Бенуа покачал головой:
— Ты видела, как она жила. Она была бедна. Я даже не знаю, является ли эта квартира ее собственностью. Софи совала мне какие-то бумаги, но я сбежал, так и не взяв их. Я идиот.
— У тебя вообще есть хоть какие-то деньги? Кроме этого? Что-нибудь?
Он опять покачал головой.
— Сбережения? Счет в банке?
Он еще раз покачал головой.
— Единственные деньги, которые у меня были, — это авторские за «Вирджини на море». Я все потратил еще много лет назад.
Мари подняла Кейтлин и положила ее на кровать. Кейтлин подползла к Бенуа и устроилась рядом. Бенуа потрогал пальцем бретельку красного топа.
— Какая дикость, — сказал он. — Я пойду и принесу ей ночную рубашку.
— Каким образом?
Он с готовностью поднялся, как будто ждал именно этого момента и поэтому не снимал ботинки.
— Я сейчас вернусь, — сказал он.
Мари ужаснулась.
— Нет, — сказала она.
— Только заберу наши вещи.
— Я тебя не прощу. В этот раз — нет.
— Я скоро вернусь.
Мари покачала головой. Он уходит. Просто невероятно. Она не станет его умолять. Не станет просить остаться. Она не испытывала к Бенуа Донелю ничего, кроме презрения, но все равно это было совершенно невероятно. Он уходит.
— С тобой моя дочь, — сказал он. — Я скоро вернусь.
— Через десять минут? — спросила Мари.
— Да. — Бенуа посмотрел на часы. — Может, чуть дольше. Двадцать минут.
И он ушел. Почти выбежал из номера, как из квартиры своей бабушки. Сбежал, вырвался на свободу. Он даже не поцеловал Мари на прощание, даже не взглянул на Кейтлин, которая успела уснуть прямо поверх покрывала. В тот день, когда они уехали в Париж, Эллен тоже не поцеловала свою дочь перед уходом на работу.
Двадцать минут, сказал он.
Мари посмотрела на часы.
Потом осторожно откинула покрывало и одеяло, переложила Кейтлин и накрыла ее. Она поцеловала Кейтлин в лоб и снова подумала обо всем, что сделала в своей жизни не так. Людивин лакала молоко из пепельницы.
— Длинный день, — сказала Мари.
Бенуа Донель ушел от нее. Прошло уже две минуты.
По телевизору показывали какую-то французскую рок-группу; они выступали на переполненном стадионе. Мари взяла пульт; она хотела выключить телевизор, но вместо этого переключила канал. Все каналы были французские, даже несколько американских фильмов и телешоу шли на французском. Мари добралась до новостей CNN. Мировые новости. Она не помнила, когда ее в последний раз интересовало что-то, кроме себя самой.
Она выключила телевизор.
Людивин запрыгнула на кровать и начала умываться. Она вытянула лапу и стала вылизывать ее шершавым розовым языком.
— Прости, кошка, — сказала Мари. — Но ты не моя проблема.
Она подняла Людивин и, держа ее как можно дальше от себя, выставила в коридор. И закрыла дверь.
Тут же раздалось мяуканье, грустное, заунывное, как будто на самом деле кошка ни на что не надеялась. Ее бросили в квартире, оставили одну умирать, потом спасли, сунули в едущее куда-то такси, потом запихнули в рюкзак, где нечем было дышать. Теперь это. Она должна была наконец сдаться.
Вместо этого Людивин принялась скрестись в дверь. Звук когтей, царапающих дерево, был еще хуже, чем крики. Через некоторое время скрежет прекратился. Мари досчитала до десяти и приоткрыла дверь. Людивин уснула на коврике у двери. Мари посмотрела на нее и снова закрыла дверь.
Она чувствовала себя виноватой.
Чувство вины было почти так же ужасно, как сожаление. Мари взяла опустевшую пепельницу, снова наполнила ее молоком и выставила за дверь, в коридор, рядом со спящей кошкой.
Потом она вернулась в комнату. Что будет дальше, Мари не знала. Она присела на край кровати и немного полюбовалась на спящую Кейтлин. Потом посмотрела на часы. Бенуа не было уже пятнадцать минут. Квартира французской актрисы находилась не более чем в трех кварталах отсюда. Мари подсчитала: восемь минут туда, восемь минут обратно и пять минут на разговор. Больше она не заслуживала. Значит, Бенуа Донель скоро вернется.
Мари отдернула занавески. Окно выходило на балкон, с которого открывался вид на Эйфелеву башню. Сверкая огнями, башня устремлялась в небо. Оказывается, ее видно и отсюда.
