А няньки на бульваре уже не те: раньше это была профессия‚ а теперь дело случая; меньше стало нянек: то ли повымирали в войну‚ то ли затруднения с пропиской. Зато ребятишек полно: звенит бульвар от крика‚ от звонков трофейных велосипедов‚ содрогается от топота ног. Храбрые стали ребята‚ война научила самостоятельности. Растекаются‚ расползаются по городу‚ по окрестным улицам‚ с завистью поглядывают на лотки с мороженым‚ на недосягаемые кубики: тридцать пять рублей пачка‚ восемнадцать рублей – половинка. По вечерам слушают ребята радио‚ ждут заранее свои любимые передачи. На улице Воровского живет специалист-физик‚ у него стоит экспериментальный телевизор. Полдома набивается в комнату‚ когда идет пробная передача. Жизнь не стоит на месте‚ отставших не дожидается. Не успел моргнуть‚ а она вон куда ускакала! Хоть плачь‚ хоть догоняй – твое дело.
Об арестованных давным-давно Кукиных квартира почти не вспоминает. Война всё заслонила. Война встала стеной в памяти‚ порогом‚ о который спотыкаются воспоминания. Арестовали Кукиных‚ как потом оказалось‚ за связь с иностранцами‚ за возможные шпионские намерения. А как им было не связываться с иностранцами‚ ежели работали они во Внешторге‚ за границу ездили‚ оборудование закупали? Нонсенс – одно слово. По нашему – абсурд. Арестовали Кукиных – комната освободилась. Освободилась комната – въехал жилец. Петя Ляпушкин – цирковой артист. Кому горе‚ а кому и нечаянная радость. Кому слезы‚ а кому и счастье. Петя бывает дома редко‚ месяцами на гастролях пропадает‚ а когда приезжает – по утрам под потолком висит‚ уцепившись зубами за крюк. Тренируется.
Самарья Ямалутдинова с первых дней войны живет неприметно‚ тихо‚ мышью в подполе. Гладко причесана‚ строго одета: не улыбнется никогда‚ не пошутит‚ не побежит с лишним рублем в "Восточные сладости". Скулы обтянуло‚ глаза внутрь ушли: смотрит на мир Самарья‚ как из глубокого колодца. Нет на свете Рената: кто к ней теперь прикоснется‚ кому голову на плечо приклонит‚ для кого засветится? Сникла Самарья‚ будто ее выключили. Лежит ночами без движения на холодной‚ одинокой постели‚ жмурится в тоске: уходит от нее Ренат Ямалутдинов‚ расплываются в туманной дымке дорогие черты. И не вернуть‚ не остановить‚ не удержать. Приезжали порой земляки из Татарии‚ ночевали‚ как прежде‚ на дежурной раскладушке‚ самые настырные подваливали под бочок к красавице-вдове и тут же съезжали в гостиницу‚ ни с чем. Потом приехал тихий пожилой Хаймертдинов‚ погостил чуточку‚ повздыхал‚ посочувствовал‚ да и остался насовсем на дежурной раскладушке. Ласковый‚ боязливый‚ вежливый до безобразия. Всех любит‚ со всеми согласен‚ каждому поддакивает. Только и слышно: "Ну‚ простите... Ну‚ извините..."
Он жил раньше в Татарии‚ на окраине Казани‚ и свалился на его дом метеорит. Пробил крышу‚ упал в подпол. В газетах писали‚ метеорит для музея отобрали. До сих пор рассказывает Хаймертдинов‚ рассказывает часто и с подробностями: как выглядел‚ какого размера‚ какие причинил разрушения‚ – все жильцы наизусть знают‚ – и жизнь свою делит на "до" и "после" падения‚ потому что всколыхнул метеорит его тихую жизнь‚ оставил в ней яркий‚ незатухающий след. Об одном только жалеет Хаймертдинов‚ что не сохранил вырезку из центральной газеты‚ где был описан этот исключительный случай с описанием метеорита и упоминанием фамилии‚ а не сохранил потому‚ что на оборотной стороне вырезки объезжал войска красный командир товарищ Тухачевский. Обрезал он заметку по самые буковки‚ и исчезли войска и лошадь‚ но не исчезло‚ как нарочно‚ лицо красного командира товарища Тухачевского‚ и потому сжег Хаймертдинов опасную вырезку – от греха подальше‚ и очень переживает‚ что не может свои устные рассказы подтвердить документально.
