Бывало, что из компании человек в шесть или восемь, сидевших за столиком, трое в свое время покупали у меня один-два сюжета. Но каждый считал, что находится на особом положении, это помогало им сохранять уважение друг к другу. Ради чего они, собственно, и жили. Уважение к себе многие из них уже давно потеряли. В то время недостаток самоуважения был еще столь необычным, что бросался в глаза, сегодня на это уже никто не обращает внимания. Духовное состояние, определяемое словами «уважение к себе», теперь почти не встречается. Во всяком случае, как добродетель оно окончательно вышло из моды. Разумеется, никто из них не трубил на каждом углу, что в следующем месяце у него выйдет роман, основанный на сюжете, который куплен у меня. Другое дело, что нередко в их поведении сквозила некоторая нервозность, вызванная страхом, как бы я, забывшись, не объявил во всеуслышание, что расхваленный критикой криминальный роман Верит написан на основе сюжета, изложенного на шести страничках, которые я продал ей за четыре тысячи крон. Я узнавал эту нервозность в натужном смехе или в склонности к слишком частым отступлениям.
Когда мы в Театральном кафе праздновали получение Карин престижной премии за ее последний роман, бедняжка весь вечер не спускала с меня глаз. Ей было явно не по себе. Я же чувствовал себя прекрасно. Присуждая ей премию, жюри особо отметило изящную композицию романа. Я считал, что все в порядке. Карин не разочаровала меня. Она умело распорядилась тем, что я ей доверил, не зарыла свой талант в землю.
В таких компаниях я пользовался неограниченной властью, и мне это нравилось. Я не видел преступления в том, что чувствую себя всевластным. Властью не обязательно злоупотреблять, я сам был тому хорошим примером. Я щедро делился ею. Фантазии у меня всегда было в избытке, настолько, что я, не скупясь, делил ее могущество с другими. Конечно, это было смело и дерзко, но прежде всего — щедро. Для средств массовой информации властью обладала Верит, я же в глазах журналистов был никем. Если бы мне понадобилось место под солнцем, то уязвимым стал бы уже я. Но меня никогда не прельщало признание общественности.
Мне было интересно наблюдать, что писатель способен извлечь из моей истории, и все. У меня было свое предназначение, и я ему следовал. Ну и еще мне нужно было на что-то жить, я тоже имел право на кусок пирога, на долю прибыли от деятельности, которая все больше и больше зависела от моих усилий.
Если результат был терпимым, у меня появлялось приятное чувство, будто я держу на поводке собственную свору писак. Просвещенный монарх, обладавший абсолютной властью. Я был приличным шахматистом, но еще лучше я играл живыми фигурами. Мне нравилось дергать за веревочки и наблюдать, как кривляются гордые авторы. Было приятно видеть, как они кружатся в танце.
Хотя мое ремесло и не числилось в профессиональных регистрах, я решил, что оно заслуживает какого-нибудь названия. На большой папке с копиями сюжетов, которые уже нашли покупателя, я однажды вывел: ПОМОЩЬ ПИСАТЕЛЯМ. Это было смелое название.
Успех моего дела зависел от доверительных, с глазу на глаз, встреч с писателями в моей квартире или где-нибудь в городе. Мне приходилось работать одновременно с несколькими лучшими друзьями, а это требовало известной ловкости. В результате я получал много приглашений на вечера и уик-энды, даже слишком много.
Наладив связь, я уже больше не навязывал клиентам свой товар. Как только у них возникала нужда в новом материале, они сами приходили ко мне, «доброму дядюшке». И попадали в еще большую зависимость от моих поставок. Некоторые вовсе переставали думать сами, поняв, что в любое время я могу снабдить их забавными находками из своего калейдоскопа. У них как будто выдувало мозги, они жаловались, что чувствуют себя опустошенными.
Их зависимость от меня не доставляла мне радости, но я на это жил. Я жил благодаря тому, что рыба попадалась на мой крючок. Я не продавал гашиша или ЛСД, дешевых контрабандных сигарет или алкоголя. Я торговал фантазией, безобидной фантазией. Но она была ключом к известности, ключом к чему-то такому сложному, как постмодернистская идентичность.
Если я встречал нуждающегося во мне клиента в большом обществе, он иногда отводил меня в угол в прихожую, а бывало, и в туалет. Нервно оглядывался по сторонам и шепотом излагал мне свою просьбу: Не найдется ли у тебя чего-нибудь для меня, Петтер? Или: У тебя есть что-нибудь сегодня? Или даже так: Как думаешь, могу ли я получить у тебя что-нибудь за тысячу крон?