Она оглядела комнату. Бенуа Донеля еще не было, Кейтлин спала. Мари была один на один со знаменитой достопримечательностью. Она полагала, что, увидев башню своими глазами, должна была бы испытать восторг и изумление, но ни того ни другого почему-то не было. Мари прокатилась на лодке по Сене, но гораздо большее впечатление на нее произвела куча блевотины, которую оставила Людивин на полу в кухне бабушки.
Она облокотилась о перила балкона и кивнула сама себе. Все же она это сделала. Она не сидела в тюремной камере. Не пялилась на стены в грязном, унылом доме своей матери. Она стояла на балконе, вдыхала свежий прохладный воздух, ее длинные волосы развевались на ветру, и прямо напротив нее была Эйфелева башня. И это действительно было красиво. Несмотря на то что не радовало Мари. Красоту она еще могла понимать. Невзирая ни на что.
Можно пойти туда, к Эйфелевой башне. Подняться на нее. Можно завтра. Не нужно ничего бояться. Не нужно бояться смотреть в завтрашний день.
Завтра она проснется в Париже. В номере не такой уж и плохой гостиницы, из окна которой открывается почти болезненно совершенный вид. Она поднимется на верхушку Эйфелевой башни. Завтра.
Бенуа не было уже больше часа.
Лили Годе могла заговорить кого угодно.
Мари вернулась в комнату и переоделась в красное кимоно Эллен, больше не чувствуя, однако, что оно принадлежит ей. Она прилегла на кровать рядом с Кейтлин и погладила ее по голове, по мягким светлым волосам.
— Привет, Фасолинка, — сказала она спящей девочке.
Бенуа Донеля не было уже два часа.
Мари отнесла свой рюкзак в ванную, вымыла его гостиничным мылом и высушила гостиничным феном. Кейтлин не проснулась. Мари вытащила свои вещи из бумажных пакетов и медленно, тщательно сложила их в рюкзак. Еще аккуратнее, чем раньше.
Бенуа Донеля не было три часа и двадцать восемь минут. Даже Лили Годе не могла болтать так долго.
Мари снова легла в постель и сделала то, что она всегда делала в тюрьме, когда нуждалась в утешении, — открыла «Вирджини на море». Теперь, когда она знала правду об этой книге, ощущение было немного другим, но Мари начала читать сразу с конца. Вирджини оставила морского льва, которого пыталась спасти все лето и который — она знала это — должен был умереть. Она вошла в воду прямо в одежде и пошла все дальше и дальше, пока не перестала чувствовать дно под ногами. Тогда она нырнула в воду и поплыла вперед, в открытое море.
Каждый раз, когда Мари перечитывала книгу, конец для нее менялся. В последней строчке Вирджини лежала на спине, и волны несли ее вперед, и невозможно было угадать , что будет дальше. Развернется ли она и поплывет обратно к берегу? Или так и будет плыть, пока не исчезнет за горизонтом, утонет? Или время остановится, замрет в это мгновение, и Вирджини навсегда останется в море, качаясь на волнах?
Теперь все выглядело по-другому. Мари знала, какой конец выбрала для себя Натали. В «Вирджини на море» не было никакой надежды. Никакого утешения. Облегчения. Натали не дожила до того дня, когда ее чудесная книга увидела свет. Как и Хуан Хосе, она выбрала смерть.
Мари посмотрела на спящую Кейтлин. Ее маленькое сердечко ровно билось под красным топом.
Что произошло с Хуаном Хосе? Там, в тюрьме?
Мари вернулась к книге, пытаясь найти ответы. Она перечитала эротическую сцену, единственную в романе, в которой Вирджини, девственница, соблазняет специалиста по морской фауне. Он значительно старше ее и поддается неохотно. Он знает все, что только можно, о морских львах, но Вирджини понимает, что он не любит ее, и, соответственно, сама не любит его. Но она все равно соблазняет его. Вирджини раздевает биолога, снимая с него одну вещь за другой, раздевается сама и кладет его дрожащую руку на свое подростковое тело, испытывая его на прочность, зная, что он не сможет устоять. Вирджини несчастна и надеется, что такой серьезный опыт поможет как-то это исправить. И ей действительно становится лучше. Резкие, почти яростные толчки причиняют ей сильную боль, и Вирджини в первый раз за все время как будто просыпается, чувствует себя живой. Она ранит спину о торчащий из песка камень и шутит, что у нее идет кровь сразу из двух дырок.
Когда Мари читала эту сцену в первый раз, она вспоминала о том, как сама потеряла невинность. Пьяная практически до потери сознания, с Хэрри Элфордом, который тоже был пьян, на жестком полу гардеробной в чужом доме. Зная, что там, внизу, Эллен удивляется, куда же подевался ее бойфренд.
Книга была прекрасна, но Мари уже не могла любить ее так, как прежде. Вирджини одинока вначале и еще более одинока в конце. Она умирает, так же как умерла сестра Бенуа, так же как умер сам Бенуа для Мари.
