К телефону подошла моя жена, и я услышал:
– Не забудь про минеральную воду.
– Тебя не интересует, когда я вернусь?
– Интересует.
– Сегодня ночью.
– Очень хорошо, – сказала моя жена.
Хотел ей сообщить про щенка, но раздумал. Зачем предвосхищать события?
Тася появилась неожиданно, как всегда. Высыпала на диван пакеты.
– Это тебе, – говорит.
Затем вытаскивает из целлофанового чехла нелепый галстук с каким-то фаллическим орнаментом…
– А это твоей жене.
Выкладывает на стол коробку – духи или мыло.
– Это детям.
В физиономию мне летят разноцветные тряпки.
– Это маме.
Тася разворачивает китайский веер. Затем она долго рыдает у меня на плече. Вероятно, от собственной щедрости.
Тут я в который раз задумался – что происходит?! Двадцать восемь лет назад меня познакомили с этой ужасной женщиной. Я полюбил ее. Я был ей абсолютно предан. Она же пренебрегла моими чувствами. По-видимому, изменяла мне. Чуть не вынудила меня к самоубийству.
Я был наивен, чист и полон всяческого идеализма. Она – жестока, эгоцентрична и невнимательна.
Университет я бросил из-за нее. В армии оказался из-за нее…
Все так. Откуда же у меня тогда это чувство вины перед ней? Что плохого я сделал этой женщине – лживой, безжалостной и неверной?
Вот сейчас Таська попросит: «Не уходи», и я останусь. Я чувствую – останусь. И даже не чувствую, а знаю.
Сколько же это может продолжаться?! Сколько может продолжаться это безобразие?!
И тут я с ужасом подумал, что это навсегда. Раз уж это случилось, то все. Конца не будет. До самой, что называется, могилы. Или, как бы это поизящнее выразиться, – до роковой черты.
– Ну, ладно, – говорю, – прощай.
– Прощай… Когда же мы теперь увидимся?
– Не знаю, – говорю, – а что? Когда-нибудь… Звони.
– И ты звони.
– Куда?
– Не знаю.
– Тася!
– Что? Ну что?
– Ты можешь, – говорю, – сосредоточиться?
– Допустим.
– Слушай. Я тебя люблю.
– Я знаю.
– По-твоему, это нормально?
– Более или менее… Ну все. Иди. А то как бы мне не расплакаться.
Как будто не она уже рыдала только что минут пятнадцать.
Я направился к двери. Взялся за литую бронзовую ручку. Вдруг слышу:
– Погоди!
Я медленно повернулся. Как будто, скрипя, затормозили мои жизненные дроги, полные обид, разочарований и надежд.
Повернулся и говорю:
– Ну что?
– Послушай.
– Ну?
Я опустил на ковер брезентовую сумку. Почти уронил тяжелый коричневый чемодан с допотопными металлическими набойками,
И тут она задает вопрос, не слишком оригинальный для меня:
– У тебя есть деньги?
Пауза. Мой нервный смех…
Затем я без чрезмерного энтузиазма спрашиваю:
– Сколько?
– Ну, в общем… Как тебе сказать?.. Что, если мне понадобятся наличные?
Я протянул ей какие-то деньги. Тася говорит:
– Огромное спасибо… И затем:
– Хоть это и меньше, чем я ожидала… Еще через секунду:
– И уж конечно, вдвое меньше, чем требуется.
Я спустился в холл. Сел в глубокое кресло напротив двери. Подумал – не заказать ли джина с томатом?
Повсюду мелькали знакомые лица. Прошел Беляков, сопровождаемый Дарьей. Рувим Ковригин о чем-то дружески беседовал с Гурфинкелем. Леон Матейка прощался с высокой красивой дамой. Гуляев толкал перед собой чемодан на колесиках. Юзовский в тренировочном костюме дожидался лифта.
Мимо шел Панаев с архитектором Юденичем. Заметил меня и говорит с хитроватой улыбкой:
– Самое время опохмелиться! Тут я неожиданно все понял:
– Так это вы, – говорю, – для меня коньяк заказывали? И бренди?
В ответ старик приподнимает шляпу.
– Значит, не существует, – кричу, – добрых волшебников?
Панаев еще раз улыбнулся, как будто хотел спросить:
– А я?..
Вдруг я увидел Тасю. Ее вел под руку довольно мрачный турок. Голова его была накрыта абажуром, который при детальном рассмотрении оказался феской.
Тася прошла мимо, не оглядываясь. Закурив, я вышел из гостиницы под дождь.
Нью-Йорк
Ноябрь 1987
