Потом я вспомнила про фонарик, включила его и опять позвала Грету. Крикнула во весь голос:
— Грета, ты где? Выходи! Это уже не смешно!
Сперва я боялась, что найду ее с каким-нибудь мальчиком. С которым она занимается чем-то таким, чего я вроде как даже представить себе не могу. Это было бы очень неловко. Для нас обеих. Вернее, для всех троих. Но теперь я подумала: ну и пусть. У меня жутко замерзли ноги, пальцы не чувствовались вообще. Мне хотелось скорее вернуться домой.
Я продолжала идти вдоль ручья, потому что не знала, что еще делать. Несколько раз я едва не повернула назад, но каждый раз уговаривала себя пройти еще чуть-чуть вперед, буквально десять шагов — а то вдруг Грета уже совсем рядом, и вот я сейчас ее найду. Я шла, светя фонариком во все стороны. Увидела банку из-под пива, валявшуюся на земле. И брелок с ключами, который я подняла и положила в карман. Я продолжала звать Грету, с каждым разом все громче и громче. Может быть, она уже давно дома? Может, она обо мне забыла?
И тут луч фонарика выхватил из темноты что-то странное, какой-то проблеск у подножия большого дерева. Я огляделась. Это было мое дерево. Мой клен. Я пришла на свое место у старой каменной стены. На какую-то долю секунды мне стало спокойно и хорошо, но это приятное ощущение тут же прошло, потому что сейчас, поздним вечером, в моем сказочном месте не было ничего выдающегося. Ничего средневекового. Только холод и темнота.
Я направила луч света на блестящее пятнышко на земле. Наверное, это был просто осколок разбитой бутылки. Но, подойдя ближе, я разглядела, что это очки. И не просто очки, а очки на лице. На лице Греты, перепачканном землей. Это было так странно и жутко: лицо Греты — только лицо — среди прелых листьев, темные волосы, собранные в хвост, и круглые очки в серебристой оправе. Глаза ее были закрыты, и на миг меня буквально парализовало от страха, потому что я вправду подумала, что на земле лежит только ее голова. Одна голова, без тела.
— Грета.
Я протянула руку, прикоснулась к ней и поняла, что тело все-таки есть — укрытое толстым слоем холодных и влажных листьев. Как будто земля стала для Греты постелью и она прилегла отдохнуть, укрывшись одеялом из лесной подстилки. Грета спала так безмятежно и сладко, словно на свете нет ничего естественнее, чем спать на холодной земле в ночном лесу. Словно лес был ее домом. Не будь она моей сестрой и будь сейчас лето, я бы, наверное, оставила ее там, рассудив, что она знает, что делает. Я потрясла ее за плечо. Грета свернулась калачиком.
— Грета, вставай! Просыпайся! — Я усадила ее, прижимая к себе, чтобы она не упала, и стряхнула с ее груди мокрые листья. — Просыпайся!
Грета тихо застонала и попыталась улечься обратно, но я держала ее крепко.
Я оглянулась в сторону школы, но не увидела ни единого проблеска костра. Наверное, его уже потушили. И все разошлись по домам. Только мы с Гретой остались в лесу.
Я убрала в карман фонарик и заляпанные грязью очки Греты и еще раз попыталась ее разбудить. Встряхнула ее за плечи и закричала в самое ухо:
— Грета. Мишель. Элбас. Просыпайся.
Ее веки дрогнули, и она дернула плечами, стараясь сбросить мои руки.
Обычно я думала, что отдала бы все на свете, лишь бы стать стройной и миниатюрной, как Грета, но в тот вечер, под холодным безлунным небом, я была рада, что я такая большая и сильная. Я подтащила Грету поближе к клену и усадила так, чтобы она опиралась спиной о ствол. Перекинула свой рюкзак на одно плечо. Потом присела на корточки спиной к Грете, подхватила ее на закорки и перекинула ее руки себе через плечи.
— Раз… два… три. — Я наклонилась вперед и попыталась встать. Руки Греты свисали, как плети — безвольные, слабые руки пьяного в дым человека, — и мне пришлось стоять согнувшись, чтобы Грета не соскользнула и не упала. Мне вспомнилось, как Грета таскала меня на закорках, когда мы были маленькими. Тогда это было ужасно весело.
Я не знала, что буду делать и что говорить дома. Я знала только одно: нужно доставить Грету домой. Я разжевала пластинку жвачки, и когда она сделалась мягкой, сунула ее Грете в рот. Я понимаю, что это противно и негигиенично, но я не знала, что еще можно сделать, чтобы отбить запах перегара. И мы отправились прочь из леса. Я с сестрой на закорках — и волки за нами по пятам. Как будто мы с Гретой попали в сказку. В настоящую сказку, а не в ту, которую я выдумала сама.