Я мог предложить что угодно, любого жанра и на любые деньги. Простая идея, дающая толчок мысли, стоила, разумеется, гораздо дешевле, чем, например, фабула романа, не говоря уже о детально разработанном сценарии. Я продавал незаконченные стихотворения и части новелл — разделив новеллу на три куска, я продавал их трем разным писателям. Я делал это не для того, чтобы побольше заработать, а только ради забавы.
Иногда я сочинял сюжет, имея в виду определенного покупателя. Одну из таких скроенных на заказ историй я продал за изрядную сумму молодому человеку, которого встретил в «Клубе 7» несколько лет тому назад и который уже достиг известного успеха благодаря полученным от меня заготовкам. Как и во многих других, в нем угадывалось что-то от хиппи — интереса «Битлз» к мистике Востока, кроме того, он был антропософом. Мне понравилось, что он к тому же разбирается в философском материализме, начиная от Демокрита, Эпикура и Лукреция и кончая Гоббсом, Ламетри, Гольбахом и Бюхнером. Он признался, что сейчас ему совершенно не о чем писать, но он использует этот вынужденный простой для изучения Бхагавадгиты в поисках возможного моста между материалистическим и спиритуалистическим мировоззрениями. Сюжет, который я разработал специально для него, вращался вокруг этих вопросов, я дал ему рабочее название «Константа души». Привозку вкратце эту историю.
Спиритуалисты оказались правы, и, если на то пошло, материалисты тоже. И дуалисты разного толка и верящие в реинкарнацию тоже имеют все основания пропустить по рюмочке.
Когда численность населения Земли приблизилась к двенадцати миллиардам душ, в маленьком боливийском горном селении на берегу большого озера Титикака родился необычный ребенок. Его звали Пабло, он был необыкновенно красив, а в остальном ничем не отличался от всех детей. Он громко плакал, как большинство младенцев, и обладал всеми способностями и инстинктами. Когда он подрос, окружающим стало ясно, что у мальчика отсутствуют все духовные качества Он стал предметом многочисленных неврологических исследований, и все они подтвердили: у Пабло нет никаких органических поражений мозга нарушения чувственного восприятия у него тоже не наблюдалось, а читать и считать он научился намного раньше всех своих сверстников. Однако души у него не было. Пабло был пустым футляром, оболочкой без плода, шкатулкой без драгоценностей. Он не обладал тем, что называют «многогранными развитыми духовными способностями», — это понятие вообще имеет идеологическую окраску, поскольку предполагает, что духовные способности могут «развиваться», подобно физическим или любым механическим процессам. Бичом Пабло было то, что он вообще не обладал никакими духовными качествами, в результате чего мальчик рос как некое человекообразное животное, лишенное совести и способности заботиться о ближних. Его не интересовало даже собственное благополучие, он жил от мгновения к мгновению, как запрограммированный робот.
Уже с полутора лет Пабло, к отчаянию его родителей, приходилось держать на привязи. Деревенский священник, однако, настоял, чтобы Пабло разрешили посещать школу вместе с другими детьми. Поэтому с шести лет его возили на занятия и обратно на грузовике, а в классе ремнями привязывали к тяжелому столу, надежно закрепленному на цементном полу. Вреда ему от этого не было никакого, потому что он не ведал ни стыда, ни презрения к себе. А вот способность Пабло к учению пугала учителей, у него была завидная память, и один из педагогов вскоре заговорил о том, что Пабло — вундеркинд. Правда, с годами было установлено, что души у него нет. Это был его единственный недостаток.
Через несколько секунд после появления Пабло на свет точно такой же ребенок родился в многолюдном Лондоне, это была девочка, которую назвали Линда, она тоже отличалась необыкновенной красотой. С минутными промежутками бездушные дети родились также один в городке Боппард на левом берегу Рейна, другой в Лилонге, столице африканского государства Малави, двенадцать в Китае, два в Японии, восемь в Индии и четверо в Бангладеш. В каждом случае проходило несколько лет, прежде чем удавалось распознать этот необычный душевный синдром. Как правило, использовали термин «поражение мозга», но его решительно оспаривали некоторые специалисты, поскольку сии «бездушные дети», как правило, обладали умом, превосходившим обычные мерки.
