Милиция и власти питали к господину Войне самое глубокое уважение. Квартирные воры и грабители — тоже. Великий человек!
И при том довольно добрый, да, да. Готовый помочь попавшему в беду ближнему. Молодой женщине, например, еврейке, бежавшей из Польши, потерявшей мать и мужа и оставшейся без профессии и средств к существованию в совершенно чужом ей городе с восьмилетним сыном…
Хаймеку и его маме.
Мама должна была продавать для господина Войны дорогую материю. А Хаймеку была доверена продажа свечного товара. Для чего он и получил лоток на лямках. Свечи находились в лотке, а сам лоток висел у мальчика на шее. Маму обернули в шелковую материю, простроченную золотыми нитями, после чего она стала похожа на сказочную принцессу. Мама объяснила Хаймеку глубокое знание государственных законов господином Войной: если бы она попробовала продавать такой материал с рук, это наверняка бы привело к знакомству с милицией; но если ты просто идешь, разодетая, как царица, у милиции нет никаких поводов задавать тебе какие-либо вопросы.
Так они и ходили по базару — Хаймек со своим лотком впереди, мама в шаге сзади; расхваливая свои свечи, Хаймек тем самым привлекал к маме дополнительное внимание окружающих. Гордо поглядывая вокруг, Хаймек не жалел голосовых связок, крича во все горло стихи собственного сочинения:
Чтобы жить по-человечьи,
Покупай из воска свечи.
Не сидите в темноте,
Подходите все ко мне.
Народ смотрел и слушал, тараща глаза на красивую, но очень уж худую женщину в сверкающей золотыми блестками материи и маленького оборванца с деревянным лотком на шее. Смотрели, цокали языком. Но покупали скупо. Свечи. Покупкой материи никто не соблазнялся. Подошедший милиционер тоже только глазел и цокал — красиво! Для покупки материи и у него денег было маловато, а свечи ему были ни к чему.
После нескольких часов такой работы у мамы отказали ноги, и она вынуждена была присесть. А у Хаймека напрочь пропал голос. Так что в конце дня им пришлось возвратить господину Войне весь его товар. Господин Война ожидал большего успеха. Выйдя от него, мама сказала Хаймеку, что эта работа для них закончена.
Голду, хозяйку развалюхи, в которой Хаймеку и его маме позволено было ночевать, никто не назвал бы излишне говорливой: иногда за целый день она ухитрялась не произнести ни слова. Иоси, ее племянник, унаследовал это качество от тети — вместо того, чтобы говорить, он только вращал своими большими глазами, мычал что-то маловразумительное и тыкал пальцем. Поэтому ни Хаймек, ни его мама не заметили, как и когда Голда перешла границу, отделяющую один мир от другого. Голда выглядела, как всегда во время сна: глаза закрыты, морщины разглажены, и все выражение ее лица говорило о безмятежности и, быть может, даже счастье. Внимание Хаймека к Голде привлек возглас Иоси, что было удивительным само по себе. Приковыляв к Хаймеку, Иоси схватил его за руку и, тыча пальцем в сторону лежавшей Голды, закричал: «Там! Посмотри там! Воси! Воси! У тети… много воси… на лисе…»
По правде говоря, голова Хаймека, да и весь он в эту минуту был занят совсем другим. Он пел песню о храбром Янеке, герое, которого везут, смертельно раненного, с поля боя, положив на спину его боевого коня и обернув флагом, который своею рукой вышивала его любимая. Вот почему пропустил он мимо ушей первое сообщение маленького Иоси о том, что по лицу его тети ползают вши. Ну, ползают. Ну, большие («бой-сии», — говорил Иоси). Подумаешь, какая невидаль — большие вши. В эту минуту храброго Янека готовились опустить в могилу на вершине холма… а потом поднять в его честь красно-белый польский флаг… и…
— Тетя… — дергал его за рукав неугомонный Иоси. — Тетя… воси…
Хаймек подошел к груде тряпья, на котором покоилась Голда. Она лежала на правом боку, и длинное платье прикрывало ее до самых голых ступней. Только сейчас Хаймек вспомнил, что Голда не выходила из дома все последние несколько дней. Ее ржавая кружка, в которую она собирала милостыню, стояла у ее изголовья. В ней ничего не было.
Огромные, как муравьи, вши действительно сплошной цепочкой ползли по лицу Голды, и Хаймеку было странно, что она даже не пытается стряхнуть их. Мама, войдя в комнату, застала Хаймека в самый разгар его раздумий.