Время от времени я останавливалась и усаживала Грету на землю, чтобы немного передохнуть. Я постаралась пройти по лесу как можно дальше и в конце концов вышла на Эвергрин-Секл. Я знала, как срезать дорогу: по пустырю между двумя частными домами — прямо на Янг-стрит, которая пересекается с нашей улицей. Когда я уже была на пустыре, Грета вдруг зашевелилась и прошептала мне в макушку:
— Помнишь наших невидимых русалок? — Ее голос был хриплым и очень усталым. Как будто это говорила не Грета, а кто-то другой. Я уже совсем запыхалась. И остановилась, чтобы слегка отдышаться.
Я кивнула. Конечно, я помнила наших русалок. В Квинсе есть место, называется «Грот Нептуна». Огромный сумрачный зал в помещении, похожем на складской ангар, весь заставленный аквариумами с тропическими рыбками. Аквариумы стоят друг на друге, высотой в шесть рядов, почти до самого потолка. Зебрасомы желтые, лирохвостые груперы, изумрудные радужницы, целующиеся гурами.
Нас с Гретой часто водили туда, нам там нравилось. Грета хватала меня за руку, и мы с ней бежали между рядами аквариумов. Мы придумали такую историю: все рыбы находятся в заключении за стеклянными стенами, а мы с Гретой свободны, потому что мы — невидимые русалки. И нам надо спрятаться. Хотя нас никто и не искал. Хозяин «Грота Нептуна» — старый друг моего дедушки, и хотя мы теперь живем далековато от Квинса, папа по-прежнему работает там бухгалтером.
— Помнишь синюю комнату? — пробормотала Грета.
Я кивнула. Это была «рыбья детская», где держали только что вылупившихся мальков.
У меня разболелась спина, мне надо было передохнуть. Грета уже проснулась. Теперь она может стоять. Я могла бы поставить ее на землю, и мы бы с ней поговорили о наших невидимых русалках. Но я знала, что, если я сейчас остановлюсь, момент будет упущен. Как только Грета увидит мое лицо, она вспомнит, что нужно быть вредной и злой. Вспомнит, какая она всегда.
— А что с этой комнатой? — спросила я.
— Не знаю, но иногда… иногда я вспоминаю о том, как все было. Как все было раньше.
Я едва не сказала ей, что и теперь может быть так же. Что, если она перестанет вредничать, между нами все будет, как раньше. Но я ничего не сказала. Я была не уверена, что это правда.
Я сказала совсем другое:
— Может быть, как-нибудь сходим туда?
— Да, можно сходить.
Я вдруг поняла, как отчаянно мне ее не хватает. Прежней Греты. Настоящей Греты.
— Грета? — Я почувствовала, как она кивнула. — А что от тебя хотел мистер Небович после той репетиции?
Я знала, что это рискованно — задавать ей такой вопрос. Грета соскользнула с моей спины и спрыгнула на тротуар. Пошатнулась, но все-таки не упала. Поплотнее запахнула куртку и уставилась себе под ноги.
— Ничего, — пробормотала она. — Ничего не хотел.
— Он что, типа, то самое… — Я замолчала, не договорив, но Грета поняла, на что я намекаю. Сама мысль об этом, похоже, разбудила ее окончательно, и Грета вновь сделалась Гретой. Теперешней Гретой.
— Ну ты, Джун, и скажешь! И в кого ты такая испорченная?! — Она пьяно взмахнула рукой.
— А что тогда?
Грета смерила меня хмурым взглядом, хитро прищурилась и улыбнулась:
— Возможности, Джун. Безбрежное море возможностей.
Она развернулась и направилась в сторону дома. Пройдя пару шагов, резко остановилась и обернулась ко мне — так стремительно, что потеряла равновесие и, чтобы не упасть, ухватилась за чей-то почтовый ящик.
— Знаешь, что сказала Меган, когда я сказала ей, что мой дядя умер от СПИДа? — спросила она. — Угадай с трех раз.
— Грета, нам надо домой.
— Нет, Джун. Это было прекрасно. Тебе понравится. Меган уставилась на меня, вся такая серьезная, и сказала: «Ух ты! Отличная тема для сочинения на вступительных в колледж. Сто процентов поступишь». — Грета рассмеялась. Ее буквально трясло от смеха. Она села на тротуар и смеялась, пока не закашлялась.
— Грета, пойдем.
— Но ведь смешно же, скажи!
— Да, очень смешно. Обхохочешься.
Я хотела помочь ей подняться, но Грета оттолкнула мою руку. Она перестала смеяться. Ее лицо сделалось жестким и очень серьезным.
— Думаешь, я не хотела бывать у Финна, потому что мне было плевать? Ты правда думаешь, что мне было плевать, когда умирал человек, которого я знала всю жизнь?
Прежде чем я успела ответить, она резко поднялась на ноги, махнула рукой, словно хотела сказать: «Отстань», — и побежала к дому. Я смотрела, как сестра мчится по улице, с трудом удерживаясь на ногах, и боялась, что она сейчас упадет.
