Отца, конечно, можно было бы обвинить в животном эгоизме, в том, что, не желая жить, он свалил все заботы об уходе за собой, беспомощным, на мать, спутницу его жизни в течение шестидесяти двух лет. Однако в оправдание ему следует огласить вот такое мое мнение. За эти шестьдесят два года, прожитые вместе, он уже не мог отличить себя от нее и определить, где кончается она и начинается он. Они слились в одно существо. Он чувствовал, что она — продолжение его. Потому, полагал, видимо, он, это естественно, что одна часть его, которая сильнее, помогает слабой его части. Это была не аморальная позиция.
20 марта 2004 года отцу исполнилось восемьдесят шесть лет. Он чувствовал себя в этот день неплохо, даже выпил рюмку водки в честь дня рождения. 25 марта, через пять дней, около 13 часов дня, он повернулся на бок, часто-часто задышал и умер.
Я пытался через немногих знакомых в Киеве получить разрешение на пересечение границы. Мне не удалось преуспеть. Если бы еще было у меня больше времени… но мать куда-то торопилась, стариков, по-моему, не отправляют в морг, они лежат одну ночь у себя в доме, а затем сразу утром едут в пламя крематория. 26 марта отца кремировали. Двое нацболов, я их послал, Анатолий Тишин и девушка Ольга, даже не успели прибыть к похоронам. Приехали только на поминки.
Мать говорила теперь по телефону куда легче. Однако у нее появились обвинительные ноты в адрес покойного отца. Однажды она, всхлипывая, сказала: «Вечная любовь! Вечная любовь!.. Шестьдесят два года вместе. Но такой ценой, Эдик, я за эти два года искалечила себя, от болей в позвоночнике не могу ходить. Если это плата за любовь, то почему? За что…» Это было знаменательное признание поражения мифа о вечной любви и верности. Филимон и Бавкида состоялись, но какой ценой! Впоследствии мать еще несколько раз повторяла те же упреки.
Это признание матери повлекло за собой целую цепь моих размышлений на ту же тему. Полагаю, что, отвергнув еще подростком образ жизни родителей, желая стать иным, я все же бессознательно копировал первое время в сфере чувств этих же родителей. Я искал у моих первых женщин любви, верности и преданности навсегда. В моей первой прозаической книге «Это я, Эдичка» на каждой странице чувствуется это желание связать себя с женщиной навсегда. Слава Богу, что этого не случилось (впрочем, уверен, и не могло случиться, потому что мне свойственно разочарование в человеке в такой же степени, как очарование личностью). Что бы я делал сейчас с семидесятиоднолетней Анной, с пятидесятивосьмилетней Еленой, о которой плакался Эдичка, этот мой «герой»?
Ничего, кроме ограниченности и слабоволия, я теперь не вижу в том потрясающем факте, что мои родители прожили вместе шестьдесят два года. Курьез, аберрация человеческих отношений, ненужный стоицизм, ненужная нравственность. Однако абсолютна моя уверенность, что вместе они были неким общим существом — мужчино-женщиной и женщино-мужчиной — и что так им было куда легче существовать, чем поодиночке.
Лежит их зола теперь в колумбарии на окраине Харькова. Ветерок из соседнего леса, голубые туи над ними быстро растут. Я не догадался смешать их пепел, это нужно было сделать.
Американский саксофонист
Стив Лейси (Steve Lacy)
Так случилось, что все мои четырнадцать лет в Париже я прожил в одном районе города, в Marais, в Третьем арондисмане. Первая квартира — на rue des Archives, 54, дом рядом с комплексом Национального Архива Франции, вторая — на rue des Ecouffes, в самом сердце еврейского квартала; и на rue de Turenne, 86. Три эти пункта образуют небольшой треугольник. Внутри этого треугольника и вокруг него и прошла моя парижская жизнь. Множество замечательных исторических зданий, одна только place de Vosges с одинаковыми средневековыми особняками чего стоит! Там принимал свои парады Людовик XIII, там находился особняк кардинала Ришелье, перед которым гвардейцы и мушкетеры намеренно устраивали дуэли. Мэрия Третьего арондисмана была построена из камней разрушенного Храма тамплиеров. Вблизи моего жилища на rue de Turenne проходили улицы Темпля (Храма) и улица Сторожевой башни Храма. Это мистические места. В мэрии Третьего арондисмана я и Наташа Медведева оформили однажды наш брак, прожив до этого без брака десять лет. Что произошло после оформления — все знают. А затем она погибла.
Вот на улице Сторожевой башни Храма и жил Стив Лэйси, саксофонист, гражданин Соединенных Штатов. Встретил я его, правда, не на улице Сторожевой башни Храма, но на пересечении rue Rambuteau и rue Boubourg, уже на той стороне улицы, где Центр Помпиду. Я еще не перешел, только подходил к переходу, а он уже перешел. Он вгляделся в меня и остановил меня.
