверей отражался от луж, полированной меди и шашек, был полон гвардейцев в алых куртках с белыми ремнями, самый живой и красочный «Ночной дозор» эллинистического Рембрандта.
Комната, в которой его пригласил отужинать капитан Джеффри Стюарт, была в диккенсовском стиле, с конгениальным пылающим углем в камине под ореховой полкой.
Капитан Стюарт, такой же свежий и моложавый, как год назад, когда они познакомились в Бостоне, скинул алую куртку, и она теперь висела на спинке стула, на котором восседал его меховой кивер. Полный достоинства и безукоризненно британский дворецкий с намеком на снисходительно одобрительную улыбку принял у Сантаяны зонт, котелок и пальто. Либо ему сообщили, что гость — профессор из Гарварда, либо он опознал по его одежде, обуви и лицу благородство происхождения, — в любом случае, он счел его джентльменом, подходящим для ужина с капитаном.
— Вы имеете в виду викторианскую духоту, когда говорите «диккенсовская», — рассмеялся капитан. — У меня инспекционный обход в одиннадцать, но, как я, должно быть, уже говорил, до тех пор вы — законный гость. Устав «Английского банка» позволяет капитану стражи принимать одного посетителя, мужчину. Провизия считается подходящей для солдат, так что Хоррокс предлагает суп из телячьей головы, вареного палтуса под яичным соусом, баранину, крыжовенный пирог со сливками, а из напитков вот эти холодные бутылки — боюсь, только для вас, я больше не пью вино. Подозреваю, это не соответствует вашим представлениям о трапезе. Хоррокс же полагает, что именно это подходит для его юных джентльменов в алом.
— Философы, — сказал Сантаяна, — питаются тем, что им предлагают.
— Общество в Гарварде будет поражено. Я чертовски рад, что вы смогли прийти.
Манеры капитана, красивого юного варвара точно со страниц Киплинга, были почерпнуты у няни и в школе для мальчиков, а потом подправлены офицерской столовой. Равным и вышестоящим британцы кажутся обаятельными, мелким сошкам — красивыми, и удивительно искусственными всем, кроме родных и ближайших друзей.
— Но вы ведь не можете, ясное дело, взвалить на себя бремя иностранца. Полагаю, ваши родители — испанцы, но сам вы из колоний, выросли в Бостоне и все такое. Во многих колонистах английского больше, чем в самих англичанах. Это заметно по канадцам. Ваш Джордж Вашингтон Ирвинг, нас в школе учили, — такой же настоящий британец, как любой наш писатель. И Лонгфелло тоже. Тот же язык, вот что я хочу сказать.
— Мой родной язык — испанский.
— Ни малейшего акцента. Конечно, вы не похожи на англичанина, я хотел сказать — американца, но ведь по этому нельзя судить, верно? Большинство датчан, которых я встречал, больше похожи на англичан, чем мы сами, или даже на шотландцев. Вы смахиваете на южноамериканца. Усы и хрупкое телосложение, верно? Знаю одного испанского морского офицера, так он — вылитая девушка. Наверняка перерезал бы мне глотку, если бы я такое сказал, — вы, испанцы, чертовски обидчивы. Верно ведь, Шекспир что-то вроде этого говорил?
— Я гибрид самых разных типов. Бостонцы отличаются и в Соединенных Штатах. Я могу претендовать на аристократизм, но только через смешанные браки. Как католик — я изгой, а как католик-атеист я — уникальный пария.
— Так это чудесно!
— Я, думается, единственный живой материалист. Но материалист платонический.
— Понятия не имею, что это значит. Звучит довольно безумно.
— Вне сомнения, так Вино превосходное.
— Не имел в виду ничего дурного, мой дорогой друг, поверьте. Наш камин нуждается в паре кусочков угля. Хоррокс!