Он‚ Хаймертдинов‚ мужчина занудливый‚ но безвредный. По профессии административный работник. Административный работник может‚ к примеру‚ не знать таблицу умножения‚ но обязан обеспечить‚ чтобы пятью пять всегда было двадцать пять. Хаймертдинов это понимает‚ но обеспечить – не обеспечивает. У них вся контора такая: и таблицы умножения не знают‚ и обеспечить не могут. Каждый вечер после ужина достает он толстую амбарную книгу‚ записывает расходы за день. Проезд до работы и обратно. Еда. Починка обуви. Плата за электричество. Мыло. Зубной порошок. Уже много лет подсчитывает расходы‚ ищет пути для экономии‚ хочет понять‚ куда деньги уходят. Никак не сообразит занудливый Хаймертдинов‚ что подсчитывать надо не расходы‚ а доходы‚ а так как они у него не увеличиваются и значительно увеличиться не могут‚ то и считать нечего. А он всё равно считает‚ а потом выходит на кухню‚ садится на табурет‚ папиросу закуривает‚ вводит себя в новые расходы. И потому в коробке от дорогого "Казбека" у него дешевые папиросы насыпаны. Посидит‚ покурит и спать на раскладушку идет.
А Самарья давно уж в постели лежит‚ глаза в тоске жмурит‚ дорогие черты вспоминает – вспомнить не может. Детей нет‚ забот нет‚ хлопот тоже нет. Приготовить – чуть‚ постирать – и того меньше. Работает Самарья завхозом в детском саду‚ продукты принимает‚ накладные подкалывает‚ а летом вместе с садом выезжает за город: лес‚ речка‚ отдельная комната‚ еда из общей кухни на двоих с Хаймертдиновым. Детей кормят кашей‚ киселями‚ провернутыми котлетками‚ и от такой пищи весь женский персонал‚ – и директор‚ и врач‚ и бухгалтер‚ и воспитательницы‚ – поправляется‚ как на дрожжах‚ – гладкие‚ сытые‚ налитые до спелости‚ – и Хаймертдинов поправляется тоже. Одна Самарья худая‚ черная‚ будто горит в ней вечный огонь‚ выжигает изнутри.
Приезжают в сад комиссии‚ ревизии‚ просто начальство: покупаться‚ позагорать‚ подкрепиться питательной детской пищей. Директриса – человек опытный: и накормит вволю‚ и аптечным спиртом напоит‚ и работу с детьми покажет. За месяц до больших праздников дети перестают гулять‚ репетируют праздничные концерты. Танцы‚ пение‚ литературно-музыкальный монтаж с участием воспитательниц. В прошлом году один важный товарищ сделал директрисе замечание: "Все хорошо‚ – сказал‚ – и цветочки‚ и ручейки‚ и ягодки. Но несколько аполитично. Висит в зале портрет‚ а дети не обращают на него внимания".
