Других женщин ждут на краю болота мужчины, которым далеко до Хайнца по уму, силе и характеру.
Кроме того, они лишены чувства долга.
И у Бригитты нет чувства долга. Она, как многие молодые женщины, прежде жившие легко и бездумно, научится чувству долга, выйдя замуж.
Хайнцу присуще чувство долга — перед своим телом, требующим отдыха, и перед своими друзьями по кегельбану. Не доверяя Хайнцу, Бригитта всегда сопровождает его. Вокруг кегельбана вьется много незнакомых женщин, кое-кто из них приходит даже без своего законного владельца.
Ничейные женщины очень опасны для молодого неустойчивого мужчины вроде Хайнца, который приобретет устои лишь после женитьбы.
Когда после кегельбана Хайнц в целости и сохранности ложится с Бригиттой в постель, раздувая во все стороны пивные пары, в ней возникает чувство искренней благодарности, и ее лягушачьи бедра сами собой раздвигаются ему навстречу.
Она по-прежнему не чувствует ничего, но зато ощущает огромное облегчение.
Так нужно, ведь впереди у нее снова трудный рабочий день.
Месячные неудобства у Паулы и в самом деле не наступили. За страхом, что месячные неудобства, которые все женщины в Паулиной среде именно как неудобства воспринимают, на сей раз не наступят, неизбежно последовал и сам факт отсутствия месячных неудобств в положенный срок.
До этого момента любовь ничего не принесла Пауле, теперь вот кое-что даже отсутствует, а это означает, что наступит нечто важное, ВЕЛИКОЕ, что активизирует Паулину функцию. Паулы коснулось дыхание жизни (вернее, Эрихов член), и даже больше, чем коснулось.
Швейная мастерская по-прежнему здесь, а Эриха так и нет рядом.
Пауле нельзя подняться к нему на гору, но ей теперь это не важно, ведь сладкая тайна (как все это называют) окутывает ее и здесь, в долине.
Паула должна доверить сладкую тайну в первую очередь мужчине, которого любит она и который любит ее, чтобы уж затем подумать о свадьбе.
Скоро эта тайна размягчит черты ее лица, взгляд Паулы сделается задумчивым, живот распухнет, груди отяжелеют, низ позвоночника станет побаливать, а сама Паула наделает в штаны. На то есть все основания: Паула страшно боится родителей, они такие грубые, а тайна — тайна такая сладкая. Паула еще ни разу не сказала Эриху, что любит его, она ведь так мало его знает. Теперь она выпалит все сразу: «Я люблю тебя, и у меня будет от тебя ребенок».
Пауле надо известить об этом и отца с матерью.
Ой, страшно!
Паула ждет ребенка, и Эрих ей сейчас особенно нужен, ведь для любой женщины это — кризисная ситуация, для любого женского организма — нагрузка, правда, нагрузка радостная. В эту пору радостного ожидания Пауле особенно необходимы понимание, забота и защита от диких зверей, от тяжелой работы, от жестоких ударов и бесчеловечного обращения. При любом бесчеловечном отношении, даже при намеке на него, Паула думает: «Вы все пожалеете, если узнаете, что я ощущаю в себе пробуждение новой жизни». Жизнь еще не родившегося человечка тянется в Пауле навстречу солнцу.
Иногда Паула в тяжелых кошмарах представляет себе, что произойдет, если она скажет отцу: «Папка, ты знаешь, мне сейчас особенно нужны забота и ласка, ведь еще не народившееся дитя во мне тянется к солнцу».
Паулу сдавливает железная рука отчаяния.
А ведь отец и сам детей делал, да не один раз.
А вдруг он скажет: «Ура, моя дочка скоро произведет на свет моего внучонка, добро пожаловать, выходи, не бойся! У нас снова прибавление в семействе, у нас снова малыш, главное, чтобы все счастливы были!»
А мама, вынесет ли она пересуды деревенских экспертш об этом радостном, длительном, но не бесконечном состоянии Паулы? Окружит ли она дочь заботой и уходом? Поможет ли подготовить малышу приданое?
Голубое или розовое? Или желтое? Вот ведь радость какая. И тогда не только Паула заживет новой жизнью, тогда и новый человечек получит в подарок чудесную жизнь. Сразу две счастливые жизни вместо одной-единственной швейной мастерской.
А Эрих, счастливый отец, будет ли он каждую свободную минуту проводить с малышом и матерью, будет ли он каждую свободную минуту заботиться о молодой жене, бросит ли он выпивать, перестанет ли всех ненавидеть, без толку тратить деньги и так далее?
Паула намерена рассказать матери о том, как много у нее теперь всего внутри. Ведь мать сама не раз становилась матерью, и ей знакомо состояние, в котором теперь пребывает Паула.