— Неизученная жизнь в высшей степени имеет право на существование, если ничто ей не мешает. Скажем, жизнь животного, смелого и проворного, с инстинктами вместо взглядов и решений, верностью паре и щенкам, стае. Судя по тому, что нам известно, это жизнь в высочайшей степени интересная и счастливая. Собаки видят сны. Проворный дух орла, кружащего в холодной вышине, мы и вообразить не можем. Безмятежность коровы посрамит стоика, и кто подвергнет сомнению проницательность кошки? Величественность льва символизирует у нас королевское достоинство, глазастость совы — мудрость, скромная красота голубка — Святой Дух.
— Вы говорите как по писаному, правда? Секундочку, кто-то идет. Простите, что перебил.
Хоррокс открыл дверь, впуская семифутового капрала. Тот откозырял и щелкнул каблуками.
— Сэр, Коллинз заболел, сэр. Тошнит его, сэр, и жутко трясет, сэр.
Капитан Стюарт поднялся, отыскал бумажник в куртке на спинке стула и приказал капралу посадить Коллинза в кэб и отвезти в лечебницу.
— Вот соверен. Принеси сдачу. Уоткинс тебя заменит.
— Слушаюсь, сэр.
— Спасибо, капрал.
И к Сантаяне, извлекая грецкий орех из вазы и ловко его раскалывая:
— Ненавижу расписки. Легче заплатить из своего кармана, чем заполнить отчет. Думаю, образование я получил. Латынь и греческий — забавные игры, если на них у тебя хватает мозгов, а у большинства мальчишек хватает. Психованные генералы у Фукидида, Цезарь в Галлии, возводящий частоколы и копающий траншеи. Никогда не мог понять Горация.
— В Британском музее больше книг о Горации, чем о любом другом писателе.
— Вот те на!
— Цивилизация многообразна. Можно пренебречь Горацием, особо ничего не теряя. Мир мне кажется местом, которое мы сделали более-менее гостеприимным и изредка великолепным. В какую эпоху вы бы хотели жить, если бы могли выбирать, и где?
— Бог его знает. Выпейте, а то Хоррокс решит, что вам не по вкусу портвейн «Английского банка». В восемнадцатом веке? На равнине Авраама.[172] Барабаны, горны, британский флаг на рассвете. Вольф,[173] декламирующий «Элегию» Грея перед атакой, чтобы успокоить нервы. И не подумаешь, что у него были нервы. Полная неожиданность для французов, армия словно ниоткуда появилась. Хотелось бы мне побывать там.
— Такое заунывное название, библейское и шекспировское, — равнина Авраама. На самом деле это было всего лишь коровье пастбище фермера Эбрахама.
— Правда? Ну, так Беннокберн — речка с форелью, а Гастингс — тихая деревня.[174]
— А Лепанто — пустое море.[175]
Хоррокс позволил себе блеснуть глазами и лукаво улыбнуться. Достойных людей он обслуживал, как-никак.
— Английская горчица — одно из наслаждений вашей чудесной страны. Мои друзья Расселы[176] были бы потрясены, если б узнали, что одним из моих первых открытий здесь был холодный мясной пирог с горчицей и пивом. Мне нравится думать, что Чосер и Бен Джонсон писали, держа их под рукой.
— Есть такой чуть тронутый полковник Герберт-Кенни, кажется из Мадраса, пишет поваренные книги под псевдонимом Вайверн. Призывает снабжать британские столовые местными овощами, приправами и мясом. Простота — вот его лозунг. Все мировые проблемы происходят из-за недостатка простоты во всем, что приходит на ум — еде, одежде, манерах. Его пунктик, что еда — это личность, и есть индийскую пищу — блудодействовать вслед других богов.[177] Это цитата из Писания, верно?
— Он прав. Спиноза и Эпикур были спартанцами в питании.
— Я думал, Эпикур был гурманом или обжорой, сплошные пиршества и рвота.
— У него была такая слава, традиционное недопонимание. Он питался просто. Настаивал на изысканном вкусе, но пища была самая примитивная.
— Герберт-Кенни, должно быть, читал его книги.
— Сыр и хлеб, оливки и холодная вода. Они с Торо могли бы сойтись.
— Торо? Не слыхал о таком. Француз?