— Если я не ошибаюсь, Эдвард Лимонов?
Я утвердительно признался, что «Yes».
— Я читал о тебе в Herald Tribune недавно. — Он протянул мне руку. — Я саксофонист Стив Лэйси. Я живу тут, давно уехал из Америки, там не заработать, для джаза там плохие времена. Слушай, вот тебе моя карта! — Пока он рылся в кармане, я рассмотрел его: худой, высокий, похожий на «Боги», актера Хэмфри Богарта. Серый костюм, поблескивает ткань, значит, костюм полиэстеровый, белая рубашка, узкий черный галстук. В руке футляр саксофона.
— Вот, — он дал мне визитку. — А я побежал. Еду в Амстердам, там у меня несколько концертов. Позвони. — И он быстро ушел, неся футляр так, что не размахивал им. Исчез серой спиной в яркой толпе у Центра Помпиду.
В тот же вечер я попал в компанию своих литературных друзей-американцев, к паре Кэрол Пратлл — Джон Стрэнд. Эти миниатюрные, оба небольшого роста ребята со среднего американского Запада издавали в Париже журнал. Американцев вообще во Франции тогда жили толпы. Ибо доллар стоял высоко, авиабилеты не были дороги, потому судьбы трагических Генри Миллера, Эрнеста Хемингуэя или Скотта Фицджеральда с удовольствием пытались повторить многие тысячи американцев. Кэрол и Джон, выслушав мое короткое сообщение о знакомстве с их соотечественником у Центра Помпиду, среагировали с небывалым энтузиазмом. Сказали, что Стив Лэйси — выдающийся джазовый артист, живая легенда американского джаза. Что множество джазовых музыкантов переселились во Францию еще в семидесятых…
Подхлестнув мое воображение, Кэрол и Джон способствовали тому, что я не забросил визитку Лэйси на кладбище визитных карточек, в картонную коробку, а уже через неделю позвонил ему. И отправился к нему в гости. Помню, что время он назначил позднее, после концерта. Жил он в доме 57 на улице Вьей дю Тампль, Сторожевой башни Храма, на первом французском (втором, следовательно, русском) этаже. Открыла мне подруга Стива — Ирэн, рост у нее был соперничающий с ростом Наташи Медведевой, а вот рот был даже больше, чем у Наташи, просто огромный. Ирэн выглядела очень эффектно, хотя нельзя было назвать ее красавицей.
— Стива еще нет, он в Концерте, — сказала мне Ирэн и, протянув руку, втащила в квартиру. — Проходи. Have a drink, and whatever you wish. — Я вошел. Квартира оказалась огромной.
По квартире беспорядочно бродили люди. Многие из них держали в руках напитки: кто пиво, кто виски. Напитки можно было найти в двух местах: в большой living room, на столе, накрытом белой скатертью, и в кухне. На кожаном диване сидел толстый негр в ярком, цвета кофе с молоком, костюме и на низеньком столике на большом зеркале делал кокаиновые линии. Негр улыбался, вертел головой и зазывал всех желающих. Он кричал:
— Drags for free! Drags for free! Only for musicians!
Я подошел к негру и сказал:
— Почему только для музыкантов? I am writer.
— For writers also, — сказал он и захохотал. Протянул мне коктейльную трубочку.
Я присел, взял трубочку. В этот момент к нам подплыли ноги Ирэн в черных чулках. Ирэн согнулась и познакомила нас с негром.
— О, you that famous Eddie! — весело воскликнул негр, и мы пожали друг другу руки. Его рука была обильно украшена перстнями. Оказалось, я уже был известен в их кругу, поскольку они были американцы, а действие моей книги «Le poete russe…» происходило в Америке.
Стив явился с концерта только через час. Все его гости были уже очень оживлены. И те, кто пил, и те, кто нюхал кокаин, и те, кто делал и то, и другое. Увидев меня, он сказал:
— Рад тебя видеть, Эдди. — И в этом внешне сухом приветствии была глубокая дружественность. Я же говорю, он был похож на Хэмфри Богарта, а когда такой как «Боги» приветствует тебя сурово, то ты таешь от удовольствия. Ушел я часа в три ночи. А они еще остались, железные люди.
Во второй мой приход я познакомился там с белесого цвета стариком, похожим на очень старого Мамлеева. Старик пришел с молодым человеком, который мог быть и медбратом, и бывшим любовником старика. Представил нас Стив:
— Эдди, это легендарный Брайан Гузн, учитель Уильяма Берроуза. Это Брайан изобрел метод cut-ups (нарезки текстов) и потом подарил его своему ученику Берроузу
— Брайан, это Эдди. Ты слышал, конечно, о нем, только что была статья в International Herald Tribune?