Она это состояние понимает лучше любого мужчины. Мужчине легче, он — только отец, и со всеми этими дрянными делами, которые приходят потом, он дела не имеет, это — женское дело. Паула расскажет о женском деле женщине, своей матери, которая ведь тоже женщина.
Паула доверяет женскому началу в своей матери. Доверие ее будет сильно подорвано.
Мать набрасывается на Паулу, град ударов повергает Паулу на пол. Такая вдруг сила в этих ударах, что кажется, будто вместе с матерью Паулу старательно избивают все дети, когда-либо отягощавшие утробу матери.
Такие сильные звуки Паула раньше слышала, когда в лесу раздавались удары топора. Бить Паулу было бы приятной работенкой, не пылай мать яростной злобой. Любовь соединяет людей, злоба же — разъединяет. Мать Паулы ненавидит Паулу из-за ребенка в ее утробе. Град ударов наносит прямой вред многим важным органам Паулы.
Матери Паулы не раз приходилось ненавидеть своего мужа из-за детей в ее собственной утробе, из-за работы, которой все прибавляется, из-за отвратительных ощущений при родах. Она не раз уже ненавидела собственных детей, сначала в утробе, а потом — вне ее. Теперь же мать окончательно взбесилась, и она ненавидит не только ребенка, который прячется не в ее, а в Паулиной утробе, но и саму Паулу тоже.
Люди ведь скажут, что это родители Паулу плохо воспитали. Позор и стыд! Мать Паулы хоть сейчас готова перечислить десяток-другой людей, в основном лесорубов со всеми их семействами, которые будут злорадствовать по поводу ее несчастья.
Отчасти это люди, по поводу несчастий которых мать и ее семья позлорадствовали в свое время вдоволь — у этих сын-дебил, а у этих — отец сел в тюрьму за совращение малолетки, у третьих — матери весь низ выскоблили, у четвертых — отца деревом насмерть придавило, у пятых — ребенок в школе на второй год остался, у шестых — отобрали права из-за езды в пьяном виде, у седьмых — кто-то под горный обвал попал, у восьмых — сынишка новехонький стул ножом изрезал, и так без конца.
Эти кретины будут радоваться нашему несчастью еще сильнее, а это уж совсем невыносимо.
Паула — беременная!
Паула — беременная!
Веселая ненависть наполняет всю долину.
Ненависть, словно пожар, перекатывается с одной горы на другую.
И в центре всего — Паула, самая что ни на есть поджигательница.
Паула тихонечко ластится к матери, тычется взлохмаченной головенкой под руку, как делала она, бывало, в детстве, когда ее кто-то обижал, мило лепечет свое признание, просит показать, как ловчее связать на спицах или крючком миленькую голубенькую или розовенькую кофточку для ее с Эрихом плода любви. Доверие Паулы к матери, как обычно, вознаграждается жуткими побоями и оглушительными злобными воплями.
Голова Паулы повисла на тоненькой ниточке.
На теле будущей матери от синяков нет живого места. А что будет, когда появится на сцене, именуемой действительностью, крепкий и сильный отец?
Вот, кстати, и он; новость ему сообщают в телеграфном стиле. Нечего терять драгоценное время! Мать уже едва переводит дух, так утомилась колотить Паулу, и о происшествии она сообщает отрывочно, без изложения всех причинных взаимосвязей, она все бьет и бьет Паулу.
И отец сразу включается в семейное удовольствие, набрасываясь на Паулу, как на загнанного зверя. Самое удачное для этого времечко. И кто же этот хряк, кто этот хряк, которому теперь придется на Пауле жениться, хочет он того или нет?
Настоящее чудо, что у Паулы в этот веселенький денек не случился выкидыш.
Эрих, свиная морда.
Ничего особенного потом с Паулой не происходит. С ней никогда ничего особенного не происходило. Говорят, что душевные раны болят порой сильнее, чем раны телесные. Но ведь и телесные раны болят, Паула ведь не из картона сделана, раны требуют много ухода и немного бальзама.
Паула чувствует, что с ней обращаются как с неудобной и неприятной вещью, а не как с человеком, а ведь она — человек. Если бы родители с такой же силой колотили по твердому, неподатливому предмету, они бы давно себе руки попортили. Нет смысла рассуждать здесь о душевном состоянии Паулы. Она превратилась в человека с окостеневшей, заледенелой душой.
И никакой Эрих тут не поможет. Эрихово место в лесу, но лес-то Эриху не принадлежит.
Разговора с матерью по душам, стало быть, не вышло. И вырезки с рисунками для вязания крючком валяются на полу, скомканные, изгаженные и оскверненные.