— Тетя… — снова заныл Иоси, перенося свое внимание на маму Хаймека. — Тетя… воси… тетя спи…
— По лицу Голды ползут вши, — перевел это Хаймек на нормальный язык. — Здоровенные. А она и не просыпается. Посмотри сама…
Мама нагнулась, подняла с пола небольшое куриное перо и поднесла его ко рту Голды. Целую минуту в комнате было абсолютно тихо. Стены домика источали жар. Даже говорливые лягушки из ближнего арыка непривычно примолкли, и только не признающие никакого перерыва мушиные рои зудели свое в раскаленном воздухе.
Мама держала перо, пока ее рука не устала.
— Голда умерла, — сказала она наконец и вдруг тяжело осела на грязный глиняный пол.
— Умерла твоя тетя, — сказал Хаймек, обращаясь к Иоселе, который не отводил взгляда от спокойного лица Голды.
— У-мел-ла… — по складам повторил малыш, касаясь тетиной руки. — У-мел-ла…
— Надо заявить в милицию, — сказала мама. — Сейчас… я только встану… и пойду…
— Зачем? — спросил Хаймек. — Зачем идти в милицию?
— Так надо, — коротко ответила мама. И она сделала усилие, чтобы подняться с пола, но ее ноги отказались ей повиноваться. Она сидела, удивляясь тому, что могло случиться с ее всегда такими крепкими ногами.
Она попробовала встать еще раз.
— Обопрись на меня, мама, — сказал Хаймек, но мама остановила его.
— Ты хотел сходить на рынок, — напомнила она. — У нас, правда, совсем нет денег, но…
Она не договорила.
— Мама, — сказал Хаймек. — Мама, я…
— Молчи. Попробуй раздобыть какой-нибудь еды для себя.
— А как же ты, мама?
— Я? Я… я не хочу есть. Я… не могу… не могу ничего проглотить. Так что обо мне не беспокойся.
«Я обязательно принесу тебе что-нибудь», — поклялся Хаймек про себя.
Мама сидела и, не отрываясь, смотрела на умиротворенное лицо Голды. Потом на ее губах появилась слабая улыбка, которой она как бы говорила покойной: «Не сердись, Голда. Видишь, я тоже уже на пути к тебе. Мне изменили мои ноги. Не сердись».
Луч солнца, отразившись от краешка золотого зуба, блеснул, как обещание неминуемого счастья. И погас за искусанными в кровь сухими губами.
Чуть позднее мама с помощью Хаймека кое-как добралась до жилища господина Войны.
— Попробую еще раз, — сказала она Хаймеку, останавливаясь у входа в дом всемогущего человека. — Попробую… ради тебя.
Вечером от господина Войны в их хибару прибыл посланец, человек с густой черной бородой, облаченный в длинное, до пят, черное пальто. Он молча поставил в угол небольшой, но увесистый, килограммов на десять, мешок с ячменем и о чем-то пошептался с мамой. Вслед за ним появилось четверо носильщиков. Они забрали Голду. Иоси молча побрел за ними.
Оставшись с Хаймеком наедине, мама объяснила ему, что он должен делать. Он должен был добраться до ближайшего городка, продать там ячмень, а на вырученные деньги купить свечей, которые, в свою очередь, передать по возвращении господину Войне.
Выглядела мама при этом разговоре как-то удрученно.
— Ты уже совсем большой мальчик, — напутствовала она сына. — Да поможет тебе твой папа, который сейчас на небесах.
Хаймек был поражен. Прошло уже много дней с тех пор, как мама в последний раз вспоминала о папе. Пожалуй, ни разу не вспоминала она о нем с тех пор, как они поселились у Голды.
Ему стало не по себе. Конечно, хорошо было бы, если бы папа ему помог. И хорошо, что мама верила в папину помощь. И Хаймек чуть-чуть приободрился. Он сделает все, что надо. Он продаст ячмень. И купит свечи.
Ведь он большой мальчик, как сказала мама.
Все будет хорошо…
Отправляться надо было ночью.
Ночь выдалась непроглядной, но Хаймек знал место сбора, а потому шагал уверенно и быстро. Ветер без помех проходил сквозь дыры в его одежде, но облегчения это не приносило. Мешок за плечами оттягивал его назад. Вскоре мальчик почувствовал, что по спине его течет пот. Добравшись до нужного места, он с облегчением сбросил мешок с плеч и уселся на него. Какие-то странные личности то и дело подходили к месту сбора, а затем так же бесшумно растворялись в темноте. Некоторые из подходивших, подобно Хаймеку, устраивались на земле рядом со своим товаром.
Чтобы скрасить ожидание, Хаймек отдался всегдашним своим мечтаниям, связанным с едой, и стал высчитывать, сколько ячменных лепешек можно было бы испечь из десяти килограммов ячменя. Получилось много. Но не успел Хаймек протянуть руку, чтобы взять первую из них, когда внезапный шум вырвал его из сна и вернул к действительности. Это машина — небольшой грузовичок с притушенными фарами — резко затормозила прямо рядом с ним.