Директриса перепугалась‚ обещала к другому разу исправить ошибку. А как ее исправишь? Как заставишь несмышленого малолетку глядеть на портрет? Выручила шустрая воспитательница. Всё лето за каждым завтраком учила детишек: "Какаву хочешь?" – "Хочу". – "Скажи: дяде Сталину ура!" И к другому: "Какаву хочешь?" – "Хочу". – "Скажи: дяде Сталину ура!" И к третьему. И ко всем: "Дяде Сталину ура! Дяде Сталину ура!" Праздник прошел великолепно‚ дети кричали‚ как надо‚ важный товарищ пожал директрисе руку‚ но вскоре при репетиции новогоднего концерта столкнулись с новой трудностью. В ответ на возглас: "Кто это нам подарки принес?" вместо обычного "Здравствуй‚ дедушка Мороз!" вся младшая группа‚ как один‚ упорно кричала: "Дяде Сталину ура!" Их начали спешно переучивать‚ но дело шло туго‚ – то ли из-за отсутствия времени‚ то ли из-за отсутствия "какавы"‚ – и тогда воспитательницы тоже начали кричать: "Здравствуй‚ дедушка Мороз!"‚ и на празднике они перекричали тех малышей‚ которые упорно пищали: "Дяде Сталину ура!"
Концерт опять прошел с большим успехом‚ важный товарищ опять пожал директрисе руку и сделал всего одно замечание. "Хорошо‚ – сказал он. – Очень хорошо. Только взрослые‚ к сожалению‚ более активны‚ чем дети. Это плохо. А так – хорошо!"
6
Четвертый урок – алгебра.
Пришел Пипин Короткий‚ встал в дверях – маленький‚ морщинистый‚ шея из складочек‚ голова – шар бильярдный‚ мохнатые брови навесиком‚ брюки балахоном‚ под пиджаком ковбойка‚ – встал‚ носом покрутил и говорит:
– А у вас тут не амбре...
Пипин Короткий живет за городом‚ ежедневно глотает кислород напополам с озоном и от этого очень чувствителен к духоте‚ пыли и прочим детским запахам. У него и сад имеется‚ и огород‚ и коза‚ и дачники летом‚ и вообще он человек сельский‚ городскую жизнь не уважает‚ потому что в городе в тяжелые времена не прокормишься. На его памяти тяжелых времен было предостаточно‚ а у него‚ как-никак‚ жена‚ шесть душ детей‚ – самый последний родился‚ когда ему под пятьдесят было‚ – и он бережет себя‚ хочет подольше прожить‚ чтобы всех детей на ноги поставить.
– Садитесь‚ – разрешает он‚ и не обнаружив в воздухе пыли и посторонних примесей‚ прямо от двери кидает на стол свой большой черный портфель. Столько лет он его кидает‚ что никогда не промахивается‚ а портфель от этого потрескался‚ углы облупились‚ ручка оторвалась‚ замки не закрываются. Так и носит его подмышкой‚ согнутый пополам‚ руки в карманах.
Ребята усаживаются‚ стукают крышками‚ а он в дверях стоит‚ ждет. Раз портфель бросил‚ значит урок будет. А то может и не бросить‚ уйдет в учительскую‚ пока пыль не уляжется и свежего воздуха не напустят. Пипин Короткий – человек не злой. У него опыт‚ он еще в земской школе учил‚ и хорошо знает‚ что у злого учителя самые упрямые ученики‚ и потому злой учитель живет на свете меньше‚ чем добрый. Он добрый‚ ему много прожить надо. Ребята его сразу раскусили‚ у них на такие вещи нюх. В первый раз пришел‚ слова еще не сказал‚ только встал в дверях‚ вытащил громадный платок‚ трубно сморкнулся‚ а они уже поняли – добрый. У него если провинишься‚ сразу же: "Встань столбом!"‚ а сам ходит вокруг‚ глазки хитрые-хитрые‚ голова набок‚ – она у него круглый год загорелая‚ и складочки на шее тоже загорелые‚ – походит вокруг‚ как кот у сметаны‚ снизу вверх посмотрит и ласково говорит: "Ну‚ враг мой внутренний... Погляди‚ какой ты большой. На тебе сенбернара можно вешать". Ребята хохочут‚ а он от удовольствия жмурится. Всем одно и тоже говорит‚ кроме Леши Костикова. Они с Лешей одного роста‚ на него и на Лешу сенбернара не повесишь. В лучшем случае – таксу.
